пых, долетевших от теплого моря слов объединить всех обитатели дома.
   - Видите, как хорошо, - морщинки вокруг глаз Семеновны совсем
разгладились, - вернутся наши папа с мамой загорелые, веселые... Все
наладится. Папа опять будет здоровым и сильным. Да, а где же Тимошка? - с
недоумением огляделась она по сторонам.
   Тимошки, непременного участника всех важнейших событий в доме,
действительно нигде не было видно, Олег с Дашей, сразу позабыв недавнюю
ссору, побежали искать Тимошку, в два голоса громко выкрикивая:
   - Тимошка! Тимошка! Тимошка!
   Скоро известные им любимые Тимошкины места были прозерены, Олег,
вспотевший и исцарапанный, махнул руко" и сел на отцовскую
скамейку-напротив мостков. Присмирсзшая, с испуганными глазами, Даша робко
примостилась с ним рядом. Как обычно в трудную минуту, Даша во всем
полагалась на брата, Олег чувствовал, что еще немного и она разревется. У
нее уже и губы начали разъезжаться в разные стороны.
   - Ладно, - сказал тогда Олег, сдвигая по-отцовски сильные брови. -
Найдется... Надоест ему бегать, и найдется.
   - А если нет? - Даша с трудом справлялась с прыгающими губами.
Собственные слова поразили ее ужасом, и она разревелась. Обкусывая
веточку, Олег молчал. Ему хотелось и пожалеть се, ободрить, но что-то
мешало.
   - Хватит тебе, - не выдержал он наконец. - Будешь знать теперь, как
предавать старого друга.
   - Да-а, я хотела, чтобы они подружились, - у Даши обильно капало из
носа. - Я нс знала, что Тимошка такой.
   - Вот теперь знай.
   - А если он совсем не вернется?
   - Вернется, - не сразу сказал Олег. - А ты перестань реветь, а то
лягушки в озере подохнут.
   - Почему? - искренне озадачилась Даша, в глубине души всегда
признававшая превосходство брата и в трудные минуты прибегавшая к его
защите и авторитету.
   - Вода станет соленой, от соленой воды подохнут.
   - Тоже мне, задается, - хотела обидеться Даша и не успела: подошла
Семеновна, села рядом.
   Утешая Дашу, да и сама стараясь обрести равновесие, Семеновна погладила
Дашу по голове. Любимая скамья Васи с высокой дощатой спинкой (он сам ее
сделал в прошлом году) стояла в тени двух берез, веселое, щедрое солнце
пробивалось сквозь густую зелень, и даже у воды тяжело давил летний
полуденный зной.
   - Вы бы искупались, - предложила Семеновна. - Обедать пора. Вода теплая
какая, если бы не моя поясница, и я бы с вами поплескалась. Ну, милые мои
цыплята, давайте, давайте, а то вон сонные какие, кислые. Явится Тимошка,
посердится-посердится, да и придет. Спрятался где-нибудь от жары, -
неуверенно добавила Семеновна, стараясь хоть как-нибудь ободрить детей. -
Подумать только, дожили, собаки стали какие обидчивые. Тимошка сегодня
даже от сахарной косточки отказался! Я ему миску под нос толкала-толкала,
а он и не смотрит... Расскажи кому, не поверит...
   - Тимошка, он очень породистый, - сказал Олег. - Я вам сразу сказал,
ничего не выйдет с котенком.
   Ни Семеновна, ни Даша не стали возражать, тут же, на скамейке, под
полуденным солнцем решено было отдать Жужу кому-нибудь из соседей, Даша, в
этот трагический момент готовая снова разрыдаться, героически удержалась,
хотя у нее стиснутые кулачки от напряжения даже побелели. Искоса
поглядывая на нее, Олег сочувственно подтолкнул ее локтем.
   - Давай, кто быстрей до того берега, - предложил он, уже на ходу
стаскивая майку. - А? Хочешь?
   - А я его нарисую! - тряхнула стриженой головой Даша. - На память! Вот!
   - Котенка? - догадался Олег, и в его серых, затененных длинными
ресницами глазах появились веселые искры, сбежав на мостки, он головой
вниз бултыхнулся в сияющую голубизной воду. Стройные отражения берез в
озере заколыхались, раскололись и пошли все более дробящимися кругами.
Семеновна порадовалась на разыгравшихся детей, гонявшихся друг за другом и
поднявших тучи вспыхивающих на солнце искр, но она все время невольно
оглядывалась, каждый раз в тайной надежде увидеть сидящего рядом и
благодушно посмеивающегося Тимошку, да и Олег, перевернувшись на спину и
глядя в бездонное высветленное зноем небо, тоже думал в это время о
Тимошке.
