Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
ведения возле лесничеств
появляются самые разные молодые и романтичные люди, которым кажется, что в
лесах они найдут утешение после неудачи. Раньше мы попадались на такие
идеалы и начинали интенсивное обучение романтиков. Обучение, однако, стоит
больших денег, а такой романтик уже через неделю бросал мотопилу и удирал
назад, домой. С тех пор каждое управление лесного хозяйства держит в штате
психолога, который получает задание выловить этих романтиков и выгнать их к
чертовой матери из лесу. Потому что романтик, пан писатель, не годится даже
для вырубки молодняка.
- С лесорубами по-разному бывает, - согласился комендант Корейво. - На
прошлой неделе один лесоруб из лесничества Червень в белой горячке гонялся с
топором за своей невестой. Три милиционера его обезвредили, а потом целую
ночь он орал у нас в отделении, как будто кто-то с него шкуру сдирал. Люди в
Трумейках думают, что мы бьем арестантов.
- Хуже всего в день зарплаты, - говорил Турлей дальше. - Уже с обеда
толпа женщин окружает лесничество и ждет, пока конвоир привезет кассиршу из
главного лесничества. Женщины боятся, что по дороге от лесничества до дома
пропадет половина зарплаты. Не хочется мне верить, чтобы Луиза собралась
подвергнуть себя чему-то подобному.
- Нельзя забывать и о вибрационной болезни, - сказал доктор Неглович.
По-разному с этим делом бывает, но случается, что спустя какое-то время жену
или невесту застают в постели с другим и тогда гоняются за женщиной с
топором по полям. Городские женщины думают, что если у кого-то руки сильные
оттого, что ему приходится держать трясущуюся мотопилу, то так же он силен и
в корне, а это ведь неправда. Там чаще всего он бывает очень слабым.
- Правильно, - поддакнул Турлей. - Например, возьмем ель. Вырастет она
большая на удивление, а любой ветер ее вырвет, потому что у нее плоская
корневая система. А хилая березка - ее и трактором не вырвешь с корнем.
Опечалился писатель Любиньски, потому что он очень хотел написать
книжку правдивую.
- Значит, это не может быть лесоруб, - резюмировал он коротко. -
Настроились вы против лесников, - буркнул Турлей. - Но в наших лесах бывают
и стажеры. Такой молодой человек, с надеждой на диплом инженера или
лесотехника, в самый раз подошел бы в партнеры для Луизы.
Поддакнули этой мысли священник Мизерера и старший сержант. Только
Порваш улыбнулся украдкой, потому что подумал, что для такой Луизы, пожалуй,
художник был бы наилучшим Любовником. Он даже хотел высказаться на эту тему,
но в этот момент в сорока шагах от них из молодняка выскочил большой
заяц"задержался на лесной дороге и, увидев охотников, замер в удивлении.
Ружья охотников были заряжены на кабана, свинцовыми зарядами, которые
называются картечью, и только у священника Мизереры была в стволах дробь. Он
молниеносно прицелился в зайца и нажал на спуск. После выстрела упало
немного снега с ближней наклонившейся ветви. Заяц подскочил вверх, а потом
повалился, роя снег лапами.
- Дануська будет очень довольна, - сказал священник Мизерера, смело идя
к зайцу) истекающему кровью в снегу.
- Мы договаривались, что добыча общая, - едко заметил художник Порваш.
- Это правда, - заметил священник и повернул назад. - Заяц один, а нас
пятеро, - опечалился комендант Корейво. Тем временем солнце уже спряталось
за лес, и голубовато-серый сумрак вошел в молодняки. Приятно было беседовать
о том о сем в такой хорошей компании, но пришла пора возвращаться домой.
Жалко им стало, что заяц выскочил на дорогу, и священник его подстрелил,
потому что как поделить его между пятью охотниками? Доктор Неглович
вспомнил, что дома старая Макухова поставила на кухонную печь разогревать
вареники с грибами и с капустой, в салоне печь горячая, а на столе лежит
открытая книга некой пани Карен Хорней под названием "Страх перед женщиной".
