Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
акого плана нельзя - значит, в центре доверяют нашим
силам...
- Партия слишком уж любит массы,- сказала Федератовна,-
оттого она и ценит так ихний ум. Без ума этот план нам сроду не
взять!
- Мы поставим три тысячи тонн говядины,- высказалась
Босталоева.- Мы не только трудящийся, мы творческий класс.
Правда ведь, товарищ Вермо?
Инженер молчал; он воображал великий расчет партии на
максимального человека массы, ведущего весь класс вперед,- тот
же расчет, который имел сам Ленин перед Октябрем месяцем
семнадцатого года.
- Да то ништ не правда?- ответила Федератовна.- Уже дюже
массы жадны стали на новую светлую жизнь: никакого укороту им
нету!
Вермо ушел в полынное поле и только что приготовился
подумать о выполнении огромного плана, как ему в лицо подул
дальний ветер с запахом горелой соломы. Инженер почувствовал,
что этот ветер ему знакомый -ветер не изменился, изменилось и
выросло лишь тело Вермо, но и в глубине его тела осталось
что-то маленькое, неизменное - то, чем вспомнил он сейчас этот
теплый ветер, пахнущий дымом далеких печек, второй раз в жизни
подувший ему в лицо из дальних мест. Вермо обратился к самому
себе и ощутил свое сердце, все более наполняющееся счастьем,-
так же как в детстве тело наливается зреющей жизнью. Когда же
дул этот ветер в первый раз в лицо Вермо? Он обернулся на
"Родительские Дворики". Там робко дымила одна печная труба -
это кухонные мужики растопляли кухню для обеда. Шло лето,
грусть росла, и надежды на еще несбывшееся будущее расстилались
по неровному миру - это уже чувствовал Вермо когда-то, в свой
забытый день. Над "Родительскими Двориками" не хватало
мельницы, мелющей зерно: такая мельница была в родном месте
Вермо, где он вырос и возмужал. И еще не было в совхозе такого
дома, где бы тебя всегда ожидали - не было отца и матери,- но
зато в совхозе были Босталоева, Федератовна, Високовский, а
мельницу можно построить... Вермо вспомнил летний день детства
на окраине родины - маленького города и этот вечер, который
нес тогда дым жизни далеких и незнакомых людей.
Мельницу же в "Родительских Двориках" надо построить теперь
же. Сила ветра будет качать сейчас воду из колодца, а осенью и
зимою, когда дуют самые плотные ветры, сила воздушного течения
будет отапливать помещения для скота, где целых полгода зябнут
и худеют коровы. Пусть теперь степной ветер обратится в
электричество, а электричество начнет греть коров и сохранит на
них мясо, сдуваемое холодом зимы: скучную силу осеннего ветра в
зимнюю пургу, поющую о бесприютности жизни, наступило время
превратить в тепло, и во вьюгу можно печь блины.
Вечером Вермо сказал Босталоевой, как нужно отопить совхоз
без топлива. Босталоева позвала Високовского, Федератовну,
кузнеца Кемаля, еще двоих рабочих, и все они прослушали
инженера.
Кемаль заключил, что дело ветряного отопления -
безубыточное; он сам думал о том, только, не зная
электричества, хотел, чтоб ветер вертел и нагревал трением
какие-либо бревна или чурки, а чурки тлели бы и давали жар,-
однако это технически сумбурно.
- А хватит нам киловатт-часов-то?- спросила
Федератовна.- Ты амперы-то сосчитал с вольтами?- испытывала
старуха инженера Вермо.- Ты гляди, раз овладел техникой! А
проволоку, шнур и разные частички где ты возьмешь? Мы вон голых
гвоздей второй год не допросимся, алебастру, извести и драни
нету нигде...
- Я поеду в район, в край и достану все, что нужно,
сама,- сказала Босталоева, запечалившись вдруг отчего-то.-
Високовский, сколько мы нагоним мяса, если в скотниках будет
тепло?..