   Если Тимошка к вечеру не найдется, нужно будет уговорить тетю Женю
поехать в Москву и дать объявление в газету, решил он, и тому, кто отыщет
Тимошку, пообещать сто рублей. Конечно, если бы папа с мамой были дома,
можно было бы пообещать и двести, но сейчас где они возьмут столько денег?
У него в копилке едва сорок рублей наберется, если ее разбить. Можно,
правда, попросить нашедшего Тимошку подождать, пока вернутся родители...
   Слегка скосив глаза, Олег увидел засохшую березу и вспомнил разговор с
отцом. Он тотчас подплыл к мосткам, выбрался из воды, Даша запротестовала,
она еще не набарахталась в озере. Олег, не обращая на нее внимания,
стараясь не сутулиться, прошел в небольшую мастерскую под верандой. Здесь
у Васи был верстак и хранились всякие нужные для дела, очень интересные
вещи. Здесь были слесарные и плотничьи инструменты, гвозди, банки с
краской, кисти, садовый вар, которым Вася лечил деревья.
   Хранились здесь и пакеты с удобрениями, висела на гвозде большая пила,
стояли в углу лопаты, грабли и старая, выщербленная временем любимая
Васина коса, Вася косил ею несколько раз за лето, выкашивая выраставшую
траву под яблонями в саду и в овраге, и Олег, любуясь на его экономные
точные движения, мечтал поскорей вырасти и косить и все делать точно так
же, как отец. Олег любил бывать здесь, в мастерской, и помогать отцу,
сейчас он с неожиданной грустью оглядел покинутое Васей хозяйство и
подошел к топорам, лежавшим на своем месте на широкой полке. Их было два,
один большой, плотницкий, второй - походный, легкий, он так и лежал в
брезентовом чехле, и его можно было тут же пристегнуть к поясу. Олег взял
плотницкий и, чувствуя его уверенную тяжесть, попробовал пальцем лезвие,
как всегда делал Вася. Он перебросил плотницкий топор в другую руку, еще
раз взвесил его тяжесть, Олега уже тянуло в мир взрослых, поэтому он
выбрал большой топор. Щурясь в дверях от яркого солнца, ударившего прямо в
лицо, он вышел в сад, у него теперь было дело, и оно каким-то таинственным
образом связывалось с уверенностью, что Тимошка обязательно найдется.
   У мастерской его караулила Даша, Олег нос к носу столкнулся с ней.
   - Ты зачем папин топор взял? - взрослым голосом, подражая Татьяне
Романовне, строго спросила она, в ответ Олег с деланным равнодушием
хмыкнул и, стараясь держать плечи прямо, направился к озеру. - А я вот
тете Жене расскажу! - крикнула ему вслед Даша. - Подумаешь, задается! А я
вот что-то такое знаю, а тебе не скажу! - на всякий случай постаралась
задержать брата Даша, но Олег, захваченный важностью предстоящей работы,
отмахнулся от ее слов, а может быть, и не слышал их.
   У засохшей березы, довольно высокой, с голой, без листьев, вершиной и с
начинавшими обламываться сучьями, он долго, до легкого головокружения,
стоял, запрокинув голову, и глядел вверх, Олегу стало жалко умершего
дерева, рядом с ним высились живые, струящиеся молодой зеленью березы, а
вот эта, с простершимся вбок длинным суком, тоже без листвы, с белой, но
теперь уже тусклой корой, почему-то взяла и засохла. Люди тоже умирают,
Олег уже знал об этом, он подумал о Васе, до сердечного озноба ощутив
заложенную и в нем самом возможность исчезновения. Это был не страх, а
что-то глубже и сильнее страха, словно оцепенев, потеряв возможность
двигаться, не отрывая расширившихся, потемневших глаз от березы, он почти
заставил себя взять топор и ударить по сухой древесине. Дерево в ответ
сухо вздрогнуло, удар топора отдался во всем теле Олега, он замахнулся
опять, полетела кора, и открылась рыхлая, уже тронутая разложением,
изъеденная червями древесина тусклого серого цвета. Она вминалась и
крошилась под топором, и Олег неумело, неловко рубил и рубил. Пот заливал
глаза,, топор тяжелел и тяжелел в руках и уже начинал от неловкого,
недостаточно сильного удара с пустым коротким звоном отскакивать от
березы. Олег по-прежцему не сдавался и, смахивая пот со лба, опять
принимался рубить. Услышав чей-то испуганный крик, он сердито оглянулся и
увидел Семеновну с Дашей.
