Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
е
потемнели без порошка, и грудь дышала просторно и терпеливо,
готовая кормить детей, прижать их к себе и любить, чтобы они
выросли. Вермо возмужал от волнения, его стеснительность
прошла, и он сказал женщине хриплым, не своим голосом:
- Как скучно бывает жить на свете!
- Отчего скучно?- произнесла женщина.- Нам тоже еще
невесело, но уже нескучно давно...
Инженер остановился; спутница его также дальше не пошла, и
он снова неподвижно рассматривал ее - уже всю, потому что и
туловище человека содержит его сущность. Глаза этой женщины
были сейчас ясны и осторожны: безлюдье лежало позади ее тела -
светлый и пустой мир, все качество которого хранилось теперь в
этом небольшом человеке с черными волосами. Женщина молча
стояла перед своим дорожным товарищем, не понимая или из
хитрости.
- Скучно оттого, что не сбываются наши чувства,- глухо
проговорил Вермо в громадном и солнечном пространстве, покрытом
дымом пастушьих костров.- Смотришь на какое-нибудь лицо, даже
неизвестное, и думаешь: товарищ, дай я тебя поцелую. Но он
отвернется - не кончилась, говорит, классовая борьба, кулак
мешает коснуться нашим устам...
- Но он не отвернется,- ответила женщина.
- Вы, например?- спросил Вермо.
- Я, например,- сказала женщина из совхоза.
Вермо обнял ее и долго держал при себе, ощущая теплоту,
слушая шум работающего тела и подтверждая самому себе, что мир
его воображения похож на действительность и горе жизни
ничтожно. Тщательно все сознавая, Вермо близко поглядел в лицо
женщины, она закрыла глаза, и он поцеловал ее в рот. Затем
Вермо убедился еще раз в истинности своего состояния и, сжав
слегка человека, уже хотел отойти в сторону, сохраняя
приобретенное счастье, но здесь женщина сама придержала его и
вторично поцеловала.
- Суешься уже?- сказал огорченный и забытый голос со
стороны.
Пока двое людей глядели друг в друга, подъехал верхом
третий человек -Умрищев и загодя засмеялся такому явлению -
поцелую в степи.
- Она мне очень понравилась!- ответил Вермо, и ему опять
стало скучно от лица Умрищева.
- Ну и пускай понравилась, а ты не суйся!- посоветовал
Умрищев.- Тебе нравится, а ты в сторону отойди - так твое же
добро целей-то будет: ты подумай...
- Проезжай, Умрищев,- сказала женщина.- На гурте доярка
удавилась: я с тобой считаться иду!
- Ну-ну, приходи,- охотно согласился Умрищев.- Только в
женскую психиатрию я соваться не буду.
- Я тебя сама туда всуну - обратно не вылезешь,- сказала
женщина обещающим голосом.
- Не сунусь, женщина!- ответил Умрищев.- Пять лет в
партии без заметки просостоял оттого, что не совался в
инородные дела и чуждые размышления, еще двадцать просостою -
до самого коммунизма - без одной родинки проживу: успокойся,
Босталоева Надежда!
Умрищев тут же уехал, а женщина, Надежда Босталоева, еще
постояла, думая уже не о своем ближайшем товарище, а о мертвой
доярке, но глаза ее были все такими же, как и во время дружбы с
Вермо.
По дороге до гурта инженер узнал, что его попутная подруга
работает секретарем гуртовой партячейки и ей здесь тяжело,
иногда мучительно, зачастую страшно, но она не может сейчас
жить какой-либо легкой жизнью в нашей стране трудного счастья.
Босталоева шла впервые на этот гурт; до того она работала
на другом гурте, но теперь здесь стало слишком тяжко и сложно
- прежний секретарь на здешнем гурте пал духом, и комитет
партии послал сюда - в "Родительские Дворики"- Надежду
Босталоеву, чтобы разбить и довести до гробовой доски
действующего классового врага.
--
Гурт "Родительские Дворики" находился в русле древней
речки, высохшей лет тысяча тому назад. Два землебитных жилища
составляли убежище гуртовщиков на зимнее время, а для укрытия
от летнего ненастья лежали по окрестной степи громадные
выдолбленные тыквы.