И он решил быстро закончить спор:
- Я вам советовал читать Аристотеля. А у него сказано: "Природа имеет
обычай добавлять вещь меньшую к большей, а не вещь ценнейшую и большую к
вещи меньшей". Не подлежит сомнению, что заяц - это вещь меньшая, а
священник Мизерера - вещь большая. Поэтому заяц должен быть добавлен к
священнику, а не наоборот.
- Правильно, - согласился Любиньски, а также лесничий Турлей и
комендант Корейво, так как было очевидно, что священник не позволит отобрать
у себя зайца. Только Порваш ничего не сказал, потому что в его представлении
заяц был вещью большей и ценнейшей, чем священник Мизерера. Но и он понимал,
что все равно не получит этого зайца. - Бог вам воздаст, - вежливо
поблагодарил священник.
Он поднял со снега зайца, и все двинулись в обратную дорогу, по
собственным следам. Комендант Корейво с уважением думал о докторе, который
так здорово нашелся и быстро разрешил спорный вопрос.
- Люблю с вами охотиться, панове, - сказал он наконец. - Правда,
никогда мне не случалось принести домой добычу, но с вами человек становится
умнее. В прошлое воскресенье на коллективной охоте в лесу за Трумейками мы
со священником застрелили по кабану, но сколько же мы наслушались грязных
выражений и глупых охотничьих шуточек - это превосходит всякое воображение.
С вами все по-другому. Возьмем, например, такого Аристотеля. В голову бы мне
не пришло, что меньшую вещь надо добавлять к большей, а не наоборот. Простое
дело, а однако в голову что-то подобное само не придет. Что же касается той
Луизы, пан писатель, то мне даже удивительно, что никто не подумал о нашем
постовом Брожке. Парень молодой, пока он живет в отделении, но скоро получит
квартиру, две комнаты с кухней в Трумейках. Он работает у нас полгода и все
как-то не может себе девушку найти. Интересно, что бы он сказал о Луизе?
- Зачем вы создаете новые проблемы? - рассердился Турлей. - Все-таки я
хороню знаю, как мало зарабатывают учительницы, и к тому же очень молодые.
Зачем такая девушка Брожеку или кому другому в Трумейках? Договорились ведь
мы, что ее возлюбленный должен быть лесничим-стажером.
А писателю Любиньскому вдруг захотелось бросить своих друзей,
зашвырнуть в снег ружье и с широко открытыми объятиями побежать обратно, в
лес, крича: "Луиза, дорогая Луиза!" Потому что разве не ему, человеку,
который ее создал, прежде всего принадлежала ее любовь? Но он не сделал
ничего такого, а шел с другими, волоча ноги по снегу и размышляя, почему его
жена, пани Басенька, так сильно не любит прекрасную Луизу. В последнее время
она все чаще сварливо повторяла: "Тратишь время, Муцек, на какую-то глупую
историю. Напиши лучше разбойничью повесть".
О том,
как доктор поднимал хвост Густава Пасемко
и что из этого вышло
Однажды вечером, в феврале, в кабинет доктора Негловича в его доме на
полуострове Зофья Пасемкова привела своего мужа, Густава, и сказала:
- Уже семь лет, пан доктор, как я высчитала, мой муж на меня ночью не
влазит, хоть я его разохочиваю всякими способами. Я женщина религиозная, а,
как говорит священник Мизерера, мужчина и женщина должны жить друг с другом.
Знаю и то, что нехорошо, если у мужика, который и здоров, и силен, и ему
сорок шесть лет, ночью и даже утром не встает его хвост. Несчастья от этого
могут быть разные.
- Что вы имеете в виду? - спросил доктор. Она забеспокоилась, и даже
выражение испуга появилось на ее лице. Ответила она не сразу:
- Ничего особенного я не имею в виду. Но я пришла спросить, есть ли
такие лекарства, которые мужчине хвост поднимают?
- Бывают, - сказал доктор. - Но лечение долгое. Сначала я должен точно
все узнать о вашей совместной жизни, потом осмотреть мужа и выбрать для него
самое подходящее лекарство.
- Осмотрите мужа. А о совместной жизни я уж сама расскажу, -
согласилась Пасемкова.