   Семеновна как была, так и прибежала в засыпанном мукой фартуке, она
отчаянно всплеснула руками:
   - Святые угодники, да ведь я своей смертью с вами не помру! Кто тебе
позволил? Сейчас же перестань! Не дорос еще отцовским топором махать. А
если по ноге или руке? - причитала Семеновна, отмечая про себя незнакомое
взрослое, по-отцовски упрямое выражение на лице Олега, резкий излом его
сильных, густых бровей.
   - Почему я должен отрубить себе ногу? - со злостью огрызнулся Олег и
вызывающе сдвинул брови.
   - А вот отрубишь, если не будешь слушаться, - ехидно пообещала Даша,
стараясь благоразумно не отходить от Семеновны и быть подальше от брата.
   - Ябеда! - процедил Олег сквозь зубы. - Вот погоди, получишь от меня!
Попадись только!
   - Олег! - сочла нужным вмешаться Семеновна. - Это еще что? Что за
угрозы? Ты же взрослый мальчик. А она маленькая, да еще девочка.
   - А чего она везде суется? Пусть сидит и играет со своими куклами, -
буркнул Олег.
   Услышав такое оскорбительное предложение, Даша в первую секунду даже
задохнулась от возмущения и крутанулась на месте, так что короткая юбочка
ее платьица раздулась колоколом, и, не помня себя и не видя перед собой
дороги, умчалась в сторону оврага, густо поросшего орешником.
   - Да что же это делается, - неизвестно кому пожаловалась Семеновна. -
Да где же здоровья мне на вас набраться! Каждый коники свои выкидывает! Да
тут никаких нервов ке хватит! Теперь Даша подхватилась! Ищи ее теперь,
спрячется где-нибудь, до вечера просидит. Зачем только меня, старую, ноги
сюда принесли, зачем я согласилась!
   - Ну, тетя Женя, будет вам! Никуда Дашка не денется, знаю я ее,
проголодается - прибежит.
   - А ты тоже хорош! - напустилась Семеновна на любимого внучатого
племянника. - Больно ты много знаешь, больно грамотный. Чем топором
впустую махать да сестренку дразнить, лучше пошли бы Тимошку поискали по
поселку, порасспрашивали, пропадет ведь скотина бессловесная. Я виновата,
грех попутал, кто ж знал, что вы здесь все обидчивые такие. К каждому со
своим уставом... Зря столбом не стой, ступай лучше, ищи сестру...
   Семеновна хотела что-то прибавить, не успела, раздался надсадный
продолжительный треск. Уже основательно подрубленная Олегом береза,
очевидно под собственной тяжестью, подломилась в месте надруба и стала
медленно, затем все стремительнее падать и с шумным плеском рухнула в
озеро, подняв тучи брызг. Олег исполнил на месте нелепый воинственный
танец, а из-за кустов одичавшей малины и орешника высунулась озадаченная
рожица Даши. Поколебавшись с минуту, Даша не утерпела и присоединилась к
Семеновне и Олегу, как ни в чем не бывало разглядывая образовавшийся
просвет на берегу. Семеновна, качая головой, показала на всплывшее в воде
дерево:
   - Ну и что же, горе-лесоруб, теперь с ней будешь дзлать?
   - А я в воде распилю и частями на берег вытащу, - ответил Олег не
слишком уверенно. - Только сначала Тимошку найдем.