Судя по ландшафту, насколько хватало зрения, гуртовая база
была расположена разумно и удобно: ровно и спокойно лежала
земля на десятки видимых верст, как уснувшая навеки,
беззащитная и открытая зимнему холоду и всем безлюдным ветрам;
лишь по одному месту та земля имела впалое положение, и там
было слабое затишье от вихрей непогоды - это был след,
прорытый древней и бедной рекой, теперь задутой суховеями,
погребенной наносами до последнего ослабевшего источника,
умолкшей навсегда. Но памятники реки, в виде песчаных выносов,
еще лежали на гуртовой усадьбе, и для их зарощения в песок были
посажены прутья шелюги и чернотала, а между теми прутьями и
самородными лопухами лежали ночлежные пустые тыквы великого
размера.
Посреди гуртового места находился срубовый колодезь, и две
женщины непрерывно вытаскивали ручною силой воду из глубины
земли и относили ее в бак - для питья людям и животным.
Те "Родительские Дворики" имели списочное число коров -
четыре тысячи, не считая быков, лошадей, волов и разной мелкой
подспорной живности в форме кроликов, овец, кур и прочих
существ. Стало быть, сам тот гурт составлял из себя уже мощный
мясосовхоз и являлся надежным источником мясной пищи для
пролетариата.
Когда Вермо и Босталоева только пришли на гурт, Умрищев там
уже господствовал и проверял все элементы хозяйства, какие
попадались ему навстречу. По сторонам Умрищева ходили два
человека - заведующий гуртом зоотехник Високовский и старший
гуртоправ Афанасий Божев.
- Вы должны вести себя, как две мои частности,- говорил
им Умрищев на ходу,- и бездирективно никуда не соваться.
- Нам это, Адриан Филиппович, понятно: обстановочка ведь
суетливая!-охотно и даже счастливо отвечал Божев, а сам
улыбался всем своим чистым и честным лицом, на котором приятно
находились два благожелательных глаза степного светлого цвета.
Високовский молчал. Он любил скотину саму по себе и давно
собирался уйти работать в область племенного животноводства,
дабы воспитывать скот для рождения потомства, а не для
убийства; он был худой по телу, может быть, потому что больше
ел молоко, прудовую рыбу, кашу и редко брал говядину, и знал
свою науку с угрюмой точностью - видел в любом животном не
только вес и продуктивность, но одновременно и субъективное
настроение. За это его любили в скотоводческом объединении и
платили ему большие средства, которые он, не имея родных,
тратил на баловство любимой скотины; например, он приобретал
шерстяной материал и сам шил чулки на зиму для кроликов, угощал
быков солеными пышками, построил стеклянную теплицу печного
отопления, с тем чтобы там росла зимой свежая кормовая трава
для мужающих телят, которым уже надоело молоко,- и еще многое
другое совершил Високовский ради любви своей к делу.
Меж тем Умрищев совершал свои замечания по гурту. Выйдя в
пекарню, он отпробовал хлеба и сказал ближним подчиненным:
"Печь более вкусный хлеб". Все согласились. Выйдя наружу, он
вдруг задумался и указал Високовскому и Божеву: "Серьезно
продумать все формы и недостатки". Божев сейчас же записал эти
слова в свою книжку. Увидя какого-то человека, тихо шедшего
стороною, Умрищев произнес: "Усилить трудовую дисциплину".
Здесь что-то помешало Умрищеву идти дальше, он стал на месте и
показал в землю: "Сорвать былинку на пешеходной тропинке, а то
бьет по ногам и мешает сосредоточиться". Божев наклонился было,
чтобы сразу уничтожить былинку, но Умрищев остановил его: "Ты
сразу в дело не суйся, ты сначала запиши его, а потом изучи,-
я же говорю принципиально: не только про эту былинку, а вообще,
про все былинки в мире". Божев спешно записал, а Високовский
шел рядом, ничего не говоря и не делая. Вскоре на тропинку
выбежал кролик и от внезапного ужаса не мог бежать и стал на
задние ноги, обратив лицо прямо к людям.
