Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
и его выйти из дворца. Они кричали: "Хлеба!
Работы!" - до тех пор, пока он не пришел. Ничто не изменилось, но он здесь -
и все уже печатают шаг, точно идут на парад, на Темпельгофское поле{66}.
С краю, где ряды были не так плотны, прилично одетые люди обменивались
замечаниями:
- Ну, слава богу, он знает, чего хочет!
- А чего он хочет?
- Показать этой банде, у кого власть! Он пытался быть мягким. Он даже
слишком отпустил вожжи два года назад. Они обнаглели.
- Страха он не знает, что и говорить. Дети мои, запомните: это
исторический момент!
У Дидериха, услышавшего эти слова, мороз пробежал по коже. Пожилой
господин, сказавший их, обращался и к нему. Дидерих увидел седые бакенбарды
и Железный крест.
- Попомните мое слово, молодой человек, - продолжал незнакомец, -
когда-нибудь школьники будут читать в учебниках о том, что совершил сегодня
наш несравненный молодой кайзер!
Многие шагали, гордо приосанившись, с торжественными лицами. Провожатые
кайзера оглядывались вокруг с выражением крайней решимости, а коней своих
вели сквозь толпу так, словно все эти люди согнаны, чтобы играть роль
статистов в спектакле, в котором всемилостивейше соизволил выступить его
величество. Иногда они искоса поглядывали на публику: достаточно ли она
потрясена? А кайзер - он видел только себя и свой подвиг. На его лице
застыло выражение глубокой серьезности, и только глаза метали испепеляющие
взоры на тысячи завороженных людей. Он, богом поставленный владыка{67},
мерился силами с взбунтовавшимися рабами! Один, безоружный, он отважился
появиться среди них, сильный одной только своей миссией. Пусть они посягнут
на него, если на то есть воля всевышнего; он приносит себя в жертву святому
делу. Если господь не покинул его, пусть они это увидят. Тогда величие его
подвига и воспоминание о собственном бессилии запечатлеются в их сердцах на
веки вечные.
Молодой человек в шляпе художника, шедший рядом с Дидерихом, сказал:
- Знакомая картина. Наполеон в Москве. Один, без свиты, на запруженных
толпами улицах.
- Но ведь это великолепно! - воскликнул Дидерих, и голос у него
пресекся. Незнакомец пожал плечами.
- Комедия, и даже не талантливая.
Дидерих взглянул на него, пытаясь метнуть в него испепеляющий взор, как
кайзер.
- Вы, видно, тоже таковский.
Он не мог бы точнее определить, какой именно. Он чувствовал лишь, что
впервые в жизни должен встать на защиту праведного дела против вылазки
врага. Несмотря на обуревавшие его чувства, он все же сначала измерил
взглядом плечи этого человека: нет, не широки. Да и все окружающие
высказывали свое неодобрение. Дидерих решился. Тесня противника животом, он
припер его к стене и ударил по шляпе. Удары посыпались со всех сторон.
Вскоре шляпа лежала на земле, и человек тоже. Двигаясь дальше, Дидерих
сказал своим соратникам:
- От воинской повинности он, конечно, отвертелся. И шрамов у него тоже
нет.
Пожилой господин с бакенбардами и Железным крестом снова очутился рядом
с Дидерихом. Он пожал ему руку:
- Молодец, юноша, молодец!
- Поневоле потеряешь терпение, - сказал Дидерих, еще не отдышавшись. -
Этот тип хотел испортить нам исторический момент!
- Вы служили? - спросил пожилой господин.
- Я бы с радостью остался в армии навсегда, - сказал Дидерих.
- Да, да. Но не каждый день бывает Седан{68}! - Старик коснулся своего
Железного креста. - Седан - это мы!
Дидерих выпрямился и показал на укрощенный народ и кайзера.
- Это не хуже Седана!
- Да, конечно, - согласился старик.
- Разрешите, уважаемый! - воскликнул некто, взмахнув записной книжкой.
- Это надо дать в газету. Зарисовка настроения, понимаете? Вы как будто
намяли бока социалисту?
- Пустяки... - Дидерих все еще тяжело дышал. - Да хоть бы сию минуту
был отдан приказ ринуться на внутреннего врага!.. Нам не страшно. С нами наш
кайзер.
