Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
оричневое платье через голову и высвободила волосы. Под
платьем оказалась очень короткая нижняя юбка. Отложив платье в сторону,
она опять стала скручивать волосы, и рука ее слегка дрожала.
- Боже мой, Линдзи, - сказал Рэндл. Сейчас она такая трогательная и
жалкая, но почему же ему страшно? Она похожа на несчастную осужденную
девку, которую в одной рубашке ведут на казнь. А у него подгибаются
колени.
- Ну же, - сказала она еле слышно, - ну же, Рэндл. - И, нагнувшись,
стала снимать чулки.
Рэндл взялся за галстук. Узел, вместо того чтобы развязываться,
затягивался туже.
Линдзи сняла с себя все, кроме юбки, подошла к нему и стала помогать
ему с галстуком, приговаривая:
- Сейчас, сейчас.
Он чувствовал тепло ее рук. Он сдернул галстук, снял пиджак и жилет и
повесил на стул. Сбросил ботинки. Потом, задыхаясь, опять прислонился к
двери. Он уже почти не узнавал Линдзи.
Она смотрела на него насмешливо и нежно.
- А сейчас не хочешь домой?
- Боже мой, Линдзи, - повторил он и, упав на колени, обхватил ее ноги.
Ноги были неимоверно теплые и мягкие. Она начала снимать юбку, и он
прильнул головой к ее бедру. Он чувствовал, как она дрожит. Он глубоко
вздохнул раз за разом.
- Сейчас, сейчас, - сказала Линдзи. Опустившись рядом с ним на колени,
она расстегивала его рубашку. Он коснулся ее груди. Он узнал ее грудь.
Потом рука его дернулась кверху - это Линдзи через голову стягивала с него
рубашку. А потом она потянулась к его поясу.
- Не надо, я сам. - Он сел на пол и разделся до конца.
Линдзи лежала на кровати поверх одеяла. Рэндл, стоя на коленях, смотрел
на нее. Потом взглянул на ее лицо. Глаза их словно стали огромными и
светились, так что они как будто были вдвоем в большой пещере. Медленно
подтянувшись, он сел на край кровати. Потом отвернулся от Линдзи и закрыл
лицо руками.
- Ну что ты, милый, что ты? - шепнула Линдзи, гладя его по спине.
- Ничего не выйдет, - сказал Рэндл. - Черт, я этого и боялся.
- Неважно. Обними меня.
Он лег рядом, зарылся в нее лицом. Крепко обхватил ее обеими руками.
Через минуту она сказала:
- Отдохни. Это неважно.
- Нет, важно. Зря я столько говорил про Эмму. Я отравился.
- Эмма теперь ни при чем. Она больше не имеет значения.
- А-а, да, больше не имеет. Знаешь, Линдзи, Эмма мне, в сущности,
пожалуй, не нравится.
- И мне тоже. Пожалуй, она мне даже неприятна.
- И мне.
- Пожалуй, она мне даже противна.
- И мне. Ох, Линдзи...
Еще через несколько минут он сказал:
- Ты знаешь, кажется, все будет хорошо.
"16"
- Еще чашечку кофе? И печенья? - сказала Энн.
- Благодарю, милая, - сказала Эмма.
Близилось время второго завтрака, а она все жевала. Она ела не
переставая чуть ли не с самого приезда, точно перед тем ее морили голодом.
Или, подумалось Энн, точно хотела съесть все, что вокруг себя видела.
Энн удивилась, была даже шокирована, когда Хью объявил, что собирается
привезти в Грэйхеллок Эмму Сэндс. Очень уж мало времени прошло после
смерти Фанни. Однако мысль, что этот визит неприличен, скоро сменилась
другой - что это страшная морока. Нэнси Боушот болела или притворялась
больной, Миранда всю неделю проводила дома, потому что в школе был
карантин по краснухе. Энн и так еле справлялась с хозяйством, где уж тут
принимать гостей! В комнатах было пыльно, неубрано. Она несколько дней
вставала на полчаса раньше, чтобы навести хотя бы видимость порядка. От
предложения Клер Свон помочь ей с цветами она отказалась, а потом
пожалела, что отказалась. К приезду гостей она успела дойти до крайней
степени усталости и раздражения.
И Эмма сразу повела себя странно и нельзя сказать чтобы успокаивающе.
Вместо того чтобы погулять по саду с Хью, предоставив Энн готовить
завтрак, она привязалась к Энн. Устроилась у окна в гостиной, курила
бесконечные сигареты, одновременно поедая печенье, и брала интервью у всех
имеющихся в наличии обитателей Грэйхеллока, вплоть до Боушота. Особенно
много времени и внимания она уделила детям. Пока длились сами интервью,
Энн убегала в кухню, чтобы успеть хоть что-то сделать, но каждый
проинтервьюированный снова вызывал ее оттуда. Словно в дом нагрянул
правительственный инспектор.
Единственным, кого она не допускала пред свои очи, был Хью. Этот
несчастный, будучи изгнан из дому, прохаживался по краю залитой солнцем
лужайки, грыз ногти и бросал тоскливые взгляды на окна, в то время как
остальные домочадцы, как персонажи в пьесе, входили и выходили, спеша
выполнить желания Эммы. Вот и сейчас Миранда, вооружившись садовыми
ножницами, вприпрыжку неслась через лужайку - ее отправили нарезать букет
французских роз для высокой гостьи. Пенн бежал за ней следом, как скворец
за трясогузкой.
Энн, в дыму от дешевых сигарет, ходила взад-вперед по гостиной. Эмма
странно действовала на нее: вселяла какое-то нетягостное беспокойство. Она
и раньше не испытывала неприязни к бывшей любовнице своего свекра, только
некоторое любопытство, и думала, что для нее этот день обернется нудной и
ничем не примечательной суетой где-то на заднем плане. С удивлением она
обнаружила, что ей, напротив, уготовано место на авансцене. С еще большим
удивлением она почувствовала, что атмосфера отзвучавшей драмы, окружавшая
Эмму, бодрит ее, более того - радует. Словно Эмма прибавила ей сил,
уделила ей от своей более яркой личности света и красок.
Первое впечатление от известной писательницы разочаровало Энн. Она
смутно ждала чего-то более эффектного, а эта ссутулившаяся пожилая женщина
с медленными движениями и повадкой инвалида, выглядевшая старше, чем она,
судя по всему, могла быть, сначала показалась ей чуть ли не жалкой. Но
лицо у нее было умное. И почему-то лицо это внушало тревогу. От тревоги
Энн так и не отделалась, но, проведя в обществе Эммы совсем немного
времени, она оживилась в ответ на дружелюбное, понимающее любопытство
своей гостьи и заговорила так, как не говорила уже много лет. Появилось
ощущение расслабленности, как в теплой соленой ванне. Появилось приятное
чувство, будто ее, смешно сказать, обольщают.
А между тем разговор шел несвязный, пустяковый, о том о сем. Эмма
расспрашивала ее о детях, о питомнике, о ее знакомых в деревне, о
телевизоре Боушотов и о рецепте айвового джема, который Энн обещала
достать для нее у Клер Свон. Единственной темой, которой они не касались,
был Рэндл.
После памятного визита Милдред Финч Энн пребывала в довольно-таки
несчастном состоянии. Милдред заставила ее пережить две встряски - одну в
связи с Рэндлом, другую в связи с Феликсом, и две эти неотступные заботы
нелепо перепутались в ее сознании. Энн вполне искренне сказала тогда, что
не хочет знать, чем занят Рэндл в Лондоне. Она вовсе не жаждала, чтобы
воображение рисовало ей картины его неверности. Милдред это, конечно,
показалось бы невероятным, но она и раньше никогда не любопытствовала
насчет того, как Рэндл проводит время, когда отлучается из дому. И
правильно делала - это она поняла после того, как Милдред неожиданно
прояснила обстановку, назвав определенное имя. Теперь, когда она знала
соперницу по имени, вся ситуация казалась иной, временами невыносимой, и
вокруг предмета, обретшего имя, мерцало, отбрасывая на него неясные, но
зловещие отблески, пламя гнева и ревности, которых раньше не было. Энн
страдала. Она не спрашивала себя, любит ли она еще Рэндла. Может быть,
после стольких лет вообще не было смысла говорить о любви, кроме как о
слепом, но прочном убеждении, что они нерушимо принадлежат друг другу. То,
что так крепко срослось, она в мыслях еще не начала разрывать на части.
А между тем был еще Феликс. Насколько несомненно Феликс теперь "был" -
в этом она тоже имела случай убедиться после визита Милдред. Энн, хоть и
корила себя за это, упорно отказывалась признать, что в последнее время
красивый брат Милдред все больше занимает ее мысли. Уже несколько лет для
нее не было тайной, что Феликс к ней неравнодушен. Его до крайности
сдержанное ухаживание - настолько сдержанное, что никто, кроме нее,
конечно же, не мог его заметить, - она принимала с теплой, чуть
насмешливой благодарностью как невинную сентиментальную блажь закоренелого
холостяка. Ведь и она, и Феликс были до ужаса старые. Но ей это было
приятно; и в последний год, когда Феликс, оставаясь с ней вдвоем, бывал
чуточку откровеннее, словно уже не сомневаясь, что _что-то_, пусть
туманное и никогда не упоминаемое, между ними есть, это тоже было приятно.
А потом однажды в Сетон-Блейзе они, отделившись от остальных, брели по
берегу озера, и в наступившем молчании он взял ее за руку. Она позволила
ему тогда смотреть на нее красноречивыми глазами и потом вспоминала этот
случай с некоторой тревогой, но и с некоторой радостью. Она позаботилась о
том, чтобы эта сцена не повторялась и не имела продолжения, но Феликс,
довольный и кающийся, после этого стал ей немного ближе. Она знала,
конечно, что влюбиться в Феликса было бы чистым безумием, но как только
она мысленно произносила эти слова, сердце у нее начинало трепыхаться.
Ведь и она, и Феликс были до ужаса молодые.
И все же, когда Рэндл был в доме, эти фантазии представлялись ей
достаточно эфемерными. Просто глупость, чтобы отвлечься, ничего опасного.
Рэндл был безусловной реальностью, и Энн, воспринимая мужа с той бездумной
уверенностью в его существовании, которая в конечном счете, может быть, и
есть любовь, была благодарна за то, что, как с ним ни трудно, он без
остатка заполняет всю сцену. Рэндл, который время от времени и еще слегка
виновато улетучивался в Лондон, по-прежнему властвовал и над Грэйхеллоком,
и над нею. Но Рэндл, который уехал в Лондон разгневанным, Рэндл, который
заведомо живет с другой женщиной, - это, как видно, другое дело. Энн, пока
еще смутно, чувствовала себя брошенной, а с этим пришло и чувство
образовавшейся пустоты, в которую могло устремиться что-то новое. И этого
она, теперь уже более трезво, просто боялась. Она решила до поры до
времени не видаться с Феликсом и предполагала - с облегчением и грустью, -
что и он принял аналогичное решение. Ибо она не верила, что Милдред
приглашала ее погостить с ведома и согласия Феликса.
Узнав о готовящемся приезде Эммы, Энн в первую минуту подумала о Фанни,
а во вторую - о себе. Эмма была связана с Линдзи Риммер, что делало ее
присутствие в Грэйхеллоке тем более нежелательным, и какое-то время Энн
почти считала себя оскорбленной. Но сама Эмма, с первой минуты приезда
взявшись за дело усердно, как терьер, сумела растопить чопорную
подозрительность, с которой Энн ее встретила.
Энн все ходила по комнате, что было ей несвойственно, и разговор
продолжался, несвязный, но, в общем, приятный.
- Чудесное печенье, - сказала Эмма. - Можно еще одно? У вас кошка есть?
- Была, - сказала Энн. - Был замечательный кот, большой, серый, по
имени Хэтфилд. Он был любимец Фанни. Но когда Фанни умерла, он убежал. Я
раза два видела его издали, а к дому он не подходит, совсем одичал.
- Вот как, - сказала Эмма и, помолчав, добавила: - Удивительно, как это
животные знают...
Тема эта вызвала некоторую неловкость. Чтобы рассеять ее, Энн сказала:
- В ваших книгах так часто фигурируют кошки. Вы их любите?
- Обожаю. Но у себя дома держать не могла бы. Пришлось бы все время
оставлять открытыми двери и окна, а я ведь такая malade imaginaire [мнимая
больная (франц.)].
- Я с истинным удовольствием читаю ваши книги, - сказала Энн. -
Надеюсь, следующая скоро выйдет?
- Рада, что они вас занимают, но это, разумеется, чепуха, пошлятина.
Жаль мне, что я не написала ни одной настоящей книги.