- Хорошее животное!- оценил Умрищев кролика.
- Да, оно ничего: оно милое, Адриан Филиппович!-
согласился Божев.
Невдалеке показалась свинья; она подошла к Умрищеву и
покрутила около него хвостом, что также понравилось Умрищеву, и
он одобрил это животное.
Но зато, придя в служебный кабинет Високовского, Умрищев
сразу почувствовал ярость. В самом деле - в кабинете было
кругом нечисто, имелись следы и остатки каких-то огромных
животных, точно сюда приходили по делам быки, пригибаясь в
дверях; бумаги лежали под бутылками с мочой больных коров,
стены не имели убранства и были покрыты рваными итоговыми
данными, и на стуле у стола сидел, как посетитель, подсвинок.
- Это ж государственная измена!- воскликнул Умрищев в
кабинете.- Вы весь авторитет нашего руководства роняете
вниз!- закричал он по направлению к Високовскому.- Вас
скотина здесь не уважает, а вы целым штатом хотите руководить!
За такие кабинеты надо вон с отметкой увольнять!
- Тише, начальник,- попросил Високовский,- говорите
негромко; я вас услышу все равно.
- Вас бы надо гидрометеором по голове,- потише сказал
Умрищев,- чтоб вы почувствовали что-то.
- Гидрометеор - это дождь, товарищ Умрищев,- равнодушно
заявил Високовский.
- Я имею в виду тот дождь,- объяснил Умрищев,- который
шел при Иоанне Грозном - каменный, исторический дождь!
Вслед за тем Умрищев велел Божеву позвать гуртового кузнеца
Кемаля, убогого глухонемого счетовода Тишкина,
профуполномоченного, старушку Федератовну, а заодно и
Босталоеву с явившимся зачем-то инженер-музыкантом. Умрищев
любил иногда собрать, как родню, подчиненный аппарат в кучу и
поговорить с ним по душам, не составляя повестки дня.
x x x
Босталоева вошла в свое новое жилище, а Вермо остановился у
входа. Это было временное общежитие, построенное из земли и
покрытое для крепости дерном.
На правой половине земляной горницы лежали во сне усталые
доярки и телятницы, а налево храпели пастухи, водоносы,
колодезники, случники, студенты-ветеринары и прочие профессии;
некоторые же сидели на земляном полу и писали письма далеким
товарищам или читали книги, чертили изображения и думали,
облокотившись на руку.
Тут же, в сенях общежития, на большом столе для кружковых
занятий лежал мертвый человек. Он был покрыт красным сукном, но
одна небольшая старая женщина приоткрыла сукно у изголовья
мертвеца и гладила свободной рукой чье-то остывшее лицо.
- Это Айна?- спросила Босталоева у той устарелой женщины.
- Да - то кто же!- раздражительно ответила бочонковидная
старушка и обернулась своим лицом, похожим на блюдцеобразное
озеро.
Вермо подошел со стороны и загляделся на покойницу. Смуглая
девушка, наверно киргизка, лежала навзничь с постаревшим
грустным лицом и открыла рот от последней слабости. Босталоева
приподняла покрывало на покойнице и стала ощупывать своей рукой
тело Айны, будто разыскивая следы смерти и тайное место гибели
человека. Инженер так же близко наклонился над скончавшейся; он
увидел опухшее от женственности тело, уже копившее запасы для
будущего материнства, и терпеливые рабочие руки, без силы
сложенные на животе; Вермо разглядел полотно рубашки, которое
повсеместно выдавали ударницам, и почувствовал запах еще
сохранившегося пота и прочих отходов уже умолкшей, трудной
жизни; но смерти нигде не было заметно.
Тогда Босталоева отвернула ворот на горле Айны, и все
увидели темный запекшийся рубец вокруг шеи - след от бечевы,
которая перерезала гортань и сожгла дыханье этой девушки.
Здесь пришел Афанасий Божев и позвал Босталоеву с инженером
на совещание.
- Ведь миллиарды разных людей умерли бесполезно, сказал
Божев.- Что же вы одну-то стоите жалеете! Мало ли на свете
жителей осталось!.. Жалейте хоть меня, если в вас гнилой
либерализм бушует!