Густав Пасемко был мужчиной высоким, хорошо сложенным, с лицом,
потемневшим от ветра и солнца, потому что целые дни, а не раз и ночи, он
проводил на озере - он был бригадиром рыболовецкой бригады. Кроме дохода от
рыболовства, у Пасемковых были деньги и от хозяйства в десять гектаров, они
держали коня, трех коров, больше десятка свиней. Им помогали трое сыновей,
старшему из которых было двадцать три года, среднему - двадцать один и
младшему - восемнадцать.
Кроме небольшого расширения легких, доктор Неглович никаких недомоганий
у Пасемко не нашел. Его жена, Зофья, была женщиной высокой, плечистой, с
гладкой кожей и со следами былой красоты. Груди у нее были увядшие и
высохшие, и вообще она показалась доктору слишком костистой и худой, но, как
известно, доктор любил женщин, богатых телом и округлостями. Не нравились
доктору и губы Пасемковой, узкие и стиснутые словно в постоянной злобе, и
выражение темных глаз, жесткое и неприветливое.
- Разохочиваю я его таким образом: иногда, когда мы уже вместе лежим в
постели, - рассказывала Пасемкова, - задираю рубаху, беру его руку и
засовываю себе между ног. Но он только пальцами пошевелит и руку отнимает.
Хвост у него не поднимается.
Доктор покивал своей седеющей головой так, будто бы начинал понимать
правду об их совместной жизни, и спросил Пасемко:
- Так это, как рассказывает жена, или, может быть, иначе?
Пасемко боязливо глянул на свою жену, потом опустил голову и
подтвердил:
- Правду она говорит. Хвост у меня не поднимается.
Тогда доктор Ян Крыстьян Неглович, полагая, что Пасемко из страха перед
женой какую-то правду перед ним укрывает, сказал, что он начнет лечение, но
Густав Пасемко должен прийти к нему послезавтра в это самое время, один. Тем
временем он подберет подходящее лекарство.
Назавтра, закончив работу в поликлинике в Трумейках, доктор зашел в
аптеку и просмотрел список всех доступных афродизиаков, а также средств,
которые снимают страх с человеческой души. С лекарствами Неглович вернулся в
Скиролавки, а на следующий день принял В своем кабинете Густава уже без его
жены, Зофьи. Ведя с ним вежливую беседу, доктор узнал не только о том, что
было семь лет назад, но также и о том, что было раньше, когда хвост
поднимался у Густава все реже и реже. Из этого рассказа явно вытекало, что
вся эта история с хвостом началась тогда, когда три его сына начали
подрастать и разные безобразия в деревне вытворять, драться с ребятами и
даже красть яблоки из чужих садов. Зофья Пасемкова, которая от природы была
женщиной строгой, не потерпела стыда, который ей доставляли мальчики, и
взялась за конский кнут. Била она их кнутом почти каждый день, пока у них
всякие проказы, кражи и драки из головы не вылетели, и долго еще ни один
носа из дому не высовывал. При случае и отец, то есть Густав Пасемко,
получал от жены кнута за то, что не может мальчишек приструнить, что мало
рыбы с озера приносит, что поля заросли сорняками. И вообще за то, что она,
Зофья, которая была родом из-под столицы и должна была выйти замуж за одного
молодого сержанта, случайно приехала на лесопосадки возле Скиролавок, на
гулянке познакомилась с Густавом Пасемко, забеременела от него и вышла
замуж. А она тогда не знала, что Густав - увалень, молчун, потому что
научился на озере молчать, как рыба, которую он ловил. С давних пор, когда
они ложились вечером в постель, она, раздеваясь, начинала свои жалобы и
воспоминания - что из-за этой беременности она вышла за него замуж, а ведь у
нее могла быть счастливая жизнь с другим мужчиной. Сначала Густав Пасемко
мало внимания обращал на эти упреки жены, и в то время хвост у него твердел.
Со временем, однако, он все ближе принимал к сердцу ее попреки, а когда
наконец не только сыновей, но и его она начала бить кнутом, хвост его стал
дряблым, опадал и в конце концов вообще не захотел подниматься, хоть, правду
говоря, она поощряла его к этому делу именно так, как накануне рассказывала
доктору.
- А вы не могли вырвать у нее этот кнут и пару раз ее стегнуть? -
спросил доктор.
- Как же это? - удивился Густав Пасемко. - Мать четверых детей кнутом
стегнуть? Впрочем, баба права, потому что мальчишки были непослушные, а я
чаще из дому на озеро удирал и в лодке сидел. Для лучшей жизни Зофья
создана, за сержанта могла выйти, а я все дело испортил, и теперь она
правильно на меня сердится.
Задумался доктор Ян Крыстьян Неглович над словами Густава Пасемко,
которые как будто открыли перед ним пропасти человеческого мышления, чувств,
способностей к оценкам. Потом он дал Пасемко лекарства в виде капель и
таблеток, советуя, чтобы он все это глотал до тех пор, пока хвост у него не
затвердеет. Позвал доктор к себе и Зофью Пасемкову итак к ней обратился:
- Я сделаю все, что необходимо, чтобы у мужа хвост твердел и поднимался
вверх, потому что он - человек здоровый и сильный. Но запомните, женщина,
что на мужчину никогда нельзя поднимать кнута. Если мужчину унижать, ни к
чему хорошему это не приводит, потому что мир устроен так, что женщина
отдается, а мужчина ее берет. Значит, он должен быть возвышен, а не унижен.
- Хорошо, - согласилась Пасемкова. - Сломаю кнут и выброшу его, только
бы у него хвост твердел.
Пошла домой Зофья Пасемкова, но в голове у нее не умещалось, чтобы
унижение или возвышение мужчины могло иметь такие существенные последствия
для супружеской жизни. Много в своей жизни видела Пасемкова, знала она и то,
что не одна женщина, когда ей муж без конца досаждал, даже иногда и кнутом
стегал, бывало, получала большее удовольствие, да и сама она, когда была
девушкой и дружила с сержантом, первый раз почувствовала удовольствие не
тогда, когда он ее ласкал, а когда побил. С Пасемко никогда она такого
удовольствия не имела, может, именно потому, что он никогда на нее руки не
поднял, хоть несколько раз она его к этому понуждала, устраивая скандалы
из-за всякой ерунды. Но наконец она взялась за кнут и била мужа, потому что
в глубине души думала, что от этого и она, и он получат какую-то пользу. И
почему тогда, если с некоторыми женщинами бывает так, а не иначе, то
по-другому бывает с мужчинами? Ни бить его нельзя, ни унижать, только
возвышать? И, не в силах справиться с такими мыслями, она рассказала о
науках доктора бабам в магазине. Удивлялись и другие женщины в Скиролавках,
что мужчину нужно возвышать, а не унижать, поскольку это может быть
небезопасно для его хвоста. Задумывались они, остается ли доктор, будучи сам
мужского пола, объективным в этом деле. С другой стороны, однако, ни одна не
смела усомниться в познаниях доктора. И они пришли к выводу, что время
правду покажет. Поднимется ли у Густава Пасемки хвост, если жена выбросит
кнут и перестанет его стегать злыми словами? Атак как поучения доктора они
не скрывали от мужчин, с тех пор кое-кто, на кого жена за что-нибудь днем
накричала, вечером в постели показывал ей мягкий хвост, утверждая, что это
по причине унижения, которое он потерпел от жены.
Тем временем Зофья Пасемкова три раза в день давала мужу прописанные
доктором капельки, а также таблетки и пастилки. Каждый вечер она спрашивала,
твердеет ли у него хвост, но Густав Пасемко все говорил, что немного
твердеет, но не совсем, и задом к жене в постели поворачивался.
Так прошла неделя, а может, полторы. Однажды вечером Пасемковой
донесли, что муж ее, вместо того, чтобы ловить подо льдом рыбу, уже третий
вечер подряд заседает у Поровой, за каждое заседание вручая ей сетку, полную
рыбы. Недолго думая, схватила Пасемкова в руки новый кнут и что было сил
помчалась к дому Поровой, где начала выкрикивать ругательства и кнутом
стрелять. Через окно, огородами, удрал от Поровой Густав Пасемко, по льду
пробрался на Цаплий остров и там сидел в голоде и холоде, выжидая, пока не
пройдет гнев жены. Пасемкова ломилась в двери халупы Поровой, чтобы ее
кнутом обложить, но у Поровой в дверях был крепкий засов, вот она и могла в
полной безопасности выкрикивать Пасемковой через окно, что у ее мужа Густава
для Поровой хвост твердый, как дышло у телеги. Не ее, Поровой, вина, что
Пасемко предпочитает к своему дышлу другую кобылу припрягать.
Разгневанная Зофья разбила бутылочки с каплями от доктора, выбросила в
навоз таблетки и пастилки. Потом направилась к дому на полуострове и
потребовала вернуть деньги за лечение мужа.
- Вы просили меня, Пасемкова, - объяснял женщине доктор, - чтобы я
поднял вашему мужу хвост, и это сделано. Но что он сделает со своим хвостом
- это уже не мое дело, потому что медицина знает разные случаи. Мужской
хвост бывает как хвост у лисы. Если в лесу есть несколько нор, то никто ведь
не знает, в которой норе лисий хвост исчезнет.
Поняла Пасемкова, что она не права, требуя от доктора возврата денег,
потому что действительно он сделал то, что от него требовалось. А поскольку
она была не самой глупой женщиной, то, переждав два дня, послала своего
старшего сына на Цаплий остров и пообещала мужу, что, если он вернется
домой, кнута она на него не поднимет, а встретит хорошим ужином. Поверил ее
словам Густав Пасемко и действительно не нашел в доме кнута, а только
обильный ужин. Наказан же он был только тем, что с тех пор не мог спать в
постели со своей женой, а только на лавке в хлеву, потому что, по мнению
Пасемковой, после того, что сотворил, он больше на скотину, чем на человека,
походил. Кроме того, жена ему заявила, что только тогда пустит его в
кровать, когда он за каждый раз подарит ей сетку рыбы. Три дня ночевал
Густав Пасемко в хлеву, а поскольку дома он питался отлично и никто на него
кнута не поднимал, а хвост у него даже без лекарств доктора твердел каждый
вечер и утро, на четвертый день он принес жене сетку, полную угрей так же,
как Поровой. И получил от жены, как от Поровой. С тех пор - говорили в
деревне - у Зофьи Пасемковой почти каждый день можно было купить свежего
угря, чего раньше не было. Правильно, значит, было сказано, что медицина
знает разные случаи. А на кроне граба возле Свиной лужайки все раскачивалась
петля из конопляной веревки. И почти каждый вечер солтыс Ионаш Вонтрух и
Антек Пасемко беседовали о Сатане, который владеет Землей.
О пестике и ступке,
или История баудов и бартов,
написанная учителем Германом Коваликом
История народа из Скиролавок и околиц озера Бауды тонет во мраке так
же, как история всех народов на свете. Некто Герман Ковалик, учитель
приходской школки в Трумейках, почти сто пятьдесят лет тому назад пытался
проникнуть в тот мрак и начал писать труд, посвященный этой проблеме (о чем
в доверительном письме доносил просветительским властям советник Динтер,
проводивший в этих краях инспекцию школ). Труда своего Ковалик так и не
окончил и не опубликовал в печати, тем не менее еще много лет спустя он
ходил среди людей в многочисленных списках, сделанных от руки и называемых
манускриптами. Труд этот пользовался огромной популярностью не только из-за
содержащихся в нем рисунков, признанных неприличными, но и из-за различных
прозвищ и оскорблений, брошенных в лицо здешнему народу, клеветы и
напраслины, которых Герман Ковалик ни для кого не жалел с тех пор, как с
пастбища исчезли две его рослые лошади. Вместо того чтобы, как это было
принято, заподозрить в краже лошадей цыган, он говорил, что лошадей у него
украли либо люди из Скиролавок, либо - что правдоподобнее - из Барт. Как из
этого вытекает, на историографа имеют влияние не только письменные
источники, но и факты, которые он узнает благодаря собственному и чужому
опыту. Если бы не это обстоятельство, ни одно историческое