- Можно телят выпаивать круглый год,- размышлял
Високовский.- Весной мы родили две тысячи телят, а теперь
будем осеменять коров круглый год
- получим минимум три тысячи телят, на добавочную тысячу больше. Это
при том стаде, какое у нас есть...
Далее Високовский сделал расчет на бумаге; он сообразил,
сколько дадут товарного мяса добавочные телята, на сколько
самое меньшее пополнеют благодаря теплу взрослые животные,- и
выразил цифру: триста тонн чистого живого мяса, не считая
громадной прибавки молока и масла от улучшения бытовых условии.
- Почти двадцать вагонов!- обрадованно произнесла
Босталоева.- Мы это сделаем, товарищ Вермо! Бабушка, ты будешь
бригадиршей на постройке... Бабушка, возьмись по-старинному;
когда великаны жили, говорят...
- Обожди, девчонка,- осерчала Федератовна.- Великаны
были только сильны, а по уму любой цыпленок норовистей их.
Обождите, вам говорят!.. Если на небе тихо, а на дворе мороз в
тридцать градусов по Реомюру, в тридцать семь по Цельсию: вы
тогда - что?!
Вермо думал быстрее, чем кончила Федератовна:
- Мы, бабушка, из коровьих лепешек брикетов наделаем в
запас. Пусть Кемаль сделает деревянный пресс для обжима и
брикетирования коровьих лепешек...
- Я уж ему двенадцать раз говорила, дураку,- сказала
Федератовна.-Лежит зимой добро по всему гурту, а скот зябнет...
- Мне оппортунист Умрищев не велел,- оправдался Кемаль.-
Я несколько раз докладывался: пора, говорю, нам заготовить
деревянный блюминг, что ж это такое? Коровы ведь зарождают в
туловище не одно молоко с мясом, а и топку! Давай, говорю, мне
двух плотников и слесаря на помощь - я тебе из коров Донбасс
сделаю, я тебе из коровьего желудка центральное отопление
поставлю...
- Кто будет крутить ваш брикетный пресс?- спросил Вермо.
- Два вола,- сообщил Кемаль.
- Нет, ветер,- не согласился инженер,- не тратьте
животных, живите за счет мертвой природы.
- Я люблю вас, гражданин Вермо,- произнес Високовский.
- Ветер лучше,- согласился Кемаль.- Пресс можно крутить,
когда ветряк не нужен для тепла.
Федератовна, хоть и была довольна, но не очень - она
потребовала от Вермо, чтоб он составил проект с экономической
стороной, а она его проверит со всех точек: старуха была
настолько скупа и осторожна в отношении социализма, что даже
для верного друга требовала предосудительного контроля,- мало
ли совершается в советском мире расточительства благодаря
действию слишком радостных чувств!
Вермо согласился составить проект, а Федератовна пошла
заботиться по советскому мясному хозяйству; она уже полгода как
не спала, только дремала на заре, объясняя это тем, что она уже
старая и ей было достаточное время выспаться при империализме.
Под вечер старуха села в совхозную таратайку и поехала по
всем пастбищам, по всем стадам, нажевывающим себе тело в
степях; и когда развернулась ночь, то все еще гремела в
пространстве таратайка Федератовны - этот звук старушечьей
езды наводил жуть на нерадивых гуртоправов, потому что
невозможно было что-либо скрыть от бессонной специальной
бдительности Федератовны, умудренной хитростью классового
врага. Даже лучшие доярки вздрогнули, когда узнали, что старуха
стала помощником директора. Покойница Айна давала больше всех
работы - она выдаивала по 190 литров молока в сутки при норме
125; бабушка же однажды просидела в степной ферме трое суток и
надоила 700 литров.
- Сучки-подкулачницы,- сказала тогда Федератовна двум
бабам-лодырям.-Только любите, чтоб вам груди теребили, а до
коровьих грудей у вас охоты нет...
Она помнила всех выдающихся коров в совхозном поголовье, а
быков знала лично каждого. Проезжая сквозь жующие стада,
старушка всегда сходила с таратайки и бдительно осматривала
скотину, особенно быков - их она пробовала кругом, даже вниз к
ним заглядывала: целы и здоровы ли у производителей все части
жизни.
