Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
много лжи и много зла совершал Старый Бог на свете и между людьми, а из
этого вытекает, что и зло может быть справедливым. Как Каин, я - убийца. Но
Господь Бог предостерег людей, чтобы они не убивали Каина за его
преступление. А вы что хотите сделать? Кто вам дал право вешать веревку с
петлей, если Бог позволил Каину идти свободно и жить в покое? Сказал Старый
Бог: "Всякому, кто убьет Каина, отметится всемеро. И сделал Господь Каину
знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его".
Подумал доктор минуту и сказал:
- На тебе нет знамения, Антек.
- Мои дела пробуждают в вас страх и отвращение. Вы отворачиваетесь от
меня, будто видите на мне пятно. Поэтому тому, кто меня убьет, семь раз Бог
отомстит.
- В тебе полно спеси. До сумасшествия тебя довело твое тщеславие.
- Вы меня называете сумасшедшим, потому что я познал и полюбил Старого
Бога?
Рассмеялся доктор:
- Поселился и живет в тебе зверь. Ты даже не можешь быть мужчиной.
Смех доктора показался Антеку таким издевательским, что он отскочил к
молоднякам и схватил в руки оставленный там тесак. Он бросился с ним на
доктора, который все еще смеялся, все громче и, как показалось Антеку, все
более издевательски. Шел Антек с тесаком, поднятым вверх, но на полдороге
остановился и опустил тесак. Разве не потому доктор так смеялся, чтобы он
поднял на него тесак, и тот мог бы выстрелить, защищаясь? Ловушку расставил
ему доктор. Хотел убить Антека по закону.
- Стреляй! - крикнул он, бросая тесак на землю. Потом прикрыл глаза и,
ожидая выстрела, медленно приблизился к доктору. Но выстрела он не слышал и
боли не чувствовал. Он открыл глаза и уселся под старым деревом. На него
вдруг навалилась страшная усталость и желание умереть. Он пожалел, что этого
не случилось, что не раздался выстрел и в него не ударила пуля. Сколько дней
ему еще ждать смерти?
- Не все еще ты мне рассказал, - доктор снова спокойно начал разговор.
- Почему ты убивал именно там, недалеко от моего дома, на полянке и в яме от
саженцев? Ты знал, что почти каждую ночь я подкарауливал там тебя с ружьем?
- Я о вас не думал. Даже в голову мне не пришло, что вы можете
подкарауливать меня там с ружьем. Когда убиваешь девушек, такие мысли не
приходят в голову, - словно бы гордость прозвучала в его голосе.
- А я думал, что ты ведешь со мной какую-то страшную игру. Специально
выбираешь место недалеко от моего дома, чтобы унизить мою гордость,
оскорбить, потешиться надо мной. Странно, ведь у тебя было на выбор столько
других мест, столько разных лесов, столько других ям от саженцев!
Пасемко задумался. И вдруг его лицо оживилось, как будто он совершил
любопытное открытие.
- Когда я убивал, то не думал о таких делах. А сейчас я знаю, почему я
делал это именно там, а не где-нибудь в другом месте. Мной руководило
чувство справедливости. Вы помните, Доктор, ту молодую, красивую
учительницу, которая восемь лет назад учила меня в школе? Я ее тайно любил,
с ума сходил по ней. Днем и ночью она была в моих мыслях, а было мне тогда
тринадцать лет... Летом отец сказал матери, что видел ее на озере, на яхте с
каким-то курортником. Она бесстыдно плавала с ним голая. Один раз я заметил,
что их яхта пристала к берегу около той полянки за вашим домом. Я побежал
туда что было сил. Она, бесстыдно нагая, лежала под ним, ноги высоко задрала
и подбрасывала его на себе, как наездника конь подбрасывает, когда бежит
рысью. Страшно я пережил эту картину, потому что я ее любил. Я кусал пальцы
от ревности и плакал от отвращения. Потом, сколько раз я бы ни приходил на
ту полянку, у меня перед глазами была эта картина. Поэтому я привел туда
Ханечку и там ее задушил. Из мести за ту картину. Из чувства справедливости.
Эта учительница замарала мою любовь.
