Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
ваясь к двери.
- Попроси мадам Грюнлих вниз, милочка, - обратилась консульша к
вошедшей горничной и снова села на софу.
Г-ну Перманедеру пришлось еще раз ворочаться вместе с креслом.
- Вот будет мне радость! - повторил он, с мечтательным видом
разглядывая шпалеры, большую севрскую чернильницу на секретере и всю
обстановку ландшафтной. Потом он несколько раз повторил: - Фу ты,
окаянство какое! И не выдумаешь! - причем усиленно тер себе колени и,
совершенно безотносительно к своим словам, испускал тяжелые вздохи. Это
заполнило чуть ли не все время до прихода г-жи Грюнлих.
Она заметно принарядилась, надела светлый жакет, взбила волосы. Лицо у
нее было свежее и прелестнее, чем когда-либо, а кончик языка время от
времени лукаво облизывал уголки рта.
Не успела она показаться в дверях, как г-н Перманедер вскочил и с
невероятной резвостью кинулся ей навстречу. Все в нем пришло в движение.
Схватив ее за обе руки, он потрясал ими, восклицая:
- Вот она сама, госпожа Грюнлих! Здравствуйте, здравствуйте! Ну, как вы
тут жили, а? Что поделывали на севере? У-ух ты, и рад же я, как дурак!..
Не забыли еще городишко Мюнхен и наши горы, а? Ну, и погуляли мы с вами,
есть что вспомнить!.. У-ух, черт! И опять вот свиделись! Да кто бы
подумал!..
Тони, в свою очередь, очень живо приветствовала г-на Перманедера,
придвинула стул к его креслу и начала вспоминать Мюнхен. Теперь беседа
потекла уже без всяких заминок, и консульша, улыбаясь, поощрительно кивала
головой г-ну Перманедеру и мысленно переводила на литературный язык то
один, то другой его оборот, и когда это ей удавалось, с удовлетворением
откидывалась на спинку софы.
Господину Перманедеру пришлось еще раз, теперь уже г-же Антонии,
объяснить причину своего появления в городе, но "дельцу" с пивоварней он
явно придавал столь малое значение, что трудно было в него поверить. Зато
он с живейшим интересом расспрашивал о младшей дочери, а также о сыновьях
консульши и громогласно сетовал на отсутствие Клары и Христиана, так как
ему "очень уж в охоту было познакомиться со всем семейством".
На вопрос о продолжительности его пребывания здесь он ответил крайне
туманно, но когда консульша сказала: "Я с минуты на минуту жду к завтраку
сына. Не доставите ли вы нам удовольствие откушать с нами?" - он выразил
свое согласие еще раньше, чем она успела договорить, и с такой
готовностью, словно только и ждал приглашения.
Консул пришел из конторы. Найдя маленькую столовую пустой, он взбежал
наверх и в рабочем костюме, уже немного утомленный и озабоченный, заглянул
в ландшафтную, чтобы поторопить своих с завтраком... Но, едва завидев
тирольскую шапочку на фисгармонии и гостя в грубошерстном сюртуке, всего
обвешанного брелоками, насторожился, и, как только было произнесено имя,
часто слышанное им из уст г-жи Антонии, бросил быстрый взгляд на сестру и
приветствовал его с самой располагающей любезностью, на которую был
способен. Он даже не успел сесть. Все тотчас же спустились вниз, где
мамзель Юнгман уже накрыла стол, на котором шумел самовар - настоящий
самовар, подарок пастора Тибуртиуса и его супруги.
- Ну, господи благослови! - возгласил г-н Перманедер, опускаясь на стул
и окидывая взором стол, уставленный холодными закусками.
- Это, конечно, не мюнхенское пиво, господин Перманедер, но все же
нечто более приемлемое, чем наше здешнее варево, - и консул налил ему
коричневого пенящегося портера, который сам обычно пил за завтраком.
- Благодарствуйте, хозяин, - усердно прожевывая бутерброд, отвечал г-н
Перманедер, не замечая исполненного ужасом взора мамзель Юнгман. Но портер
он потреблял столь умеренно, что консульша велела принести бутылку
красного вина, после чего гость заметно повеселел и снова пустился в
оживленный разговор с мадам Грюнлих. Живот не позволял ему близко
придвинуться к столу, и он сидел широко расставив ноги, свесив жирную
белую руку со спинки стула и слегка склонив набок свою круглую голову с
тюленьими усами; преданно поблескивая щелками глаз, он с выражением
свирепым и умильным внимал болтовне Антонии.
Изящными и ловкими движениями очищая ему салаку, которой г-н Перманедер
никогда в жизни не видывал, она не преминула высказать ряд житейских
наблюдений.
- О господи, как это грустно, господин Перманедер, что все хорошее и
отрадное в жизни так быстро проходит, - заметила она, намекая на свое
пребывание в Мюнхене, и, на минуту отложив нож и вилку, мечтательно
возвела взор к потолку. Время от времени г-жа Антония делала столь же
милые, сколь и безуспешные попытки говорить на баварском диалекте.
Когда все еще сидели за столом, раздался стук в дверь: мальчик-ученик
принес из конторы телеграмму. Консул прочитал ее, медленно пропуская
сквозь пальцы кончики усов, и хотя было очевидно, что содержание депеши
заставило его мысль напряженно работать, спросил самым непринужденным
тоном:
- Ну, как идут дела, господин Перманедер? Ответа не будет, - обратился
он к мальчику, который сразу же исчез.
- Ох, хозяин, - отвечал господин Перманедер, с трудом поворачивая свою
короткую и толстую шею к консулу и кладя теперь на спинку стула правую
руку. - Что уж тут говорить, горе да и только! Мюнхен, - он выговаривал
это слово так, что можно было только догадываться, какой именно город он
имеет в виду, - Мюнхен город не деловой, там каждый норовит устроиться
поскромней да поспокойней!.. И депеш у нас за столом не читают - это уж
дудки! Тут у вас, на севере, все по-другому, черт подери!..
Благодарствуйте, что ж можно и еще стаканчик! Невредное винцо! Мой
компаньон Ноппе день и ночь мечтает перебраться в Нюрнберг: там, говорит,
и биржа, и народ оборотистый... Ну, а я из Мюнхена ни ногой... черта с
два! Конечно, у нас конкуренция, можно сказать, дьявольская, а уж экспорт
- об нем и говорить нечего!.. Теперь и в России сами собираются хмель
разводить... - Но тут он вдруг кинул неожиданно быстрый взгляд на консула
и сказал: - А в общем жаловаться не приходится, хозяин! Дельце у нас
неплохое. Мы немалые денежки зашибаем на акционерной пивоварне, где
директором Нидерпаур. Слыхали, верно? Поначалу у них предприятие было
маленькое, да мы им дали кредит из четырех процентов под закладную -
пускай себе расширяются! Ну, а теперь это дело солидное. Да и у нас оборот
дай бог - можно жить - не тужить! - заключил г-н Перманедер, поблагодарил
консула за предложенные на выбор папиросы и сигары, попросил разрешения
закурить увесистую трубку, которую он извлек из кармана, и, получив
таковое, весь окутанный клубами дыма, вступил с консулом в деловую беседу,
быстро перекинувшуюся на политику. Они обсудили взаимоотношения Баварии и
Пруссии, поговорили о короле Максимилиане (*39) и императоре Наполеоне,
причем г-н Перманедер уснащал свою речь никому не понятными оборотами, а
паузы, без всякой видимой связи с предыдущим, заполнял восклицаниями,
вроде: "Ну и ну!", или: "Вот это да!"
У мамзель Юнгман от удивления застревал во рту непрожеванный кусок; она
не сводила с гостя своих широко открытых карих глаз и, по свойственной ей
привычке, вертикально держа нож и вилку, даже слегка помахивала ими в
воздухе. Таких разговоров эти комнаты еще не слышали, столь густой
табачный дым никогда их не окутывал, не видывали они и такой благодушной
распущенности манер. Консульша, озабоченно осведомившись, не подвергается
ли маленькая евангелическая община преследованию со стороны куда более
многочисленных папистов, замкнулась в благожелательном недоумении, а Тони
по мере приближения трапезы к концу становилась все более задумчивой и
неспокойной. Зато консул веселился от души, он даже попросил у матери
разрешения, - которое немедленно воспоследовало, - послать вниз за второй
бутылкой вина, и пригласил г-на Перманедера к себе на Брейтенштрассе: "Моя
жена будет в восторге..."
Прошло добрых три часа, прежде чем г-н Перманедер начал готовиться к
уходу: выбил свою трубку, допил до дна стакан, пробурчал что-то насчет
"окаянства" и, наконец, поднялся.
- Честь имею, сударыня!.. Помогай бог, мадам Грюнлих! Помогай бог,
господин Будденброк. Добрый день, почтеннейшая!
При этом обращении Ида вздрогнула и изменилась в лице. Ко всему он,
прощаясь, говорил еще "добрый день"!..
Консульша переглянулась с сыном: г-н Перманедер только что заявил о
своем намерении возвратиться в скромную гостиницу на берегу Травы, где он
остановился.
- Мюнхенская подруга моей дочери и ее супруг далеко, - обратилась к
нему старая дама, - и нам, вероятно, не скоро представится случай
отблагодарить их за гостеприимство. Но, если вы, уважаемый господин
Перманедер, решите доставить нам удовольствие и остановиться в нашем доме,
- право же, мы будем душевно рады.
Она протянула ему руку. И что же? Г-н Перманедер, не задумываясь,
согласился! Принял предложенное ему гостеприимство так же быстро и охотно,
как приглашение к завтраку. Он поцеловал дамам руки, что было ему явно
непривычно, принес из ландшафтной трость и шляпу, еще раз пообещал
немедленно доставить на Менгштрассе свой чемодан и, поскорее управившись с
делами, вернуться не позднее четырех часов. Консул пошел проводить его
вниз. Уже выходя на улицу, г-н Перманедер вдруг обернулся и,
прочувствованно покачав головой, сказал:
- Не обессудьте меня, сударь, но ваша сестрица, ей-ей, славный малый!
Помогай бог! - и, все еще качая головой, исчез за дверью.
Консул не в силах был противостоять желанию подняться наверх и
посмотреть, как себя чувствуют дамы.
Ида Юнгман уже носилась по дому с постельным бельем, приготовляя
комнату гостю.
Консульша все сидела за столом, не сводя своих светлых глаз с какой-то
одной точки на потолке; белые пальцы ее тихонько барабанили по столу. Тони
сидела у окна, скрестив руки на груди, и с важным, даже строгим выражением
лица упорно смотрела прямо перед собой. Тишина в столовой была полная.
- Ну как? - спросил Томас, остановившись в дверях и вынимая папиросу из
портсигара с мчащейся тройкой. Плечи его вздрагивали от смеха.
- Приятный человек, - откликнулась консульша.
- И я того же мнения! - С этими словами консул галантно, хотя и не без
юмора, расшаркался перед сестрой, словно почтительно осведомляясь и об ее
мнении. Она молчала все с тем же строгим видом.
- Хотелось бы только, чтобы он не бранился, - не без робости заметила
консульша. - Если я правильно поняла, то он через каждые два слова
произносил какие-то проклятья...
- О, это пустяки, мама, он при этом ничего дурного не думал!..
- И потом эта nonchalance [распущенность (фр.)] в поведении, как ты
считаешь, Том?
- Это у него чисто южное, - ответил консул, медленно выдохнул дым,
улыбнулся матери и украдкой поглядел на Тони.
Консульша этого не заметила.
- Приходите сегодня с Гердой обедать. Пожалуйста, Том, сделайте это для
меня.
- Охотно, мама, очень охотно! Откровенно говоря, я жду немало радостей
от нашего нового гостя. А ты? Все-таки некоторое разнообразие после твоих
духовных особ...
- У каждого свой вкус, Том.
- Разумеется! Ну, я пошел... да, кстати, - он обернулся уже в дверях, -
ты, Тони, несомненно произвела на него сильнейшее впечатление! Я не шучу!
Знаешь, как он о тебе отозвался, когда я его провожал? "Славный малый" -
это его подлинные слова.
Тут г-жа Грюнлих вышла из своей неподвижности и, обернувшись к брату,
во всеуслышанье заявила:
- Не понимаю, Том, зачем ты мне это рассказываешь? Он, конечно, не
просил тебя молчать, но я все же не уверена, что так уж уместно мне это
передавать. Одно я знаю твердо и скажу тебе: в жизни важно не что и как
говорится, а что у человека в сердце и на уме... И если ты насмехаешься
над его манерой выражаться... если находишь господина Перманедера
комичным...
- Да бог с тобой, Тони! У меня этого и в мыслях не было... Напрасно ты
горячишься.
- Assez! - вмешалась консульша, бросив на сына строгий и в то же время
просительный взгляд, как бы говоривший: пощади ее!
- Ну-ну, не сердись, Тони! - сказал он. - Я вовсе не хотел тебе
досадить. Так! А теперь я и вправду ухожу и сейчас пошлю кого-нибудь из
рабочих привезти чемодан... Всего хорошего!
5
Итак, г-н Перманедер водворился на Менгштрассе. На следующий день он
обедал у Томаса Будденброка и его супруги, а на третий, в четверг,
познакомился с четой Крегеров, с дамами Будденброк с Брейтенштрассе,
которые нашли его ужасно смешным ("Ужясно!", как они выговаривали), а
также с Зеземи Вейхбродт, обошедшейся с ним довольно сурово, с бедной
Клотильдой и с маленькой Эрикой, которой он преподнес "гостинец" - кулечек
конфет.
Он благодушествовал! Благодушествовал с утра до вечера, хотя иногда и
испускал тяжелые вздохи, которые, впрочем, ровно ничего не значили и
вызывались только избытком удовольствия. С вечной своей трубкой в зубах,
со своим смешным выговором, с поразительной способностью часами
засиживаться за столом после еды и, приняв непринужденнейшую позу, курить,
пить и болтать, он хотя и внес в размеренную жизнь старого дома совсем
новый и чуждый ей дух, ибо все его существо удивительно не подходило к
стилю этих покоев, но тем не менее ничуть не нарушил укоренившихся там
обычаев. Г-н Перманедер неизменно присутствовал на утренних и вечерних
молитвах, однажды испросил дозволения посетить воскресную школу консульши
и даже на минуточку заглянул в большую столовую во время "Иерусалимского
вечера", чтобы представиться дамам, но, когда Леа Герхардт начала читать,
немедленно обратился в бегство.
В городе его особа быстро приобрела известность, и в патрицианских
домах с любопытством говорили о баварском госте Будденброков, но знакомых
ни на бирже, ни в обществе у него не было. А так как сезон кончился и
большинство семей уже собиралось выехать на взморье, то консул и не делал
попыток "ввести его в свет". Зато сам он очень много занимался г-ном
Перманедером. Несмотря на обилие деловых и общественно-городских
обязанностей, консул находил время водить его по городу, показывал ему все
средневековые достопримечательности - церкви, ворота, колодцы, ратушу,
рынок, "Дом корабельщиков", всеми силами стараясь развлекать его. На бирже
он познакомил г-на Перманедера с ближайшими своими друзьями, а когда
консульша как-то при случае поблагодарила его за такую самоотверженности,
он только сухо ответил:
- Н-да, мама, чего-чего только не приходится делать...
Консульша эти слова пропустила мимо ушей, даже бровью не повела, только
взглянула на сына своими светлыми глазами и спросила о чем-то постороннем.
Она относилась к г-ну Перманедеру с ровным и сердечным дружелюбием,
чего отнюдь нельзя было сказать о ее дочери. Баварский гость присутствовал
уже на двух "четвергах", хотя на третий или четвертый день своего
пребывания и заметил вскользь, что его "дельце" со здешней пивоварней
окончено. С тех пор прошли уже полторы недели, и на каждой из "четвергов",
стоило только г-ну Перманедеру начать говорить и оживленно
жестикулировать, как г-жа Грюнлих бросала тревожные, быстрые взгляды на
дядю Юстуса, кузин Будденброк или Томаса, краснела, на несколько минут
замыкалась в молчании, а не то даже выходила из комнаты...
Зеленые шторы на открытых окнах в спальне г-жи Грюнлих чуть-чуть
колыхались от легкого дыханья ясной июньской ночи. На ночном столике,
подле кровати с пологом, в стакане, до половины налитом водой, поверх
которой плавал слой масла, горело несколько фитильков, освещавших покойным
и слабым светом большую комнату с прямыми креслами в чехлах из сурового
полотна. Г-жа Грюнлих лежала в постели. Ее хорошенькая головка покоилась
на мягких подушках в наволочках с кружевными оборками, руки были простерты
поверх стеганого одеяла. Но глаза ее, слишком задумчивые, чтобы сомкнуться
сном, следили за бесшумными, неустанными взмахами крыльев какого-то
крупного насекомого с длинным тельцем, вьющегося вокруг ночника... Над
кроватью, между двумя гравюрами со средневековыми видами города, висело в
рамке изречение: "Вверяй пути свои господу"... Но разве может это служить
утешеньем, когда вот так, с открытыми глазами, лежишь ночь напролет, и
тебе не с кем посоветоваться, и надо совсем одной решаться на важный шаг,
в самой себе искать мужества для окончательного "да" или "нет", которое
определит всю твою дальнейшую жизнь...
Вокруг стояла тишина. Слышно было только, как тикают часы на стене да в
соседней комнате, занавесью отделенной от спальни Тони, покашливает
мамзель Юнгман. Там еще горел свет. Верная пруссачка, сидя за раздвижным
столом под висячей лампой, штопала чулки маленькой Эрики, ровно и глубоко
дышавшей во сне, - у питомиц Зеземи Вейхбродт были летние каникулы, и
девочка жила на Менгштрассе.
Госпожа Грюнлих приподнялась и, опершись на локоть, вздохнула.
- Ида? - громким шепотом позвала она. - Ты что, еще сидишь и штопаешь?
- Да, да, Тони-деточка, - послышался голос Иды. - Спи... Завтра ведь
рано вставать, ты не выспишься...
- Ида, так ты не забудешь разбудить меня завтра в шесть?
- Хорошо будет и в половине седьмого, деточка. Экипаж заказан к восьми.
Спи, спи, чтобы встать свеженькой...
- Ах, да я еще совсем не спала!
- Ай-ай-ай! Это никуда не годится. Не хочешь же ты приехать в Швартау
усталой и сонной? Выпей семь глотков воды, повернись на правый бок и
считав до тысячи...
- Ах, Ида, подойди ко мне, пожалуйста! Я все равно не усну, я столько
думаю, что голова у меня раскалывается... Пощупай-ка: по-моему, у меня
жар... Да и желудок опять... А может быть, это от малокровия? Жилы у меня
на висках вздулись и так бьются, что даже больно. Приливы к голове могут
быть и при малокровии...
В соседней комнате двинули стулом, и из-за занавеси показалась
сухопарая, крепко сшитая фигура Иды в простом коричневом платье.
- Ай-ай-ай, Тони! Жар? Дай-ка я пощупаю, деточка... Сейчас сделаем
компрессик...
Крупным, почти мужским, шагом она прошла к комоду, достала носовой
платок, обмакнула его в таз на умывальнике, опять подошла к кровати и,
осторожно положив на лоб Тони, разгладила его ладонью.
- Спасибо, Ида! Как приятно!.. Ах, посиди немного со мной, моя хорошая,
старенькая Ида. Вот здесь, на кровати... Понимаешь, я все время думаю о
завтрашнем дне... Как мне быть? У меня голова кругом идет...
Ида уселась на краешек кровати, снова взяла в руки иголку и деревянный
гриб с натянутым на него чулком, склонила голову с гладко расчесанными
седыми волосами и, неустанно следя за каждым своим стежком, спросила:
- Ты думаешь, он завтра объяснится?
- Непременно, Ида, я не сомневаюсь. Такого удобного случая он не
упустит. Помнишь, как было с Кларой? На такой же прогулке... Конечно, я
могу этого избежать, могу не оставаться одна, не подпускать его близко к
себе... Но тогда... тогда это конец! Послезавтра он уезжает, он сам
сказал. Да ему и нельзя дольше оставаться здесь, если завтра ничего не
будет решено... Завтра он непременно объяснится... Но что же мне сказать,
Ида, если он спросит? Ты еще никогда не была замужем и поэтому не очень-то
знаешь жизнь. Но ты честный, разумный человек, и тебе уже сорок два года.
Неужели ты ничего не можешь посоветовать? Мн