Сейчас уж далеко звучала таратайка Федератовны и удалялась
все более скоро, потому что старуха совала рукой в кучера и
пилила его сзади своими словами.
В эту ночь, когда поднялась луна на небе, животные
перестали жевать растения и улеглись на ночлег по балкам и по
низовьям, напившись воды у колодцев; несъеденная трава тоже
склонилась книзу, утомившись жить под солнцем, в смутной тоске
жары и бездождия. В тот час Босталоева и Вермо сели верхами на
лошадей и понеслись, обдаваемые теплыми волнами воздуха, по
открытому воздушному пространству земного шара...
Забвение охватило Вермо, когда скрылось из глаз все видимое
и жилое и наступила одна туманная грусть лунного света,
отвлекающая ум человека и прохладу мирной бесконечности, точно
не существовало подножной нищеты земли. Не умея жить без
чувства и без мысли, ежеминутно волнуясь различными
перспективами или томясь неопределенной страстью, Николай Вермо
обратил внимание на Босталоеву и немедленно прыгнул на ее коня,
оставив своего свободным. Он обхватил сзади всю женщину и
поцеловал ее в гущу волос, думая в тот же момент, что любовь -
это изобретение, как и колесо, и человек, или некое первичное
существо, долго обвыкался с любовью, пока не вошел в ее
необходимость.
Босталоева не сопротивлялась - она заплакала; обе лошади
остановились и глядели на людей.
Вермо отпустил Босталоеву и пошел по земле пешком.
Босталоева поехала шагом дальше.
- Зачем вы целуете меня в волосы?- сказала вскоре
Босталоева.- У меня голова давно не мытая... Надо мне
вымыться, а то я скоро поеду в город
- стройматериалы доставать,
- Стройматериалы дают только чистоплотным?- спросил
Вермо.
- Да,- неясно говорила Босталоева,- я всегда все
доставала, когда и на главной базе работала... Вермо,
сговоритесь с Високовским, составьте смету совхозного училища:
нам надо учить рабочих технике и зоологии. У нас не умеют
вырыть колодца и не знают, как уважать животных...
Но Вермо уже думал дальше: колодцы же - ветхость, они
ровесники происхождению коровы как вида: неужели он пришел в
совхоз рыть земляные дыры?
К полуночи инженер и директор доехали до дальнего пастбища
совхоза -самого обильного и самого безводного. После того
пастбища - на восток
- уже начиналась непрерывная пустыня, где в скучной жаре никого не
существует.
Худое стадо, голов в триста, ночевало на беззащитном
выпуклом месте, потому что нигде не было ни балки, ни другого
укрытия в тишине рельефа земли. Убогий колодец был серединой
ночующего гурта, и в огромном пойловом корыте спал бык, храпя
поверх смирившихся коров.
Редкий ковыль покрывал здешнюю степь, при этом много росло
полыни и прочих непищевых, бедных трав. Из колодца Вермо
вытащил на проверку бадью - в ней оказалось небольшое
количество мутной воды, а остальное было заполнено отложениями
четвертичной эпохи - погребенной почвой.
Почуяв воду по звуку бадьи, бык проснулся в лотке и съел
влагу вместе с отложениями, а ближние коровы лишь терпеливо
облизали свои жаждущие рты.
- Здесь так плохо,- проговорила Босталоева с болезненным
впечатлением.-Смотрите - земля, как засохшая рана...
Вермо с мгновенностью своего разума, действующего на все
коренным образом, уже понял обстановку.
- Мы достанем наверх материнскую воду. Мы нальем здесь
большое озеро из древней воды - она лежит глубоко отсюда в
кристаллическом гробу!