- Всех жалеть не нужно,- заявила старушка, бывшая тут,-
многих нужно убить...
Сказав это, пожилая рабочая отвернула от горя свое лицо, и
все промолчали, не понимая значения ее речи, а потом ушли на
гуртовое совещание.
Когда Божев привел Босталоеву и Вермо, Умрищев уже давно
говорил, сам не понимая о чем, а только чувствуя что-то доброе.
Он развивал перед присутствующими различные картины
мероприятий, например, предлагал так организовать все гуртовые
работы, чтобы каждый уж молчал постоянно, делал по раз
запущенному порядку свое узкое, мирное дело и ни во что не
совался.
- Каждому трудящемуся надо дать в его собственность
небольшое царство труда - пусть он копается в нем непрерывно и
будет вечно счастлив,-развивал Умрищев вслух свое
воображение.- Один, например, чистит скотоместа, другой чинит
по степи срубовые колодцы, третий пробует просто молоко -
какое скисло, какое нет,- каждый делает планово свое дело, и
некуда ему больше соваться. Я считаю, что такая установка даст
возможность опомниться мне и всему руководящему персоналу от
текущих дел, которые перестанут к тому времени течь. Пора,
товарищи, социализм сделать не суетой, а заботой миллионов.
Собрание молчало; старушка Федератовна уже загорюнилась,
облокотившись на коричневую руку; она знала, что ей думать, и
глядела на Умрищева, как на подлого.
- Что здесь такое?- спросила Босталоева.- Что мы
обсуждаем и какая повестка дня?
- Я ничего не понимаю,- со сдержанной враждебностью
объяснил Високовский,- обратитесь к товарищу директору: он
должен знать.
Високовский, презирая Умрищева, начинал распространять свое
холодное чувство уже гораздо шире, может быть, на весь
руководящий персонал советского скотоводства, Босталоева это
поняла.
- А теперь слушайте меня дальше,- говорил Умрищев.- Есть
еще разные неопределенные вопросы, изученные мною по старинной
и по советской печати. У грабарей дети рожаются весной, у
вальщиков - среди лета, у гуртоправов - к осени, у шоферов -
зимой, монтажницы отделываются к марту месяцу, а доярки в марте
только починают; поздно-поздно, голубушки, починаете - летом
носить ведь жарко будет!..
- Да что ты скучаешь-то все, батюшка: то жарко, то
тяжко,- осерчала старушка,- да мы вытерпим!
Умрищев только теперь обратил свой взгляд на ту старушку, и
вдруг все его задумчивое лицо сделалось ласковым и
снисходительным.
- Стару-у-шка!- сказал он с глубоким сочувствием.
- Старичок!- настолько же ласково произнесла старушка.
- Ты что ж - существуешь?
- А что ж мне больше делать-то, батюшка?- подробно
говорила старушка.- Привыкла и живу себе.
- А тебе ничего, не странно жить-то?
- Да мне ничего... Я только интервенции боюсь, а больше
ничего... Бессонница еще мучает меня - по всей республике
громовень, стуковень идет, разве тут уснешь!
Здесь Умрищев даже удивился:
- Интервенция?! А ты знаешь это понятие? Что ты во все
слова суешься?..
- Знаю, батюшка. Я все знаю - я культурная старушка.
- Ты, наверно, Кузьминишна?!- догадывался Умрищев.
- Нет, батюшка,- ответила старушка,- я Федератовна.
Кузьминишной я уже была.
- Так ты, может, формально только культурной стала?-
несколько сомневался Умрищев.
- Нет, батюшка, я по совести,- ответила Федератовна.
Умрищев встал на ноги и сердечно растрогался.
- Дай я тебя поцелую! Нежная моя, научная старушка!-
говорил Умрищев, целуя Федератовну несколько раз.- Никуда ты
не совалась, дожила до старости лет и стала ты, как боец,
против всех стихий природы!
- И против классового врага, батюшка!- поправила
Федератовна.- Против тебя, против Божева Афанаса и против еще
каких-нибудь, кто появится... Я ведь все кругом вижу, я во все
суюсь, я всем здесь мешаю!..
- Говори, бабушка,- обрадованно попросила Босталоева.- У
нас повестки дня нету, а ты факты знаешь!
- Да то ништ я фактов не знаю!- медлила Федератовна.- Я
всю республику люблю, я день и ночь хожу и щупаю, где что есть
и где чего нету... Да без меня б тут давно мужики-единоличники
всех коров своих гнусных на наших обменяли, и не узнал бы
никто, а кто и проведал бы, так молчал уж: ай ему жалко нашу
федеративную республику?! Ему себя жалко!
Босталоева в тот час глядела на Николая Вермо; инженер все
более бледнел и хмурился - он боролся со своим отчаянием, что
жизнь скучна и люди не могут побороть своего ничтожного
безумия, чтобы создать будущее время. Когда начал говорить
Божев задушенно, с открытым и правдивым лицом и с милыми
глазами, светящимися пролетарской ясностью,- Вермо заслушался
одних звуков его голоса и был доволен, но потом, когда
почувствовал весь смысл хитрости Божева, то отвернулся и
заплакал. Федератовна, бывшая близко, подошла к инженеру и
вытерла ему глаза своей сухой ладонью.
- Будет тебе,- сказала старушка,- иль уж капитализм
наступает: душа с советской властью расстается. Мы их кокнем:
высохни глазами-то.
Собрание сидело в озадаченном виде. Одна Босталоева
улыбнулась и захотела узнать, в чем Умрищев и Божев каются:
ведь обвинение их бабушкой Федератовной голословно, она, может
быть, недовольна не классовыми фактами, а лишь старостью своих
лет.
Божев в молчаливом обозлении сжал зубы во рту: он сразу
понял, какую мучительную ошибку он совершил, испугавшись
обвинения старухи из ее щербатого рта - ведь действительности
никто здесь не знает. Умрищев же думал безмолвно для самого
себя: "Всю жизнь учился не соваться, а тут вот сунулся с
покаянием - и пропал! Ну кто тебе директиву соваться дал
- скажи, пожалуйста: кто? Жил бы себе молча и убого, как остальные два
миллиарда живут!"
Божев, засмеявшись, предложил всем перейти к текущим делам,
поскольку бабушка Федератовна отлично понимает, что
единственным желанием его и Умрищева было доставить
удовольствие заслуженной совхозной бабушке и, стало быть, не
прекословить ей. Это же ясно - это ведь было предпринято ради
уважения к трудовому стажу Федератовны, но вовсе не ради
какой-либо идейной серьезности.
Умрищев же уныло промолвил, что ошибиться он давно не
может, поскольку для оперативного свершения ошибки надо все же
сунуться куда-то или во что-то, а он давно уж ни до чего не
касается, особенно до вопросов мировоззренчества.
- Товарищи, на дворе, пока мы сидим, наступил тем временем
вечер,-сказал в заключение Умрищев.- Посмотрите, как это
довольно хорошо. Посмотрите затем на эту советскую старушку (он
показал на Федератовну), разве это не вечер капитализма,
слившийся на севере с зарей социализма? И разве не приятно
сказать нашей Федератовне, этой доброй тетушке всего будущего и
теще всего прошлого, словесную милость? Пусть она утешается
по-пустому на старости лет!
Здесь Федератовна как была, так и схватила Умрищева за
отросшую бороду, на что Умрищев даже не вскрикнул, решив уже
претерпеть все это, как самую дешевую муку, а Божев моментально
обнял всю старушку - с одной стороны, для ласкового
успокоения, с другой - для защиты Умрищева. Но Федератовна,
обернувшись, хлестнула ладонью по лицу Божева, а он не посмел
обидеться. Ночью же, учтя эпоху, Божев уничтожил все ночлежные
тыквы, чтобы улучшить тем самым свое политическое положение и
ослабить очередную невзгоду жизни.
x x x
На следующий день доярку Айну понесли в гробу два выходных
пастуха. За ее гробом шла подруга - профуполномоченная,
провожавшая тело, несмотря на неплатеж Айной членских взносов;
тут же находился к
Страницы:
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -