Петр Проскурин


                              Полуденные сны

                                     1

   В уединенном загородном доме, окруженном запущенным старым садом,
что-то случилось. Первым почувствовал начало перемен Тимошка - и усиленно
втянул воздух черным влажным носом, в его пристально-внимательные грустных
глазах появилась настороженность. Тимошка свободно расхаживал везде, утром
и вечером он проверял, все ли в пооядке, заглядывая в каждую комнату, в
любой пота„нный уголок дома, двери, если они не были на запоре, Тимошка
привычно открывал ударом лапы или носом. Сегодня же новость, возбудившая
Тимошкино беспокойство, была действительно из рук вон выходящая, и
поэтому, открыв дверь комнаты, чаще всего предназначавшейся для
приезжапших из города гостей, Тимошка даже слегка попятился. Он был
совершенно сконфужен своей оплошностью: в доме случилось столь важное
событие, а он ничего не знал, все прокараулил, украдкой забравшись на
удобный мягкий диван у Даши и проспав там всю ночь. Но делать было нечего,
и Тимошка виновато протиснулся в комнату, где на широкой деревянной
кровати спала смутившая Тимошку гостья, тетка хозяина дома Семеновна,
приехавшая вчера уже поздно ночью. Подойдя ближе, Тимошка приветливо
повилял хвостом, сел, не упуская из виду маленького, с расправившимися ото
сна морщинами лица Семеновны, и стал терпеливо ждать ее пробуждения.
   Тимошка хорошо знал Семеновну и по-своему был привязан к ней, хотя в
этой своей любви никогда бы не поставил ее рядом с Васей или Татьяной
Романовной, маленькой Дашей или ее старшим братишкой Олегом, самолюбивым
темноглазым, отличавшимся особенно выраженным чувством справедливости
мальчуганом, который, даже играя с Тимошкой в футбол, старался честно
соблюдать правила игры. Тимошка уже хорошо знал, что приезд Семеновны
всегда вносит беспокойство, с каждым ее появлением чтото случалось: то
надолго пропадали куда-то Вася с Татьяной Романовной и оставались лишь
Семеновна, Даша да Олег, а то и Даша с Олегом исчезали, и приходилось
целое лето проводить с Семеновной, и поэтому теперь Тимошка, как ему ни
хотелось проверить, на месте ли Вася с Татьяной Романовной, решил не
выпускать Семеновну из виду и ждать. Откинув заднюю лапу, вытянув морду,
он лег, распластав на полу длинные шелковистые уши, гордость всякого
родовитого пуделя. Несколько раз он приподнимал голову, всматриваясь в
лицо Семеновны, и опять терпеливо затихал, дождавшись своего, он порывисто
вскочил, весь напружинился и несколько раз вильнул хвостом. Как он уловил
этот момент, Тимошка и сам не знал, но Семеновна действительно приоткрыла
еще пустые после пробуждения глаза, Тимошка потянулся к ней и, слегка
высунув кончик розового языка, приветливо улыбнулся. Глаза у Семеновны
радостно округлились.
   - Тимоша! - обрадовалась она. - Хороший ты мой! Не забыл?
   Тимошка немедленно положил передние лапы на край кровати и ткнулся
прохладным носом в руки Семеновны и что-то невнятно проворчал, узнавая
старые запахи добра, уюта и сытости. Тотчас достав из-под подушки конфету,
Семеновна развернула ее и, предостерегающе оглянувшись га дверь (сладкое
Тимошке есть не разрешалось), как бы в нечаянной рассеянности уронила
конфету на пол, Тимошка, помедлив, с некоторым удивлением глянул на
Семеновну, затем с достоинством, осторожно взял конфету и забрался с нею
под кровать, тотчас оттуда послышался аппетитный хруст и чавканье.
   - Ешь, ешь, Тимоша, - одобрила Семеновна, нарочито шумно зевая и
показывая, что она всю ночь была в дороге и совершенно не выспалась. -
Почему хорошей собаке нельзя попробовать сладкого, раз хочется?
Нынешние-то умники напридумают, - Семеновна с вызовом покосилась на дверь,
адресуя свои слова прямо по назначению. - Сами-то все подряд лопают, чего
только душа попросит, а вот другим и нельзя... ишь! И то! Вася сам
(услышав имя дорогого человека, Тимошка тотчас высунулся из-под кровати,
вопросительно шевельнул длинными ушами, и на морде у него появилось
внимательное выражение), как только глаза протрет, сразу же за кофе, а
другому, значит, сладенького и нельзя. Да он уже и встал, Вася, мимо
прошлепал...