   После обеда Олег с Дашей, необычно дружные и молчаливые, исходили
поселок, опросили встречных, обошли березняк и окрестные молодые, всего
года два посаженные рощицы сосняка, и все безрезультатно. Тимошки нигде не
было. Уже в темноте они долго сидели с фонариком на Васиной скамейке,
время от времени обшаривая кусты и поверхность озера сильным пучком света
от фонарика. Семеновна едва уговорила их вернуться в дом Олег прилег на
диван одетым, положив рядом с собой фонарик а Даша еще долго, долго не
спала, вскакивала от каждого шороха в саду и подбегала к окнам. Семеновна
тяжело вздыхала, но не мешала девочке, у нее у самой на сердце лежал
камень, на крыльце она оставила еду для Тимошки, под конец усталость и
волнения прожитого дня сморили и ее. Дом погрузился в темноту, и все
стихло, неяркая лампочка над крыльцом бросала в сад размытый круг света и
лишь подчеркивала глубину короткого, душного покоя летней ночи. Да еще
немолчно, к жаре, звенели кузнечики


                                     6

   Вопреки ожиданиям и надеждам детей и Семеновны, Тимошка был далеко от
дома, после всего случившегося ему необходимо было отыскать Васю. Он
хорошо запомнил машину, увезшую Васю, сразу же после того, как его
оскорбили в лучших чувствах, заставив терпеть присутствие котенка Жужи,
он, через свой тайный лаз в заборе, незаметно выбрался на улицу и, угнув
голову к земле, ища нужный ему запах, помчался к шоссе. Он знал, что
именно оттуда приезжают все машины, туда же они и направляются из поселка,
уединенно стоявшего в лесу. Добежав до шоссе, он некоторое время сидел и
глядел на нескончаемый поток машин, несущихся и в ту и в другую сторону,
глаза его сделались тусклыми и затравленными. Правда, чувство движения и
глубинной конечной цели уже не могло исчезнуть, и Тимошка, не раздумывая,
побежал обочь дороги, и побежал именно на юг. В ноздри ему била бензинная
гарь и отвратительная вонь разогретого асфальта: из проносившихся- мимо
машин его многие видели и несколько раз даже сбавляли ход, а то и
останавливались, пробуя подозвать к себе. Тимошка, ни на кого не обращая
внимания, продолжал бежать в раз и навсегда выбранном направлении, и бег
этот, непрерывный, без передышек, ни на что не отвлекаясь, продолжался
несколько часов. Небольшой поселок, попавшийся на пути, заставил его
приостановиться, принюхаться, в нем уже проснулся инстинкт опасности,
недоверия. Но тут же он уловил запах готовящейся пищи, он был голоден, и
его неодолимо потянуло на этот запах.
   Он осторожно вошел в приоткрытую калитку одного из дворов и, приподняв
одну лапу от напряжения, огляделся.
   Было пусто, вокруг корыта с размоченным хлебом суетилось с десяток
крупных белых кур, увидев Тимошку, петух с набрякшим и свесившимся набок
малиновым гребнем вскинул голову и возмущенно, скорее всего неприлично,
выругался. Не обратив на него ни малейшего внимания, как если бы его
совсем не было, Тимошка, по-прежнему не упуская ни одной мелочи,
направился к корытцу и тихо, предупреждающе зарычал, даже припал на
передние лапы, сделав вид, что сейчас бросится и схватит одну из этих
глупых белых птиц. Куры с отчаянным кудахтаньем брызнули в разные стороны,
стараясь сохранить чувство достоинства, отбежал и петух и стал громко
совестить непрошеного гостя. Тимошка сунул нос в корыто и, хотя пахло
неприятно, как попало стал хватать жидкое хлебное месиво, вдобавок
истоптанное курами, не выпуская из виду происходящее во дворе. На крыльцо,
тихонько приоткрыв дверь, крадучись выплыла удивительно толстая женщина,
платье туго обтягивало ее объемистый живот, короткие рукава, фонариком,
впились резинками в пышно буйствующую плоть, еще больше подчеркивая
уродливую, неестественную полноту. Тимошке это, разумеется, было все
равно, его насторожили крадущиеся движения женщины.
   Балансируя руками, встряхивая жирным подбородком, выражая на лице
какое-то елейное умиление, толстая женщина на цыпочках спустилась по
скрипучим ступенькам и маленькими шажками тихонько продвигалась к калитке.
   Оскалив желтоватые клыки, Тимошка предупреждающе зарычал и в одно
мгновение оказался между толстой женщиной и калиткой.
   - Батюшки! - ахнула женщина, боязливо останавливаясь. - Бо-обик,
Бо-обик, Бо-обик, - медовым голосом позвала она Тимошку. - Собачка,
миленький мой, ягненочек, да ты что? Иди, иди, собачка, я тебе косточку
дам...
   Во-от такую! Ну чистый ягненочек, аж курчавится от черноты...
Каракульча, чистая каракульча! Какая шапка выйдет... А то и две... Бобик,
Бобик, мяса хочешь?
   Наклонив голову, Тимошка вслушивался в голос толстой женщины, и он ему
явно не нравился, стоило толстой женщине двинуться с места, с намерением
подобраться к калитке обходным путем, Тимошка зарычал громче, теперь уже
показывая клыки более основательно.
   - Паша! Паша! - опять замерев на месте, позвала кого-то толстая женщина
через забор, - Подь-ка сюда! Скорей!
   Из-за плотно сбитого забора выглянула еще одна женщина, кокетливо
повязанная косынкой, Тимошка на всякий случай зарычал и на нее.
   - Ну что ты, Ань? - неожиданно весело и заразительно откликнулась Паша
в косынке. - Что у тебя стряслось?
   - Паша, Паша, послушай, - понизила голос толстая женщина. - Глянь,
кобелек какой ко мне во двор забежал.
   Видать, потерялся, сейчас из Москвы их много таких навезли,
породистых...
   - Ну так что тебе, Ань?
   - Ты со своей-то стороны подступись потихоньку, калитку захлопни, -
почти шепотом попросила толстуха. - Со двора он у меня не выскочит, Федор
придет вечером, мы его тут и приберем. Шапка-то какая будет! А то и две!
Чистая ларакульча! Я бы его сама шпокнула, да веришь, ружья боюсь, веришь,
с гвоздя на гвоздь перевесить боюсь. А Федор вернется, тут же кобелька
прищелкнет.
   Мех-то ныне все дорожает. Шапки мужские уже за триста перевалили.
Слыхано ли дело, такую прорву денег за шапку. По прежним деньгам цельная
шуба. Паш, Паш, помоги, я тебя отдарю! В долгу не останусь.
   - Ух ты, живодерка! - пуще прежнего развеселилась Паша в косынке. - И
не жалко тебе? Такого красавца!
   - Чего их жалеть, их теперь битком, на каждой даче, даром только мясо
переводят, скотина бесполезная. Делать людям нечего, с жиру и бесятся. Вот
повкалывали бы на солнцепеке с наше, на клубнике, от зари до зари,
потаскали бы ее на базар, дурь бы в голову и не полезла. А то попридумали:
выставки, медали! Слыхала, осенне-весенние выставки специально для таких
кобелей делают, вот для ихней-то породы, кобели отдельно, сучки отдельно.
   - А хозяин найдется? На него небось и документ имеется.
   - А кто видел? Ты не видела, я не видела-значит, и це было ничего.
   - Так-то оно так, - засомневалась Паша в косынке. - А что дашь? - все
же поинтересовалась она на всякий случай. - Слушай, а воротничок жемчужный
отдашь? Страсть как мне нравится... Отдашь?
   - Отдам, отдам! - обрадовалась толстая женщина. - И водки поставлю,
скорей только, Паша, милая... Ну, скорей же, уходит... Куда, собачка, куда
ты, милая? Подожди, подожди, ах ты напасть! Никогда мне не повезет!
   Не поспевая на своих коротких, точно обрубленных ногах, вслед за
Тимошкой толстая женщина вывалилась на улицу, с силой рванув калитку, но
Тимошка был уже далеко, он бежал теперь обратно, ему нестерпимо хотелось
домой, к Олегу и Даше, к теплым, вкусно пахнущим рукам Семеновны. Дорога
назад оказалась проще, и все-таки Тимошка добрался до места уже глубокой
ночью. В доме спали. На крыльце он нашел свою миску, но здесь уже ряньше
побывал соседский кот, и конечно же выбрал все до последнего кусочка, и
даже миску с водой осквернил ненавистным запахом. Уставший Тимошка обежал
дозором вокруг дома, ведь это была его прямая обязанность, все было тихо,
наведался он и к озеру и всласть напился. Чапа шелестела в прибрежных
зарослях, Тимошка не стал с пей воевать, а вернулся на крыльцо, поскреб
дверь лапой и изо всех сил прислушался, недоверчиво понюхав щель в дверях.
И дети, и Семеновна, тоже измотанные за день беготней и переживаниями,
крепко спали, и дом, оберегая их покой, сумрачно молчал. Тимошка сбежал с
крыльца и под окном детской пару раз негромко настойчиво тявкнул, просясь
в до.м. Никто не отозвался, но все было спокойно, все были на местах, и,
подождав немного, Тимошка отправился в дальний конец участка, там,
заросшая густым кустарником, бурьяном и мхом, уже много лет догнивала
принесенная в особо сильное половодье коряга. В одном месте она изгибалась
и образовывала уютное, защищенное со всех сторон укрытие. Здесь Тимошка
любил отдыхать в жаркие дни, сюда же забирался, если ему становилось
скучно, здесь же чаще всего прятал он свой заветный кирпич. Сегодня за
день он так намаялся, что, едва протиснувшись под корягу, сразу же закрыл
глаза и провалился в сон.
   Теплая, с высоким небом и яркими звездами ночь плотно обступила Тимошку
своими многочисле