Некоторое время они молчали, потом доктор сказал:
- Солтыс Вонтрух получил письмо от родителей и братьев девушки, которую
ты убил в яме от саженцев. Они спрашивали, вернулся ли ты в деревню и что
здесь делаешь. То же самое спрашивали о тебе родители Анеты Липской из Барт.
В один прекрасный день они поймают тебя в этом молодняке, кастрируют, а
потом повесят.
- Я уеду отсюда.
- Куда? Кто тебя примет? Ты забыл, какая судьба была уготована Каину?
Бродягой и беглецом ты будешь, и там, где появишься, там появятся и страх, и
гнев людей.
- Я боюсь смерти, пане.
- Ты сам убивал, стало быть, это для тебя немного значит.
- Не хочу вешаться.
- Должен.
- Я боюсь.
- Они тоже боялись, а, однако, умерли. Попробуешь, как это бывает,
когда умирают. Тебе это не бывает интересно?
- Бывает. Но я не хочу веревки и петли.
- Все равно как умирать, потому что смерть одна. Поверь мне, много
людей умерло на моих руках, многих людей я сопровождал в пути до границы, за
которой сердце перестает биться.
- Застрелите меня.
- Нет.
- Я сам это сделаю. Дайте мне свое ружье.
- Это невозможно, Антек.
Доктор выпрямился, потер рукой одеревеневшее бедро и лытку. Он
собирался уходить.
- Послушай меня внимательно, Антек. Все мои врачебные знания говорят о
том, что преступления, которые ты совершаешь, скорее всего происходят от
болезни души и разума, которая тебя, может быть, отравляет с какого-то
времени. В нашей стране не приговаривают к смерти людей больных, даже если
их поступки кричат о мести. Поэтому я советую тебе: езжай к капитану
Шледзику, признайся в своих преступлениях, укажи место, где ты спрятал тело
Анеты. Потом тебя обследуют лучшие врачи по части человеческого разума, я
тоже расскажу о наших с тобой разговорах, которые ты подтвердишь. Тебя
заключат в специальное заведение, но ты избежишь смерти.
Пасемко презрительно пожал плечами и сказал, что не хочет, чтобы его
признали сумасшедшим только для того, чтобы избежать смерти.
- Нет, пане. Если бы я хоть на минуту поверил, что я совершил свои
поступки, не владея своим разумом, а стало быть, это не были поступки
справедливые, я бы сам повесился на Свиной лужайке. Сам себе воздал бы по
справедливости, не прося о справедливости суд. Но я не сумасшедший, я не
пойду к капитану Шледзику, не сознаюсь в своих преступлениях, не покажу
места, где лежит третья девушка. И если мне подвернется случай, я еще раз
воздам которой-нибудь по справедливости.
- Иди на Свиную лужайку, - сказал доктор. Антек уселся на землю,
вытянул ноги, головой оперся о твердый ствол, прикрыл веки.
- Нет, - проговорил он тихо.
- Должен.
- Никогда.
- Должен.
- Нет.
Много раз он повторял свое "нет", и ему казалось, что много раз он
слышит это "должен", пока не осознал, что ни один чужой голос до него не
долетает. Он открыл глаза и убедился в том, что доктора на поляне уже нет, а
он разговаривает сам с собой.
В сумерках Антек Пасемко постучался в дом Юстыны, которая при тусклом
свете голой лампочки стирала белье в лохани, поставленной на скамейках
посреди избы. Первый раз Антек увидел ее без черного платка, в короткой юбке
и в блузке без рукавов, глубоко вырезанной спереди. Поразила его белизна ее
округлых плеч и вид полуобнаженных грудей, которые при каждом наклоне над
лоханью двигались в блузке, как два отдельных, хоть похожих, как близнецы,
существа. А когда она усердно терла белье на металлической доске, казалось,
что они вот-вот выпрыгнут из декольте и закачаются в воздухе, как большие
колокола. Догадывалась ли она, как его взволновал этот вид? Как болезненно
отозвалась в нем ее женственность, которой он никогда не хотел даже
представить себе? Она делала вид, что не замечает его, не прервала стирку,
терла белье, а потом выжимала его сильными руками, не одаривая его ни
взглядом, ни малейшим вниманием. Ему даже не на что было сесть, потому что
скамейки стояли под лоханью. Он встал возле дверей и сказал:
- Я должен был прийти через год, так, как мы когда-то договаривались.