- Наверно, это еще впереди, то есть... Но то, что вы пишете, мне, право
же, нравится.
- Теперь уже не успею, - произнесла Эмма сурово.
Дверь отворилась, и вбежала Миранда в красно-белом полосатом платье,
нагруженная розами. Пенн маячил на пороге, не зная, войти ему тоже или
нет. Миранда, легко придерживая двумя руками большущий растрепанный букет,
подошла к Эмме, сделала реверанс и высыпала цветы ей на колени. И тут же,
не дожидаясь благодарности, убежала, по дороге ухватив Пенна за локоть и
увлекая его за собой.
- Забавная девочка, - сказала Эмма. - Ей даже, кажется, не чужда
ирония.
- Да, она умненькая. Пожалуй, умнее, чем бедняжка Пенни.
- Он в нее не влюблен?
- Как вы сразу заметили! Да, боюсь, что есть грех. Но она еще мала,
чтобы принимать такие вещи всерьез, она его просто дразнит.
- Едва ли она так уж мала. Я бы сказала, что эта девица на все
способна. Хотя юный Пенн, думается, герой не ее романа.
Она стала разглядывать розы, одну за другой. Шипы цеплялись за ее
платье.
- Ну-ка, расскажите, как они называются.
Энн перечислила: Агата Инкарната, Дюк де Гиш, Фламандская Триколор,
Санси де Парабер, Лориоль де Берни, Бель де Креси, Вьерж де Клери, Роза
Мунди.
- Какие полоски, прелесть! Точь-в-точь как у Миранды на платье. И какие
названия! Надо, надо мне написать роман с убийством в розарии. Вот видите,
какой ужас. Стоит мне увидеть что-нибудь красивое, я только о том и могу
подумать, чтобы использовать это как повод для насильственной смерти!
Зазвонил телефон.
- Старые сорта красивее, - сказала Энн. - Но питомник, конечно,
держится главным образом на чайно-гибридных. Простите, я только подойду к
телефону.
Она прошла в столовую и сняла трубку.
- Алло. Недерден 28.
Секунды через две женский голос сказал деловито и четко:
- Будьте добры, нельзя ли попросить на минутку мисс Эмму Сэндс, если
она у вас?
Энн встревожилась и тут же, сама не зная почему, рассердилась. Она
быстро ответила:
- Да, сейчас попрошу, - и положила трубку на буфет, чувствуя, что
краснеет от гнева и страха. Наверно, это Линдзи Риммер. И опять, как в ту
минуту, когда она узнала о приезде Эммы, ее охватило ощущение, что против
нее строят козни. В следующую секунду она подумала: а Рэндл сейчас с ней?
И чуть не заплакала.
Она вернулась в гостиную, где Эмма все еще разглядывала розы.
- Вас просят к телефону.
Эмма как будто удивилась и стала подниматься. Энн помогла ей,
поддержала ее под локоть. Розы цеплялись за ее платье, Энн стала снимать
их и укололась. Эмма медленно двинулась следом за ней в столовую.
- Вот телефон. - Энн вышла и закрыла дверь. Она хотела вернуться в
гостиную, но словно приросла к полу. Сквозь дверь было слышно все, что
говорит Эмма.
- Так я и думала. Больше мне сюда звонить некому. Ну, как у тебя дела?
Пауза.
- Так. И из-за этого нужно было мне звонить?
Пауза.
- Отлично, спасибо. Хью замечательно водит машину.
Пауза.
- Более или менее. Не уверена.
Пауза.
- Понятно. Думаю, часов в восемь. Сандвичи и молоко ты мне приготовишь?
Пауза.
- Благословляю, дитя мое. До свидания.
Энн стояла, слушала и смотрела как завороженная на капельку крови,
выступившую на пальце. Услышав, что Эмма кладет трубку, она поспешно
отступила к дверям гостиной и оттуда пошла обратно навстречу своей гостье.
Они вместе вернулись в гостиную.
Эмма опять уселась в кресло. Энн сгребла упавшие розы и бросила на
стол. Несколько лепестков слетело на пол. Она со стуком составила чашки на
поднос. Молчание длилось, что-то новое теперь витало между ними, и Энн
думала: если она упомянет о Рэндле, я разревусь. Возможность такого
унижения разозлила ее до того, что слезы подступили совсем близко. Она
сказала:
- Пойду готовить завтрак. А вас я возвращаю Хью.
- Хью подождет. Никуда он не денется. И завтрак может подождать. Не
уходите. - Она взглянула на Энн вопросительно, умоляюще. Она словно
пыталась облечь в слова какую-то важную просьбу.
- Чего вы хотите? - спросила Энн. Она стояла перед Эммой, уперев одну
руку в бедро, и смотрела на нее неприязненно и властно.
Вопрос ее хоть кого мог смутить своей неопределенностью.
- Чего я хочу? - повторила Эмма. - Да многого. Например, понять вас. И
вы должны меня простить - вы уже совсем было меня простили - за то, что я
приехала. Когда-то я в самом деле очень, очень любила вашего чудака
свекра.
Энн недоумевала, что можно на это ответить, но тут внимание ее
отвлеклось. Случайно повернув голову к окну, она увидела, что в ворота
только что въехал темно-синий "мерседес".
Все испарилось, кроме ощущения, что Феликс близко. Никто, кроме него,
не водит эту машину. Теперь ее щеки залил совсем другой румянец. Она
подошла к окну.
Машина остановилась, чуть не доезжая дома, Пенн и Миранда уже бежали к
ней взапуски, Хью тоже поспешал через лужайку встречать новых гостей.
Появилась Милдред Финч, за ней Хамфри и Феликс. Когда Энн увидела рядом с
машиной высокую фигуру Феликса, сердце ее перевернулось и упало, как
подстреленная птица. Ее злосчастное "да" сделало свое дело.
- Что там такое? - спросила Эмма.
- Это Милдред Финч, - сказала Энн. - Приехала к нам со своим братом.
- Феликс Мичем! - сказала Эмма. - Да я в него тоже была когда-то
влюблена.
- Вы? В Феликса? - Энн повернулась к ней, пораженная. - Вы тоже? - Она
слишком поздно поняла свою ошибку и смысл, содержавший в ее словах.
Эмма рассмеялась.
- Да, дня четыре, не больше. Вы знаете, это возможно - быть влюбленной
четыре дня. Давно это было, я как-то гостила у них, он тогда был
мальчиком, чуть постарше Пенни. Мне в ту пору было очень тяжело из-за
одного... в общем, из-за Хью. И Феликс меня утешал. Понимаете, сам того не
ведая. Он просто был, и это меня утешало. Он был прелестный мальчик.
Она встала и тоже подошла к окну. Все они еще стояли у машины. Милдред
разговаривала с Хью, Хамфри разговаривал с Пенном, Миранда, повиснув на
руке Феликса, тянула его куда-то. Он смеялся.
- Вы любили Феликса, - сказала Энн. Она смотрела, как он за окном
смеется с Мирандой. Потом он вопросительно оглянулся на дом. Слезы
навернулись у нее на глаза и потекли по щекам. С заглушенным возгласом она
отвернулась от окна и зарылась лицом в платок.
- А-а, - сказала Эмма. - Tiens! [Вы только подумайте! (франц.)] -
Подойдя к Энн, она обняла ее за плечи. - Полно, полно, дитя мое. Бегите
готовьте завтрак. Вы были очень терпеливы с назойливой старой гадиной. А я
пойду поздороваюсь с моей давнишней подругой Милдред Финч. Да, пойду-ка я
к ним. То-то она мне обрадуется!
"17"
- Но что ей там понадобилось? - в десятый раз спросила Милдред.
- Очевидно, предприняла своего рода сентиментальное путешествие, -
ответил Феликс. - Сыру хочешь?
Они сидели за столом в квартире Феликса на Эбери-стрит. Феликс сам
приготовил завтрак. Он гордился своими нехитрыми кулинарными талантами.
Были поданы паштет из печенки, омлет по-испански с отличным салатом и вот
только что - несколько сортов сыра на выбор, сельдерей и печенье-смесь в
большой круглой жестянке. Бутылку вина "Линч-Гиббон" 1955 года они уже
почти допили.
- Какое там сентиментальное путешествие! - фыркнула Милдред. - Камамбер
выдержанный? Нет, лучше я возьму корнуэльского сливочного.
Милдред положила себе сыру и некоторое время выбирала печенье. Феликс
угрюмо молчал, и она продолжала:
- Похоже, что она опять запустила когти в бедного старого Хью.
- Зачем преувеличивать, Милдред? Ты сама такая