   - Ешь, Тимоша, ешь! Как вставать-то не хочется! - чему-то внезапно
опечалилась Семеновна, словно именно у Тимошки собиралась отыскать защиту,
которой ей так сейчас недоставало. - И то, куда уж нынче совестливому
человеку?
   Времена... Нынче хорошо горластым да клыкастым, они тебе-жи-ик! - горло
и пронзили. Жизнь такая стала, Тимоша... А нашему-то соколу с легкостью
ничего не дается, жалостливый да совестливый...
   Внимательно выслушав столь долгое рассуждение Семеновны и полиостью
соглашаясь с ее словами, Тимошка широко облизнулся, ожидая добавки,
повернув голову к двери, он настороженно замер.
   - Съел, и ладно, чего уж тут сожалеть? - спросила Семеновна. - Не
терзайся, Тимоша. Ты не скажешь, я не скажу, никто и не узнает. А не
узнает, - значит, ничего и не было. В жизни разные замочки, Тимоша.
   Не сомневаясь больше ни в чем, Тимошка быстро, с удовольствием еще
несколько раз облизнулся, его беспокойство, связанное с появлением
Семеновны, растаяло. Теперь можно было заняться своим обычным утренним
обходом. Он было подошел к двери в комнату Даши, но неожиданное появление
Семеновны сделало свое-тотчас у Тимошки опять зашевелилось непопятное
беспокойство. Он повернулся, потянул воздух и сразу же понял, что его и
тут опередили. Вася уже встал и вышел в сад. Тимошка протиснулся на
большую застекленную веранду, сейчас заполценную легкими, шевелящимися
тенями узорчатой листвы старых рябин, росших вокруг нее. Белая сильная
бабочка с глухим шорохом билась о стекла. Тимошка застыл, приподняв правую
переднюю лапу, чутко сторожа каждое ее движение. Бабочка металась высоко,
и, хотя это был явный непорядок в доме, Тимошка вышел в сад и повел
влажным носом, определяя, в какой стороне Вася, струйка запаха,
единственная во всем свете, сочившаяся к озеру, тотчас указала Тимошке
направление. Вася сидел на скамейке у озера, в дальнем конце сада, и
беспокоиться было не о чем, но сначала нужно выяснить, что нового в мире,
не появилось ли каких-либо неприятных неожиданностей, требующих
немедленного вмешательства. Тимошка сразу же многое узнал: на крыльце у
его миски с едой недавно побывал соседский кот, наглое и трусливое
существо, у Тимошки с ним шла давняя и непрерывная война. Слегка поводя
носом, Тимошка недовольно приподнял верхнюю губу, словно бы хотел
зарычать, и лишь в последнюю минуту сдержался. Ночью к самому крыльцу
наведывался еще один давний Тимошкин знакомый, старый еж Мишка, живший в
глухом, диком малиннике за озером, там росли колючие и густые кусты, и
Тимошка, однажды порядков исцарапавшись, уже больше не рвался туда и
научился не замечать этого дикого уголка, кстати облюбованного иЧапой, тоже
входившей в круг Тимошкиных недругов, всегда державших его настороже.
Семеновна иначе не называла Чану, как только крысой, и это было очень
обидно, так как Чапа считала себя самой настоящей аристократкой,благородной
ондатрой, имевшей разветвленную родню в далеких, заокеанских странах. Но
так уж устроено в жизни, дать обидное название легко, а переменить его уже
невоз можно, и даже Олег в конце концов смирился, хотя внача ле, как
истинный поборник справедливости, протестовал.
   Впрочем, Чапа не подозревала о бурных дискуссиях, происходивших в доме
по поводу нее, и жила себе поживала в чистом и тихом и, главное,
безопасном озере.
   Солнце едва-едва взошло, все вокруг купалось в густой, прохладной росе,
над озером сгустилось облако сырого тумана, но все было обильно напоено
множеством самых различных запахов, неприятно и резко пахли лиловые цветы,
плотно подступавшие к дому с трех сторон.
   Прилетели и бесцеремонно уселись на рябину воробьи, жившие под карнизом
крыши, Тимошка равнодушно отмахнулся от них, к этим беспокойным жильцам,
всегда ожесточенно и без толку переругивающимся друг с другом, он
относился как к неизбежному злу. В общем-то в Тимошкином хозяйстве все шло
своим ходом, ничто не требовало незамедлительного вмешательства, поводив
еще носом, усиленно принюхиваясь и ни на секунду не забывая о главной
необходимости поздороваться с Васей, Тимошка весело сбежал с крыльца и,
заглушая чужой раздражающий запах ночных пришельцев, соседского кота и ежа
Мишки, на уголке хозяйски-привычно поднял ногу. Здесь запах цветов был
совсем уж невыносим, Тимошка даже страдальчески оскалился. Чтобы спрямить
путь к хозяину, он хотел перескочить через клумбу розовых, отяжелевших от
обильной росы гвоздик, но, тотчас вспомнив, сколько неприятностей пришлось
перенести из-за этих цветов от Татьяны Романовны, он обогнул веранду и по
свежему следу Васи, по гравийной дорожке ринулся к озеру, мотая ушами,
плавно и мягко срезая углы, как вкопанный остановился он перед скамейкой.
Вася сидел в пижаме, закинув ногу за ногу, и не отрываясь смотрел на
молодые розоватые стволы берез, поднимаишнеся из тумана на противоположном
берегу.
   Тимошка вспрыгнул на скамейку и сел рядом, плотно прижимаясь к теплому
боку Васи, сухая горячая рука Васн тотчас легла Тимошке на голову. Летом
по утрам они встречались так почти всегда, и, пожалуй, это были лучшие
минуты в Тимошкиной жизни, он словно погружался в древний сладкий мрак,
исходивший из чуткой и всеобъемлющей руки Васи, и перед ним смутно
проносились сны жизни. И еще Тимошке передавалось Васино настроение, он
мог играть с Дашей или Олегом, купаться с ними в озере или приносить
закатившийся теннисный мяч, но Васино настроение продолжало жить в нем,
получая свое, часто неожиданное, развитие и завершение.
   Прижавшись головой к плечу Васи, Тимошка закрыл глаза. Почесывая его за
ушами, Вася молчал. И тут Тимошка, еще в состоянии блаженства и забытья,
уловил чтото новое, и это новое было передавшееся от Васи неосознанное
чувство страха, что-то переменилось. Открыв глаза, Тимошка потянулся и
озабоченно лизнул Васю в жесткий подбородок. Если раньше эта его нежность
перерастала в шумную и веселую возню, то сейчас Вася остался молчаливым и
неподвижным, и только глаза его сузились и повлажнели. Тимошке не
понравилась такая сдержанность, он обиженно соскочил со скамейки и уселся
на узких мостках, опустив голову, он стал глядеть в темную воду, полную
смутных теней, движения и жизни. Вода и ее таинство всегда притягивали
Тимошку - его слабость подолгу сидеть на, мостках и глядеть в воду в доме
знали и уважали.
   И все уже заметили, что Тимошка приходит на мостки и глядит в воду чаще
всего чем-то обиженный, огорченный, и хотя вода никогда не была
одинаковой, она действовала на него успокаивающе. Вот и сейчас Тимошка
первым делом увидал большую лягушку, поднявшуюся со дна и просунувшую
между широкими листьями кувшинок свою пучеглазую, вечно удивленную морду.
Пахнущая тиной и стоячей водой, лягушка была из другого, враждебного и
холодного мира, она всегда неприятно озадачивала, и, даже встречая ее на
берегу, Тимошка не проявлял к ней никакого интереса, лишь брезгливо
морщился и, стараясь какнибудь на нее не наступить, обходил стороной.
   Не упуская из-под контроля лягушки, Тимошка в то же время видел все
озеро, потому что его ни на секунду не покидало чувство опасности, и он
был прав - в любую минуту из своего жилья могло вынырнуть самое
отвратительное существо на свете - Чапа. Если еж Мишка всегда предупреждал
о своем появлении издали резким запахом, то Чапа появлялась бесшумно и
неожиданно. За это свойство Тимошка особенно ее не любил. И хотя он знал,
что Чапа больше всего любит ночи, она иногда появлялась и днем, вызывая у
Тимошки совсем уж безрассудную ненависть, от бешенства он терял голову и
однажды даже пытался нырнуть за неуловимым водяным существом.
   Привлеченные тенью от Тимошкнной головы, приплыли рыбы, с мостков им
бросали корм, и они решили, что дети уже проснулись я принесли им крошек.
Тимошка внимательно следил за неслышно скользящими длинными очертаниями
рыб, едва-едва шевеливших плавниками, и опять новые и новые подробности не
давали ему пригреться на солнышке и задремать. Деловито наискось со дна до
поверхности прочертил глубь озера под мостками черный жук-плавунец, быстро
помахивая своими ножками-веслами, не задерживаясь, тем же путем он
отправился обратно.
   Рыб стало больше, но вот сверху, медленно кружась, на воду опустился
отпавший почему-то от дерева дубовый лист. Поверхность воды от падения на
нее листа пошла мелкой-мелкой рябью, и рыбы мгновенно исчезли. Когда вода
успокоилась и опять стало видно ярко поросшее различной водяной зеленью
дно, Тимошка увидел двух пиявок, вертикально ввинчивающихся в самую
поверхность воды, и ему показалось, что это продолжается один из его снов
и он сам уже давно живет в озере вместе с лягушками, пиявками и жуками и
стремительно гоняется за бесшумными рыбами. Лапы у него задергались, он
ошалело привстал, осмотрелся и теперь уж сконфуженно, не оглядываясь на
Васю, плашмя лег на мостки.
   Утро разгоралось, давно уже незаметно поднялся и рассеялся туман над
водой. Теперь березы и молодые дубки, окружавшие озеро со всех сторон,
четко опрокинулись в воду и потянулись вершинами к единственному облачку в
небе, отраженно заполнившему прохладную глубину озера, и Тимошка, как
зачарованный, не отрываясь, глядел на фантастические картины слияния неба
и воды. Опять, не нарушая стройный порядок соединившихся в оптическом
обмане пространств, приплыли к мосткам рыбы, но дну побежали бесформенные,
переменчивые тени. Тимошка продолжал завороженно следить за призрачной
игрой в глубинах озера, но вот что-то толкнуло его изнутри. Он мгновенно
оглянулся и увидел, что Вася сидит все так же неподвижно, раскинув руки по
спинке скамейки, а по неподвижному лицу его ползут слезы.
   Тимошка в два прыжка преодолел расстояние до скамейки, встал на задние
лапы, передние положил на грудь Васи и жарко дохнул ему в лицо, тут глаза
их встретились, и Вася очнулся.
   - Тимошка, Тимошка, - сказал он, и лицо его начало оттаивать от
недавней окаменелости. - Что ты, пес, а? Глядишь, глядишь, ах ты, лохматый
философ! - Внезапно ок ухватил Тимошку за тяжелые лапы и подтянул ближе к
себе, к лицу. - Я ведь давно замечал, ты все знаешь, только сказать не
умеешь. Так оно и есть, Тимошка, переехали они меня, совсем, напрочь
переехали... И даже ты, чувствилище мира, не скажешь, что делать. Никто не
знает.
   А ведь мне всего тридцать семь лет, мы с тобой, Тимошка, в самом
расцвете. Страшно, а? Такова жизнь, не смог, не удержался, пропадай.
   Внезапно нагнувшись, Вася оттолкнул от себя Тимошку, припав к земле,
сильно ударив по ней передними лапами, Тимошка залаял и, отчаянно мотая
ушами,.с азартом вступил в игру, ударяя лапами по земле, он всякий раз
броском перескакивал на другое место, на лице у Васи появилась слабая
улыбка, Тимошка схватил его за штанину и стал легонько теребить.
   - Понимаю, пора купаться, - сказал Вася. - Хочешь вместе поплавать. Да?
А что, Тимошка, прекрасная ведь мысль!
   Разговаривая с Тимошкой, Вася с недоверием прислушивался к себ.е, боль
в висках, в темени и в затылке, мучившая его ночью, не исчезавшая даже в
короткие мгновения забытья, вплоть до последней минуты, когда Тимошка
схватил его за штанину, исчезла. Тело, хотя в нем и ощущалась слабость, не
чувствовалось больше отдельно, не тяготило. Вася недоверчиво потряс
головой, действительно, боль исчезла, он обрадованно подмигнул, испустил
угрожающий "рык" и неожиданно бросился к Тимошке, целясь схватить его за
передние лапы. Но Тимошка только и ждал этого, в то самое мгновение, когда
Вася уже, казалось, был у цели, Тимошка отпрянул в сторону, словно его
отбросила из-под рук Васи какая-то посторонняя сила, и БОТ, распластав уши
по земле, он притаился уже метрах в пяти, под старой яблоней, сплошь
усыпанной зелеными, мелкими, величиной в грецкий орех, твердыми яблоками.
   Вася сделал вид, что его совершенно не интересует Тимошка, и принялся
углубленно отслаивать и обирать отставшую кору давно уже болевшей груши,
выждав момент, он неожиданно повторил свой маневр, но Тимошка был начеку,
и у Васи опять ничего не получилось. С легким головокружением Вася
опустился под куст рябины, Тимошка тотчас подскочил к нему, преданно
заглядывая снизу черными плутовскими глазами, горячо лизнул влажную руку,
Вася потрепал его по спине. От Тимошки шло здоровое, ровное тепло, и Вася,
захваченный одной мыслью, одним желанием, чтобы ночная боль окончательно
ушла и больше не повторялась, чтобы можно было опять, как прежде, бегать с
Тимошкой по саду наперегонки, валяться в траве, резко опрокинул Тимошку на
спину, мешая ему вскочить на ноги, с наслаждением ощущая ладонями его
крепкое мускулистое туловище, мерно сотрясавшееся от басовитого,
угрожающего рычания.
   - А-а, попался, - говорил Вася. - Ты как думал? Теперь подрыгай,
подрыгай лапами! Ага! Ага!
   Еще раз опрокинув Тимошку, Вася с победным криком подхватился с земли,
бросился к озеру, на ходу срывая с себя пижаму. Тимошка только на минуту
задержался на берегу, заливаясь оглушительным нарастающим лаем, как только
голова Васи показалась на поверхности, Тимошка тяжело плюхнулся в воду,
подняв тучу брызг, и поплыл к хозяину, бешено работая передними лапами и
неестественно высоко задирая треугольную морду, плотно сжав пасть и от
этого став очень деловитым. Вася брызнул в него водой и засмеялся, суровая
озабоченность Тимошке никак не шла, ведь по натуре своей он был добрым,
легкомысленным и веселым существом.
   День с утра обещал долгое и жаркое солнце, с берез в озеро низвергались
зеленые водопады листвы, сейчас застывшие и все-таки таящие в себе
неустанность движения, пышными, изумрудными купами они отражались в
бездонном призрачном мире, не имеющем границ и законов реального. И еще
Васе казалось, что эта лохматая голова с обожающими глазами движется
откуда-то из другого, потустороннего мира, ведь в реальном давно не
осталось такой доброты и преданности. Перевернувшись на спину, Вася
положил руки под голову и стал глядеть в небо, на сомкнувшуюся зелень,
сквозь которую рвалось разгоравшееся с каждой минутой солнце. От внезапной
сверлящей боли в затылке у него перехватило дыхание, усилием воли он с
трудом заставил себя удержать мутившееся сознание, и тут кто-то
насмешливый словно коснулся его сердца, и Васе стало хорошо. Что же, пусть
так, сказал он себе. Он сам всего лишь зыбкое отражение непонятных сил,
всего лишь мгновенная проекция какого-то всеобъемлющего чудовищного опыта,
а поэтому бесполезно сосредотачиваться на себе, даже если уже
предопределено последнее и самое загадочное. Удивительно, удивительно,
успел подумать Вася, не отрываясь от затягивающей, начинающей нежно
звенеть глубины неба, человек и не предполагает, что начинает жить
полновесной жизнью только где-то у самой крайней черты, может быть, это и
есть завершающее дыхание космоса, вот когда человек по-настоящему ощущает
и себя, и жизнь, и страдание, и любовь. И все, что было до этого,
оказывается лишь бледным оттиском пережитого. Он раньше думал, что жил, а
это была всего лишь игра в жизнь, где все было в одну сотую истинной силы.
Он любил, страдал, боролся, в нем рождались опустошающие все его существо
идеи. Высшим наслаждением для него было устанавливать видимые только ему
закономерности, ощупью пробираться в их кричащей абсурдности, в кажущейся
совершенно алогичной очевидности, вырванной, казалось, у самого хаоса и
отодвинутой за черту дозволенного. То, что происходило потом, его мало
интересовало, чаще всего уже кто-то другой выуживал одно-другое
драгоценное зерно, а то вдруг натыкался и на целую золотоносную россыпь,
но все это уже мало интересовало Васю, каким-то образом его мысли
становились достоянием других, более ловких, умеющих прочнее устроиться в
жизни. Ему многое полагалось по статусу таланта-премии, деньги, престижный
жизненный уровень в виде первоклассных медицинских учреждений,
представительство в выборных орг