Босталоева доверчиво поглядела на Вермо: ей нужно было
поправить в теле это дальнее стадо и, кроме того, Трест
предполагал увеличить стадо "Родительских Двориков" на две
тысячи голов; но все пастбища, даже самые тощие, уже густо
заселены коровами, а далее лежат умершие пространства пустыни,
где трава вырастет только после воды. И те пастбища, которые
уже освоены, также нуждаются в воде,- тогда бы корма
утроились, скот не жаждал, и полумертвые ныне земли покрылись
бы влажной жизнью растений. Если брикетирование навоза и
пользование ветром для отопления даст триста тонн мяса и
двадцать тысяч литров молока, то откуда получить еще семьсот
тонн мяса для выполнения плана?
- Товарищ Босталоева,- сказал Вермо,- давайте покроем
всю степь, всю Среднюю Азию озерами ювенильной воды! Мы освежим
климат и на берегах новой воды разведем миллионы коров! Я
сознаю все ясно!
- Давайте, Вермо,- ответила Босталоева.- Я любить буду
вас.
Оба человека по-прежнему находились у колодца, и бык храпел
возле них. К колодцу подошел пастух. Он был на хозрасчете. У
него болело сердце от недостачи двух коров, и он пришел
поглядеть - не чужие ли это люди, которые могут обменять коров
или выдоить их, тогда как он и сам старался для лучшей
удойности не пить молока.
Вермо в увлечении рассказал пастуху, что внизу, в темноте
земли, лежат навеки погребенные воды. Когда шло создание
земного шара и теперь, когда оно продолжается, то много воды
было зажато кристаллическими породами, и там вода осталась в
тесноте и покое. Много воды выделилось из вещества, при
изменении его от химических причин, и эта вода также собралась
в каменных могилах в неприкосновенном, девственном виде...
- Ну как засиделая девка в шалаше,- обратно объяснил
пастух инженеру,- выпусти ее, она тебе сразу рожать начнет, из
нее так и посыпется.
Вермо не услышал: он заметил, как дрожали первичные волны
рассвета на востоке, и мучил в темноте своего сознания
зарождающуюся, еле живую мысль, еще неизвестную самой себе, но
связанную с рассветом нового дня. Однако, опершись рукой на
спящего быка, Вермо уже приобрел другую догадку: не пришла ли
пора отойти от ветхих форм животных и завести вместо них
социалистические гиганты, вроде бронтозавров, чтобы получить от
них по цистерне молока в один удой?
На обратном пути Вермо погрузился в смутное состояние
своего безостановочного ума, который он сам воображал себе в
виде низкой комнаты, полной табачного дыма, где дрались
оборвавшиеся от борьбы диалектические сущности техники и
природы. Не было того естественного предмета или даже свойства,
судьбу которого Вермо уже не продумал бы навеки вперед; поэтому
он и в Босталоевой видел уже существо, окруженное блестящим
светом социализма, светом таинственного летнего дня, утонувшего
в синеве своих лесов, наполненного чувственным шумом еще
неизвестного влечения.
Когда же Вермо глядел на конкретный облик Босталоевой и на
других ныне живущих людей, вырывающихся из мертвого мучения
долготы истории, то у него страдало сердце и он готов был
считать злобу и все ущербы существующих людей самым счастливым
состоянием жизни.
x x x
Возвращаясь среди утренней зари на "Родительские Дворики",
Вермо и Босталоева встретили бригаду колодезников, и Босталоева
велела колодезному бригадиру прийти вечером к инженеру Вермо,
чтобы решить вопрос о добыче подземных морей.
Молодой бригадир Милешин невнимательно потрогал ногу
Босталоевой, сидевшей на лошади, и ответил:
- Товарищ директор, прошлый год было постановление
районного съезда о бурении на глубокую воду. Я тогда
докладывал, и моя речь транслировалась по радио на все
колхозы-совхозы. Я добился как факта, что у нас нет воды, ее не
хватит социализму - у нас есть только одна сырость, один
земляной пот... Я вечером приду.
Босталоева сняла шапку с бригадира гидротехников и
пошевелила ему волосы.
Далее инженер и директор поехали по малоизвестной ближней
дороге, и вскоре им представился странный вид земли, будто оба
человека очутились в забытом сне: пространство лежало не в
ширину, а в толщину, и всюду были такие мощные взбугрения
почвы, что делалось скучно и душно в мире, несмотря на
окружающую прелесть свежего дня.