Но случилось так много по моей и не по моей вине. Я должен выбирать: уехать
отсюда или умереть. Один я уехать не смогу и вот пришел за тобой. Хочу
услышать твое "да" или "нет".
Она не прерывала работу, не отзывалась. Это заставило его говорить
дальше:
- Ты не такая, как все женщины, Юстына. Я чувствую, что ты понимаешь,
почему я должен был тех убить так жестоко. Они позорили любовь, марали таких
женщин, как ты, прекрасных и чистых. Я их убивал, чтобы была заметна твоя
красота, невинная и незапятнанная. Страшно мне делается, когда я подумаю,
что и тех тоже называли женщинами. Как можно не отличать создания Сатаны от
создания Бога?
- Я велела тебе принести Клобука, - оборвала она его со злостью. - Ты
этого не сделал. Поэтому можешь пойти прочь.
Она выпустила из рук наволочку, скрученную в толстую веревку. Вытерла
руки о юбку.
- У меня был Клобук, - призналась она с обидой Антеку. - Я его поймала
после дождя и занесла на чердак. Кормила, гладила, просила, чтобы он
исполнил мои желания. А он убежал. И я по-прежнему пуста.
Она сложила руки на животе, словно бы в нем ясно чувствовала боль той
пустоты. А ему смешно стало, что он слышит от нее о таких глупостях, когда
он пришел к ней за жизнью или смертью.
- Не верь в Клобуков. У них нет никакой силы, - заявил он издевательски
и тут же пожалел о своих словах. Ее глаза, как ему показалось, аж потемнели
от гнева.
- Врешь! - Она повысила голос: - У меня был свой Клобук, и он выполнил
одну мою просьбу. Но он убежал и другую уже не захотел выполнить. Теперь я
снова вижу его каждую ночь на балке в хлеву, как он падает на меня и
наполняет своим семенем. Но это только сон. Дай мне Клобука, как я тебе
велела. Я хочу его семени.
- Что ты говоришь? Это глупости, - начал он.
- Глупости? - повторила она и, распрямив сгорбленную над лоханью спину,
вытянула к Антеку правую руку с пальцами, сложенными в кукиш.
- Дай мне его семя, слышишь? - закричала она. - Дай мне или убирайся
прочь! Чего ждешь?
И она медленно двинулась к нему. Рука потеряла форму кукиша, пальцы
растопырились. Сейчас она, казалось, готова была обеими руками вцепиться ему
в лицо, но он в испуге попятился. Он нащупал дверную ручку, открыл двери и
выбежал в темноту, гонимый страхом перед чем-то более ужасным, чем смерть в
петле на Свиной лужайке.
О том,
как доктор Неглович пустился в путешествие
Доктор Ян Крыстьян Неглович запарковал машину возле международного
аэропорта, оплатил стоянку за четверо суток вперед и около девяти часов утра
вошел в холл аэропорта, держа в руке маленький дорожный чемоданчик. До
отлета самолета "Люфтганзы" в Копенгаген оставалось еще полтора часа, минуту
доктор беспомощно оглядывал холл, потом на световом табло еще раз проверил
время своего вылета, посмотрел издалека на работу в боксах паспортного
контроля и таможни, а потом пошел на второй этаж в ресторан. Он нашел
свободный столик возле стеклянной стены, за которой были видны силуэты
замерших самолетов и широкая бетонная плита аэропорта, заказал кофе и
несколько бутербродов с сыром.
В ресторане сидело много иностранцев и слышны были разговоры на самых
разных языках. Пахло сигарами, темнокожая женщина в пестром сари, сидящая за
соседним столиком, распространяла аромат экзотических духов. Доктор с
удовольствием вдыхал эти необычные запахи, вспоминая, что для пани Басеньки
он должен купить духи Нины Риччи, он заслушался и этим шумящим возле него
водопадом слов на чужих языках. То и дело в этот милый шум врывался резкий и
повелительный голос откуда-то из-под потолка, информирующий о времени
прилетов и отлетов, номерах рейсов, обязательности быстрого прохождения
паспортного контроля и таможенного досмотра. Время от времени аэропорт
сотрясался от рева моторов - это выруливал улетающий или прилетевший
самолет. В такие минуты доктор закрывал уши ладонями, потому что привык к
тишине. Он задумывался тогда, не слишком ли высокую цену ему приходится
платить за поездку на концерт Иоахима он должен будет выносить шум,
созерцать улицы чужого большого города, разговаривать с незнакомыми людьми -
и уже сейчас при одной мысли об этом он ощущал легкую усталость. Он
оживился, когда мимо него прошла и села поблизости молодая женщина в шубе из
шиншиллы и с таким нежным и красивым лицом, что она казалась искусственно
выведенным удивительным цветком. Ее шея была обвита шнуром жемчуга - доктор
задумался, покорила бы Антека Пасемко эта нежная красота или так же, как он
сделал это с Ханечкой, он схватил бы в руки ее тонкую шею, придушил, поломал
коленями ребра. Женщина пахла мускусом, голова с гладким и чуть выпуклым
лбом, казалось, скрывает только прекрасные и благородные мысли. Пальцы с
ногтями, покрытыми перламутровым лаком, осторожно прикоснулись к ручке чашки
с чаем. Полный, но маленький рот, слегка покрытый перламутровой помадой,
отхлебнул немного жидкости из чашки огромные глаза с ресницами, торчащими
как проволочки, посмотрели куда-то в синее небо за стеклянной стеной
ресторана. На Негловича она произвела впечатление существа, сотканного из
блеска луны, нереального, а вместе с тем плотского ложиться с ней в постель
было бы примерно так, как лечь рядом с экзотическим цветком. Была ли она
из-за своей нежности и оранжерейности более притягательной, чем другие?
Доктор вдруг захотел сесть перед ней и смутить ее покой рассказом о живущем
на топчане в хлеву Антеке Пасемко, о запахе разлагающихся останков девушек,
которых он убил, о том, что красота не вечна, о боли и страданиях, которые
приносит с собой болезнь. Может быть, стоило бы рассказать ей о том, как
легко женщина теряет гордость, о Рут Миллер, когда-то такой молодой и
красивой, а теперь старой и некрасивой, с лицом черным, словно бы в морщины
въелась грязь, с сосульками не седых и не черных волос, сгорбленной, с
дрожащими руками и хриплым голосом.
...Тоненько зазвенела стеклянная стена, огромный реактивный самолет
медленно вырулил на взлетную полосу, а потом с оглушительным и поглощающим
всякие звуки ревом тяжело взлетел вверх и круто пошел в небо. Не пришла ли
пора уйти из ресторана и на таком же реактивном лайнере взлететь в синее
небо?
Позавчера Рут Миллер пришла в дом доктора на полуострове и села у
большого стола в салоне. Руки она держала на коленях и только нервно сжимала
пальцы. "Ханечка истлевает, а ее убийца ходит на свободе и смеется нам в
лицо. Где справедливость, Янек? Она была красивая, как я в молодости. Я
знаю, что она часто приходила к тебе на пристань, потому что женщина в ней
просыпалась и она хотела тебя соблазнить, как Ева. Я бы плохого слова не
сказала, если бы ты с ней когда-нибудь переспал, потому что ты бы сделал это
как мужчина, как твой отец это сделал со мной и другими девушками. Но он не
дал ей радости, только страдание и смерть, задушил и поломал ребра, пальцы
выломал из суставов. Есть ли справедливость, Янек?"
"Не доказали его вину. Закон его охраняет", - сказал доктор. Рут Миллер
говорила, барабаня пальцами по столу:
"Когда-то, Янек, не было тут закона. Не было у нас даже отделения
милиции в Трумейках. Тот, кто искал закона, должен был ехать в Барты.
Далекая это была тогда дорога и опасная. Не хватало закона, немного было у
нас и его представителей, поэтому случалось много нехороших вещей. Убивали,
насиловали, угоняли скот и свиней, сильнейший хотел владеть слабейшим.
Поэтому тот, кто чувствовал себя обиженным, шел сюда, на полуостров, в этот
дом, и сидел тут так, как я сейчас, возле этого же стола. Только вместо тебя
тут жил твой отец, хорунжий Неглович. Он выслушивал жалобы, а потом
застегивал на животе старый ремень с большим армейским пистолетом и шел
восстанавливать справедливость. Отнимал украденных коров, защищал слабых от
сильнейшиих. Это он убил одного мародера за то, что тот украл двух куриц.
Это в его доме мы спрятались, когда пришла в деревню банда бородача и погиб
твой брат. Это он уговорил меня, чтобы я ушла из дома Отто Шульца, где я
была и уборщицей, и тряпкой, дал мне дом, в котором я сейчас живу, окружил
заботой, одалживал своих лошадей для пахоты и жатвы, хотел вернуть мне
прежнюю гордость. Не было у нас тогда закона, Янек, но царила
справедливость. И это тоже было справедливо, что, когда заболела твоя мать,
мы давали ему то, что каждая могла ему дать: свое тело и свою кровать. Он не
насиловал, не требовал, не просил. Получал, как и должен получать от женщины
мужчина, который защищает ее от зла. Немного ты об этом знаешь, ведь ты был
молодым, а потом постоянно на учебе. Но многие родились от семени твоего
отца. Моя вторая дочь, та, которая вышла замуж и уехала за границу, от
твоего отца зачата, она твоя сестра по отцу. Можешь ею гордиться, Янек,
потому что там, за границей, она стала учительницей, красивой и умной
женщиной. Как слышишь, у нас не было закона, но царила справедливость.
Сейчас у нас есть закон и стражи закона, а где же справедливость? Почему
Ханечка лежит на кладбище, а Антек Пасемко прочищает молодняк, ест, пьет,
дышит, ходит по земле? Ты сможешь это вынести? Сможешь так жить? Ты, сын
хорунжего, который был человеком справедливым? А впрочем, разве сын обязан
быть похожим на отца? Может быть, ты даже не представишь себе, как много он
сделал для настоящей справедливости..."
- Внимание! - повелительным голосом загремел громкоговоритель. -
Пассажиров, вылетающих самолетом "Люфтганзы" в Копенгаген, рейс номер
двадцать семь, просят пройти к стойкам номер четыре и номер пять для
прохождения паспортного контроля и таможенного досмотра...
Доктор прикрыл глаза. Даже сейчас он не мог прийти в себя от изумления,
что он так мало знал о людях из деревни и о собственном отце. Эта маленькая
хорошенькая Анемари Мюллер, которая говорила ему "день добрый", когда он
встречал ее на каникулах, оказалась его сестрой по отцу. Он уже был врачом в
Скиролавках, когда она закончила педагогический и вышла замуж за иностранца.
Высокая, красивая блондинка, всегда улыбающаяся. Да, он даже был у нее на
свадьбе, танцевал, пил, пел. Он привел с собой маленького Йоахима, а она в
своем белом подвенечном платье схватила ребенка на руки, подняла его вверх и
долго с ним кружилась. А значит, не только Гертруда, но и Рут Миллер...
Может быть, и старая Ястшембска, которую он еще помнил настоящей женщиной.
Может, мать Марии Поровой? Тоже красивая женщина. Может быть, жена солтыса
Вонтруха, жена лесника Видлонга, толстая Зося, которая когда-то была
красивой, кругленькой девушкой и носила фамилию... Нет, не помнит он уже ее
девичьей фамилии. Впрочем, какое это имело значение? Жизнь напоминала их
старую мельницу, ту мельницу раз в году.
Рут Миллер говорила: "Ты не представляешь себе, как легко у женщины
отобрать гордость. Ты не знаешь всего о жизни, хоть ты и врач, и много
пережил. Ты помнишь только руины нашего, Миллеров, хозяйства возле леса.
Сжег его, как и много других домов, Шчепан Жарын. У нас, Янек, было самое
большое хозяйство в околице, почти поместье. Теперь там растет лес. Мне было
шестнадцать лет, Янек, и не было более красивой и более гордой девушки во
всей околице. Отец погиб на восточном фронте, брат сражался на западном, а
вместо них мы получили пленных для работы, мужчин и женщин. Я ходила в
высоких сапогах и бриджах, садилась на коня и наблюдала за работами с высоты
седла. Била пленных шпицрутеном за каждый недосмотр. Шчепан Жарын тоже был
тут пленным, только у князя Ройсса в Трумейках. Я не удивляюсь, что он сжег
наш дом, как