- Превосходно, - сказал репортер и записал: "В глубоко потрясенной
толпе люди всех званий и состояний выражали свою горячую преданность и
непоколебимое доверие монарху".
- Ур-ра! - заорал Дидерих, потому что все орали, и мощной лавиной
кричащих людей его внезапно вынесло к Бранденбургским воротам. Под аркой, в
двух шагах впереди него, проскакал верхом на лошади кайзер. Дидерих мог
разглядеть его лицо, застывшее в каменных чертах выражение серьезности и
сверкающий взгляд; но у Дидериха перед глазами все расплывалось - так он
кричал. Опьянение, сильнее, чудеснее того, какое может дать пиво, приподняло
его, понесло по воздуху. Он размахивал шляпой высоко над головами толпы, в
атмосфере клокочущего энтузиазма, в небесах, где парят наши возвышеннейшие
чувства. Там, под триумфальной аркой, скакала на коне сама власть, с
каменным ликом и испепеляющим взором. Власть, которая растаптывает нас, а мы
целуем копыта ее коня. Которая растаптывает все и вся - голод, бунт,
насмешку. Перед которой мы безоружны, потому что мы ее любим. Она вошла в
нашу кровь, потому что покорность у нас в крови. Мы лишь атом, бесконечно
малая молекула ее плевка. Каждый из нас в отдельности - ничто, но всей своей
массой, такими мощными ступенями, как новотевтонцы, армия, чиновничество,
церковь и наука, торговля и промышленность, могущественные объединения, мы
поднимаемся пирамидой до самой вершины, туда, где пребывает она, власть с
каменным ликом и испепеляющим взором! Жить в ней, быть ее частицей,
беспощадной ко всем, кто не с ней, и ликовать, хотя бы она растаптывала нас,
ибо этим-то она и оправдывает нашу любовь!
...Один из полицейских, оцепивших Бранденбургские ворота, так толкнул
Дидериха в грудь, что у него заняло дух; но глаза его горели победоносным,
головокружительным восторгом, словно это он скачет мимо укрощенных бедняков,
проглотивших свой голод. За ним! За кайзером! Все чувствовали то же, что и
Дидерих, цепь полицейских оказалась бессильна перед таким напором чувств, и
ее прорвали. Напротив стояла вторая цепь. Надо было свернуть, окольными
путями добраться до Тиргартена{69}, найти лазейку. Немногие нашли ее;
выскочив на дорожку для верховой езды, Дидерих один ринулся навстречу
кайзеру, который тоже был один. Человек, в опаснейшем состоянии
фанатического экстаза, весь в грязи, в изодранной одежде, с безумными
глазами, - кайзер с высоты своего коня пронзал его испепеляющими взорами.
Дидерих сорвал шляпу с головы, широко разинул рот, но голоса не было.
Остановившись на всем ходу, он не удержался и с разбега, ногами кверху,
шлепнулся в лужу; его обдало фонтаном грязной воды. Кайзер рассмеялся: да
это, конечно же, монархист, верноподданный! Повернувшись к свите, хлопая
себя по ляжкам, кайзер хохотал. Дидерих, так и не закрыв рот, смотрел ему
вслед из своей лужи.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Он кое-как почистился и повернул обратно. На одной из скамей сидела
дама; Дидерих, подавляя в себе чувство стыда, подходил все ближе. Как назло,
она почему-то пристально всматривалась в него. "Дура", - мысленно выругался
он. И вдруг, увидев выражение сильного испуга на ее лице, он узнал Агнес
Геппель.
- Я только что встретил кайзера, - брякнул он.
- Кайзера? - переспросила Агнес, словно возвращаясь из другого мира.
Дидерих, лихорадочно, размашисто жестикулируя, чего с ним обычно не
бывало, освобождался от всего, что его душило. Наш несравненный молодой
кайзер, совершенно один среди беснующихся мятежников! Они разнесли какое-то
кафе, он, Дидерих, сам был там! На Унтер-ден-Линден он вступил в кровавый
бой за своего кайзера. Из пушек бы по ним палить!
- Они, вероятно, голодают, - нерешительно сказала Агнес. - Они ведь
тоже люди.
- Люди? - Дидерих свирепо повел глазами. - Внутренний враг, вот они
кто. - Посмотрев в испуганные глаза Агнес, он сбавил тон: - Вам, вероятно,
нравится, что по милости этого сброда пришлось оцепить все улицы?
Нет, Агнес это совсем не нравится. Она сделала в городе покупки и
собиралась уже домой, на Блюхерштрассе, но омнибусы не шли, нигде нельзя
было протиснуться. Ее оттерли к Тиргартену. А тут еще холод, сырость, -
отец, конечно, в тревоге, но что же делать? Дидерих пообещал все устроить.
Они пошли вместе. Он вдруг растерял все мысли, не знал, о чем говорить, и
вертел головой в разные стороны, как будто искал дорогу. Они были одни среди
обнаженных деревьев и прелой прошлогодней листвы. Куда девались все его
мужество и возвышенность чувств? Он был подавлен, как во время последней
прогулки с Агнес, когда, напуганный Мальманом, вскочил в проходящий омнибус
и обратился в бегство.
Агнес сказала:
- Как давно вы у нас не были, очень, очень давно. Ведь папа писал вам,
кажется?
- Мой отец умер, - смешавшись, сказал Дидерих.
Агнес поспешно выразила соболезнование, но затем снова спросила, почему
он тогда, три года назад, так внезапно исчез?
- Ведь почти три года уже, не правда ли?
Дидерих почувствовал себя увереннее. Корпорация поглощала все его
время. Дисциплина там отчаянно суровая.
- А кроме того, я выполнил свой воинский долг.
- О! - Агнес взглянула на него. - Как вы много успели. Вы, вероятно,
уже доктор?
- Вот теперь как раз готовлюсь к экзамену.
Он хмуро смотрел в одну точку. Его шрамы, солидность его фигуры, вся
эта благоприобретенная возмужалость ничего для нее не значат? Она ничего не
замечает?
- Но зато вы... - сказал он неучтиво. По ее худенькому, очень
худенькому лицу разлился слабый румянец, заалел даже вогнутый носик с
редкими веснушками.
- Да, я порой неважно себя чувствую, но это ничего, поправлюсь.
Дидериху стало ее жалко.
- Я, разумеется, хотел сказать, что вы очень похорошели. - И он
посмотрел на ее рыжие волосы, выбившиеся из-под шляпы; оттого что она
похудела, они казались еще более густыми. Разглядывая Агнес, он думал о
пережитых унижениях, о том, как изменилась его жизнь. Он вызывающе спросил:
- Ну, а как поживает господин Мальман?
Агнес презрительно скривила губы.
- Вы его помните? Если бы я его встретила, я прошла бы мимо.
- Да? Но у него теперь бюро патентов, он мог бы отлично жениться.
- Что ж из того?
- Ведь раньше вы им интересовались?
- С чего вы взяли?
- Он всегда делал вам подарки.
- Я бы предпочла их не принимать, но тогда... - Она смотрела на дорогу,
на прелую прошлогоднюю листву. - Тогда я не могла бы и от вас принимать
подарки.
Она испугалась и замолчала. Дидерих понял, что свершилось нечто важное,
и тоже онемел.
- Стоит ли говорить о такой безделице? Немного цветов... - наконец
выдавил он из себя. И в новом порыве возмущения бросил: - Мальман подарил
вам даже браслет.
- Я никогда его не ношу, - сказала Агнес.
У Дидериха вдруг забилось сердце, он с трудом выговорил:
- А если бы этот подарок был от меня?
Молчание; он не дышал. Она чуть слышно произнесла:
- Тогда носила бы.
Она вдруг прибавила шагу и больше не проронила ни слова. Подошли к
Бранденбургским воротам, увидели на Унтер-ден-Линден грозный наряд полиции,
заторопившись, прошли мимо и свернули на Доротеенштрассе. Здесь было
малолюдно. Дидерих вновь замедлил шаг и рассмеялся:
- Если вникнуть, это невероятно смешно. Все, что Мальман вам дарил,
покупалось на мои деньги. Он отбирал у меня все, до последней марки. Я был
еще совсем наивным юнцом.
Они остановились.
- О! - произнесла она, и в ее золотисто-карих глазах что-то дрогнуло. -
Это ужасно. Можете вы мне это простить?
Он покровительственно улыбнулся. Дело прошлое. Недаром говорится:
молодо-зелено.
- Нет, нет, - растерянно твердила Агнес.
Теперь самое главное, сказал он, как ей добраться до дому. Здесь тоже
все оцеплено, омнибусов нет как нет.
- Мне очень жаль, но вам придется еще побыть в моем обществе. Кстати, я
живу неподалеку. Вы могли бы подняться ко мне, - по крайней мере, были бы
под крышей. Но, конечно, молодой девушке трудно на это решиться.
В ее взгляде по-прежнему была мольба.
- Вы так добры, - сказала она, учащенно дыша. - Так благородны. - Они
вошли в подъезд. - Я ведь могу довериться вам?
- Я знаю, к чему обязывает меня честь моей корпорации, - объявил
Дидерих.
Идти надо было мимо кухни, но, к счастью, там никого не было.
- Снимите пальто и шляпу, - милостиво сказал Дидерих.
Он стоял, не глядя на Агнес, и, пока она снимала шляпу, переминался с
ноги на ногу.
- Пойду поищу хозяйку и попрошу вскипятить чай.
Он уже повернулся к двери, но вдруг отпрянул, - Агнес схватила его руку
и поцеловала!
- Что вы, фрейлейн Агнес, - пролепетал он вне себя от испуга и, точно в
утешение, обнял ее за плечи; она припала к нему. Он глубоко зарылся губами в
ее волосы, ему казалось, что теперь это его долг. Под руками Дидериха она
задрожала, забилась, точно под ударами. Сквозь прозрачную блузку он ощутил
влажное тепло. Дидериха бросило в жар, он поцеловал ее в шею. И вдруг ее
лицо придвинулось близко-близко: полуоткрытый рот, полуопущенные веки и
никогда еще не виданное им выражение; у него закружилась голова.
- Агнес, Агнес, я люблю тебя, - сказал он, словно изнемогая от
глубокого страдания.
Она не ответила; из ее открытого рта толчками вырывалось теплое
дыхание, он почувствовал, что она падает, и понес ее; ему чудилось, что она
вот-вот растает у него на руках.
Потом она сидела на диване и плакала.
- Прости меня, Агнес, - просил Дидерих.
Она взглянула на него мокрыми от слез глазами.
- Я плачу от счастья, - сказала она. - Я так давно жду тебя. Зачем? -
спросила она, когда он начал застегивать ей блузку. - Зачем ты прикрываешь
мне грудь? Разве я уже не нравлюсь тебе?
- Я отлично понимаю, какую взял на себя ответственность, - сказал он на
всякий случай.
- Ответственность? - переспросила Агнес. - На ком же ответственность?
Три года уже, как я люблю тебя. Ты этого не знал. Это судьба!
Дидерих, который слушал, засунув руки в карманы, подумал, что это
судьба легкомысленных девушек. И все же он испытывал потребность вновь и
вновь слушать ее заверения.
- Значит, ты и вправду меня, одного меня любила?
- Я чувствовала, что ты мне не веришь. Какой это был ужас, когда я
поняла, что больше тебя не увижу, что всему конец. Да, ужас. Я хотела тебе
написать, пойти к тебе. Но у меня не хватило духу, - ведь ты меня не любил.
Я так извелась, что папа увез меня из Берлина.
- Куда? - спросил Дидерих.
Но Агнес не ответила. Она опять притянула его к себе.
- Будь добр со мной. У меня никого, кроме тебя, нет!
Смущенный Дидерих мысленно ответил ей: "Немного же у тебя есть". С той
минуты, как он получил доказательство ее любви, Агнес упала в его глазах. Он
говорил себе, что девушке, которая решилась на такой шаг, нельзя
по-настоящему верить.
- А Мальман? - ехидно спросил он. - Кое-что все-таки между вами было...
Она выпрямилась и застыла с выражением ужаса на лице.
- Ну, хорошо, хорошо, не буду больше, - заверил Дидерих и попытался
успокоить ее: он, мол, и сам поглупел от счастья и никак не придет в себя.
Она медленно одевалась.
- Твой отец, наверно, очень беспокоится, не знает, куда ты
запропастилась, - сказал Дидерих.
Агнес только пожала плечами. Одевшись, она еще раз остановилась в
дверях, которые он распахнул, и окинула комнату долгим боязливым взглядом.
- Быть может, - прошептала Агнес, как бы разговаривая сама с собой, - я
никогда больше не вернусь сюда. У меня предчувствие, что сегодня ночью я
умру.
- Что ты? Почему? - спросил он, неприятно пораженный.
Вместо ответа она еще раз вся тесно приникла к нему, словно срослась с
ним. Дидерих терпеливо ждал. Наконец она отстранилась, открыла глаза и
сказала:
- Пожалуйста, не думай, что я чего-то требую от тебя. Я полюбила тебя,
и будь что будет.
Он предложил ей сесть в экипаж, но она хотела пойти пешком. По дороге
он расспрашивал ее о родных и общих знакомых. Только на Бель-Альянсплац в
нем шевельнулось беспокойство, и он хрипло проговорил:
- У меня, разумеется, и в мыслях нет уклониться от своих обязанностей
перед тобой. Но пока... Ты понимаешь, я еще сам ничего не зарабатываю,
необходимо прежде всего кончить курс и заняться дома делами.
Агнес ответила спокойным и благодарным тоном, словно ей сделали
комплимент:
- Было бы чудесно, если бы я могла когда-нибудь, позднее, стать твоей
женой.
Подошли к Блюхерштрассе; он остановился и, слегка запнувшись, сказал,
что ему, пожалуй, лучше повернуть назад. Она спросила:
- Оттого, что нас могут увидеть? Ну так что же? Мне все равно придется
рассказать дома, что мы встретились и переждали в кафе, пока полиция не
очистила улицы.
"Ну, этой соврать ничего не стоит", - подумал Дидерих.
Она продолжала:
- Помни, что на воскресенье ты приглашен к обеду, приходи непременно.
На этот раз чаша его терпенья переполнилась, он вспылил:
- Мне прийти? Мне - к вам?..
Она кротко и лукаво улыбнулась.
- А как же? Если нас когда-нибудь вместе встретят... Разве ты не хочешь
больше видеть меня?
О, видеться с ней он хотел. Все же пришлось долго уламывать его, пока
он пообещал прийти. У ее дома он церемонно раскланялся и круто повернул. В
голове у него мелькнула мысль: "Ну и хитра! Долго я с ней канителиться не
буду". С отвращением вспомнил он, что пора отправляться в пивную. А его,
непонятно почему, тянуло домой. Заперев за собой дверь своей комнаты, он
остановился и неподвижно уставился в темноту. Вдруг он поднял руки,
запрокинул голову и с глубоким вздохом произнес:
- Агнес!
Он чувствовал себя преображенным, легким, он словно парил над землей.
"Я невероятно счастлив, - подумал он. И еще: - Никогда, никогда я уже не
буду так счастлив!"
Он вдруг проникся уверенностью, что до сих пор, вот до этой минуты, он
все видел в ложном свете, все неправильно оценивал. Там, в пивной, теперь
сидят, бражничают, невесть что мнят о себе. Евреи, безработные - что ему до
них, почему их нужно ненавидеть? Дидерих готов был полюбить их! Неужто он,
он сам провел сегодня все утро в бурлящей толпе, среди людей, которых считал
врагами? Да ведь это же люди: Агнес права! Неужто он, Дидерих, за две-три
неугодных ему фразы кого-то избил, хвастал, врал, горячился, как дурак, и,
наконец, в изодранной одежде, не помня себя, бросился в грязь перед каким-то
человеком на коне - перед кайзером, который над ним насмеялся? Дидерих
понял, что до встречи с Агнес он вел бессмысленную, бесцветную, убогую
жизнь. Им владели какие-то чуждые ему стремления, какие-то постыдные
чувства, и не было ни одного существа, которое он любил бы... пока не
встретил Агнес, "Агнес! Хорошая моя Агнес, ты не знаешь, как я люблю тебя!"
Но он хотел, чтобы она знала. Он чувствовал, что никогда больше не сумеет
открыться ей так полно, как в этот неповторимый час, и написал ей письмо. Он
писал, что тоже все эти три года ждал ее, ждал без всякой надежды, потому
что она для него слишком хороша, слишком благородна и прекрасна; что все
насчет Мальмана он сказал из трусости и упрямства; что она святая, и теперь,
когда она снизошла до него, он лежит у ног ее. "Подними меня до себя, Агнес,
я могу быть сильным, я чувствую это, и хочу посвятить тебе свою жизнь!.."
Он плакал, он зарылся лицом в диванную подушку, еще источавшую ее
запах, и уснул, всхлипывая, как ребенок.
Утром, разумеется, он был неприятно удивлен, обнаружив, что даже не
ло