"Надо использовать тяжесть планеты!- заботливо решил
Вермо, наблюдая эту толщину местной земли.- Можно будет
отапливать пастушьи курени весовою силой обвалов или варить
пищу вековым опусканием осадочных пород..."
Мелкий человек с большой бородой стоял невдалеке на толстой
земле и читал книгу при восходящем солнце. Простосердечный
Вермо решил, что тот человек полюбил теорию и думает, вероятно,
о пролетарской космогонии, наблюдая одновременно солнце в упор.
Но Босталоева сразу рассмеялась.
- Это Умрищев,- сказала она.- Он думает, что тут было
при Иване Грозном: не лучше ли?
И действительно, то стоял в глубоком размышлении Умрищев,
держа ветхую книгу в руках. Он небрежно глядел в сияющую
природу и думал о чем-то малоизвестном; лицо его слегка
похудело, но зато гуще обросло волосом и в глазах находилось
постоянное углубление в коренные вопросы человеческого общества
и всего текущего мироздания.
Он не заинтересовался конными людьми, ответил только на
привет Вермо и дал необходимое разъяснение: что колхоз его
отсюда недалеко - виден даже дым утренних похлебок, что сам он
там отлично колхозирует и уже управился начисто ликвидировать
гнусную обезличку и что теперь он думает лишь об
усовершенствовании учета: учет!- Умрищев вдруг полюбил
своевременность восхода солнца, идущего навстречу календарному
учтенному дню, всякую цифру, табель, графу, наметку, уточнение,
талон,- и теперь читал на утренней заре Науку Универсальных
Исчислений, изданную в 1844 году и принадлежащую уму барона
Корфа, председателя Общества Поощрения Голландских Отоплений.
Одновременно Умрищев заинтересовался что-то принципиальной
сущностью мирового вещества и предполагает в этом направлении
предпринять какие-то философские шаги.
Босталоева скучно и гневно поглядела на Умрищева и пустила
лошадь в сильный бег; эта женщина не верила в глупость людей,
она верила в их подлость.
Вермо оглянулся издали на Умрищева - все так же стоял
человек на толстой земле, вредный и безумный в историческом
смысле. Вермо сейчас же предложил Босталоевой собрать все
районные невыясненные и подопытные личности в одно место и
поставить производство исторического идиотизма в крупном или
хотя бы полузаводском масштабе, с тем чтобы заблаговременно
создать для будущих поколений памятники последних членов
отживших классов; Умрищев ведь тоже хотел, как нравственная и
разумно-культурная личность, быть занесенным в список штатных
единиц истории!
Босталоева ответила, что поучительные памятники следует
устраивать после гибели враждебных существ - теперь же нужно
заботиться только об их безвозвратной смерти. Вермо наклонился
с седла, чтобы лучше разглядеть классовое зло на лице
Босталоевой, но лицо ее было счастливое и серые глаза были
открыты, как рассвет, как утреннее пространство, в котором
волнуется электромагнитная энергия солнца.
Вермо почувствовал эту излучающую силу Босталоевой и тут же
необдуманно решил использовать свет человека с
народнохозяйственной целью; он вспомнил про электромагнитную
теорию света Максвелла, по которой сияние солнца, луны и звезд
и даже ночной сумрак есть действие переменного
электромагнитного поля, где длина волны очень короткая, а
частота колебаний в секунду велика настолько, что чувство
человека скучает от этого воображения. Вермо вспомнил далее
первичную зарю сегодняшнего дня, когда свет напрягался на
востоке и слабел от сопротивления бесконечности, наполненной
мраком,- и Вермо, опершись тогда на быка, утратил в темноте
своего тела пробуждавшееся рациональное чувство освещенного
неба...
И сейчас еще Вермо не знал, что можно сделать из небесного
света.
- Товарищ Босталоева,- сказал он,- дайте мне руку..
Страницы:
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -