Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
искусно выточенных из
слоновой кости, возвышался белый мраморный эфод, той же формы, что в
молельне у жены Маноя, только голый, без украшений. Семадар поставила перед
ним три чаши, омочила в них пальцы, окропила темя символа; стала на колени,
закрыла склоненное лицо покрывалом и зашептала молитву, которой, целую
неделю до свадьбы, обучала ее наедине повивальная бабка. Молитва была на
непонятном ей наречии островных ее дедов; но она знала содержание, и ей было
неловко, жутко - и немного смешно.
Кончив, она вскочила, отряхнулась - и увидела на пороге Элиноар. Сестры
никогда не были дружны, особенно в последнее время; но сегодня Семадар была
очень счастлива. Она протянула к девушке руки, привлекла ее к себе и
поцеловала. Элиноар шепнула:
- Знаешь, мы с Самсоном помирились, и теперь будем друзьями.
- О! - ответила Семадар, - я рада. И тут же на пороге божницы, они сели
рядом на ступеньке и зашептали; Элиноар иногда тихонько взвизгивала и
отворачивалась, - и когда отворачивалась, больно закусывала губу, - а
новобрачная краснела и закрывалась рукою - но обе все время хохотали.
- Только зачем они так шумели в саду? спросила Семадар. - Я все время
слышала голос Ахтура: как нарочно, он пел такие ужасные вещи под самым
окном...
Элиноар вдруг стала серьезна.
- Бедный Ахтур, - сказала она. - Это он старался перекричать свое горе.
На него больно было смотреть.
Семадар, однако, была слишком полна своим счастьем для жалости. Она
оттопырила губки:
- Пусть потоскует. Ему полезно, а то он чересчур гордится своей
красотою. Самсон лучше его.
Элиноар покачала головою.
- Будь с ним ласкова, сестра, - сказала она настойчиво. - Он друг
Самсону - единственный во всей Тимнате, кто ему действительно друг. Не надо
их ссорить. Если ты резко переменишься к Ахтуру, он подумает, что тебе так
велено, и обидится на Самсона.
- Самсон не боится соперников, - беззаботно ответила Семадар, - Ахтур
это знает. Хорошо: нарочно, чтобы он не вообразил себя опасным, я буду с ним
танцевать и говорить по-прежнему хоть наедине, мне все равно.
Сестра погрозила ей пальцем:
- Только не разболтай ему загадку.
- Какую загадку?
- Разве ты не слышала, как они в конце обеда бились об заклад?
- Я не обратила внимания. Какой заклад?
- О, пустяки - не то плащ, не то шапка. Неужели Самсон потом тебе не
рассказал?
- Мы почти не говорили, - ответила Семадар простодушно.
Элиноар отвернулась, закусив губу; но сейчас же взяла себя в руки.
- А загадка - о тебе, - продолжала она. Только не говори Самсону, что я
тебе рассказала, - иначе конец нашему примирению.
В ее передаче, дело было так. Прошлую ночь ей не спалось: на заре она
вышла из дому, встретила Таиша - он был с Нехуштаном - и пошла с ним. Тут
они и помирились, по дороге. И он ей сказал, что свадьба эта - символ мира
навеки между филистимлянами и Даном; что Семадар - самый сладкий изо всех
плодов Ханаана; что доныне его племя, и все родные ему колена, считали
филистимлян жестокими врагами, "пожирателями", но теперь это прошло
навсегда: вражда забыта, осталась только сладость. Семадар была очень
польщена; ей никогда не приходило в голову, что Самсон умеет говорить такие
милые вещи. Она опять поцеловала сестру, и обе ушли спать - обе довольные.
Глава XII. В ЧУЖОМ РАЮ
Первые дни Самсон жил в тумане счастья. В конце концов, несмотря на
дружбу с Ахтуром и приятелями Ахтура, до сих пор его жизнь протекала в
первобытной, грубоватой обстановке охоты, набегов, иногда полевой возни в
Цоре, попоек и похождений с рабынями блудницы Дергето в Тимнате. От той
утонченности, от изящества, которые смутно влекли его к филистимской среде,
он до сих пор по-настоящему знал только внешнюю, нижнюю сторону; да еще знал
и любил их беззаботность, легкость их быта и взгляда на жизнь, по сравнению
с которыми все обычаи Дана казались законами темницы. Но теперь он проводил
почти все время наедине с правнучкой длинного ряда князей и сановников, и
через нее дышал истинным воздухом дворцов, морских просторов, тысячелетних
преданий. Он держал ее в руках осторожно, с трепетом, как простолюдин тонкую
хрупкую вазу; слушал ее, как слушают соловья, и боялся спугнуть ее резким
жестом или словом. Он почти всегда молчал; сидел у ее ног на полу или, во
время прогулок, на земле, бережно проводил пальцами по ее маленьким ногам и
вставлял только те замечания, какие нужны были, чтобы еще подстрекнуть ее
сверкающую разговорчивость.
Она знала Газу и Аскалон, куда возил ее отец на большие праздники. Она
рассказывала Самсону о тамошней роскоши, о мраморных залах, о золоченых
престолах саранов, о блестящих панцырях и звонком вооружении их гвардии, о
ристалищах, где молодые красавцы на колесницах гнали перед собою по два и по
четыре одноцветных коня; о пирах, где мужчины и женщины ели и пили рядом,
целая сотня гостей и больше, а двенадцать рабов сразу, в один лад, играли на
флейтах и лютнях, и филистимские и заморские девушки танцевали почти без
покрывал. Она умела передавать это все ярко и живо - или, может быть,
голодное воображение дикаря дорисовывало. Самое сильное впечатление произвел
на Самсона рассказ о храмовом празднике в Газе: как на площади перед храмом
стояли тысячи юношей и тысячи девушек, все в одинаковой белой одежде, все на
одном расстоянии друг от друга; застыли как каменные, среди молчания
несметной толпы, и вонзили глаза в начальника пляски, стоявшего на ступени
храма; и вдруг он поднял руку и тысячи юношей и тысячи девушек, как один
человек, в одно и то же мгновение подняли руки, изогнулись, ступили вправо,
ступили влево, обернувшись вокруг самих себя - как один человек! Ничто в ее
рассказах не потрясло Самсона, как эта картина, не дало ему такого ощущения
могущества и накопленной соборной мудрости. Он заставил ее повторить
описание несколько раз и сказал ей:
- Я должен это увидеть; мы пойдем с тобой в Газу на будущий праздник.
Она ему рассказывала сказки, слышанные от нянек, от отца, от аввейки -
матери Элиноар. У Ацлельпони в божнице тоже было много богов; но даниты
молились, когда нужно было молиться, а в обыденной жизни, занятые суровыми
делами пашни, стада, ссор и нищеты, мало думали о невидимом. Для Семадар
весь мир был полон существ, которые не любят показываться людям. На заре
малютки цафриры, двенадцать мальчиков и двенадцать девочек в розовых
рубашках, открывают ворота солнцу и подают знак жаворонкам, что пора
начинать песню. В полдень, когда все замерло и даже кузнечикам лень
стрекотать, ты слышишь иногда в поле протяжный вздох издалека, это Загарур,
похожий на золотую ящерицу, купается в тепле и выражает свою радость. В
сумерки, в оливковой роще, неясные тени перебегают от дерева к дереву: это
Целан ищет себе новую невесту на ночь; он недобрый, особенно опасен зимою,
но его царство короткое, как сумерки. Ночью заросли, речки и холмы во власти
красавиц-лилит. У лесной лилиты глаза светятся и не мигают; она сидит на
дереве, и по глазам ее принимают иногда за филина. Речная лилита рождается с
первым дождем и умирает весною, когда ручьи пересыхают. Горная катается
верхом на котятах пантеры; у ее мужа козлиные ноги и рожки, он играет на
дудке, и зовут его Сеир. А в болоте живет Алука, веселый чертенок с
хвостиком, похожим на пиявку; он на все руки мастер, он и мужчина, и
женщина, посылает лихорадку и лечит от лихорадки - в зависимости от того,
понравился ты ему или рассердил его. Если ночью тебе снится страшное - это
Кацрит-коротышка, тело жирного кота и морда обезьяны, свернулся калачиком у
тебя на груди и дышит тебе в ноздри. Если проснешься и услышишь в саду тихий
свист - не выходи: это Агра, самая прекрасная и самая злая из ночных цариц,
пляшет в одиночку между грядок и никогда не простит, что ей помешали; сама
мстить не станет, но нашлет на тебя своих холопьев - рогатого, лохматого,
одноглазого Мерири, который сосет человечью кровь, или вертлявого Темалиона,
который напустит тебе мелких чертенят во все члены тела, так что руки, ноги,
даже уши начнут сами собою дергаться, а изо рта пойдет пена. Гром и молнию
делает Ариэль; зоркие люди видели его среди туч, но о том, каков он с виду,
мнения разнятся. А когда заладит дуть несколько дней удушливый горячий
хамсин - это расчихался Решеф, великан из пустыни, что лежит за Соленым
морем; а если волны выбросили на морской берег Рагаб, водяное чудо, которого
боится даже древняя филистимская богиня акула...
Иногда, смеясь и ласкаясь, она его учила хорошим манерам. Мясо нельзя
хватать обеими руками: надо взять его за косточку одной рукой, откусить
небольшой кусочек, и, пока его жуешь, положи остальное на тарелку и спрячь
руки под стол. Когда пьешь вино или похлебку, не ныряй головой к сосуду:
подыми кубок или плошку на уровень губ и опусти обратно между глотками.
Когда говоришь с дамой или стариком, не сиди, раздвинув колена; не начинай
речи со слова "я"; и когда обнимаешь тоненькую девушку, помни, что ты силач,
и не души ее больше, чем надо.
Самсон скалил зубы и проделывал все, как она учила. В награду она
иногда играла для него на трехструнной лютне или пела песни.
Одна песня:
"Мой милый уплыл на лодках далеко и бросил в белую пену два поцелуя:
один для его матери, второй для меня... Старая свекровь моя, на что тебе его
ласка? Ты целовала его еще в колыбели. Отдай мне твою долю: у меня тоже
скоро будет колыбель". Другая:
"На Великом острове есть высокая гора, в горе пещера, и в пещере был
когда-то великан. Голова его и корона были из золота, грудь и плечи медные,
а ноги - рыхлая глина.
На Великом острове есть высокая гора, в горе рыбак; ничего у него не
было, кроме серебряного кубка.
Рухнул великан; крыса, лисица и филин правят во дворце могучих царей;
на Великом острове пируют морские воры; Троя сгорела; под волнами
Соленого озера захлебнулись порфироносные владыки Гоморры.
Но серебряный кубок рыбака волны выплеснули на мой берег; и сегодня,
как тогда, я целую край его, когда пью вино".
Еще одна:
"Я люблю тебя, милый, когда ты со мною; когда ты уйдешь на войну,
другое ложе услышит мой шепот. Но я верна тебе, вечно тебе.
Так, в часы прилива, море плещет навстречу луне. Настанут безлунные
ночи, и покажется звездам, будто для них вздымается морская грудь. Глупые
звезды! Светит ли месяц, скрылся ли месяц - но прилив от него, и к нему".
Хорошо было Самсону в те дни.
Перед вечером, когда спадала жара, снова начинался пир. Теперь уже ему
некого было стесняться: отец и мать, через день после свадьбы, вернулись
обратно в Цору, причем Маной был явно доволен, что наконец может уйти, а
Махбонай бен-Шуни, уходя с ними вместе, зачем-то подмигнул Самсону. Шакалам
он велел остаться, хотя предпочел бы их тоже услать домой: филистимская
молодежь вызвала их на состязания в беге, борьбе и метании камней. Но для
них все, что делал Самсон, было свято; они без расспросов, просто и
почтительно приняли на веру, что назорей в Цоре может пить вино и носить
филистимскую шапку в Тимнате. Сами они тоже много пили и пели - пели свои
песни, по просьбе Ахтура; впрочем, пели они только в первые дни; потом
перестали. Самсон, оглушенный своим счастьем, не заметил перемены. Не
обратил он внимания и на то, что теперь его шакалы уже не сидели за столами
вперемежку с филистимскими юношами, а садились кучками, поближе друг к
другу.
Прислуживал ему Нехуштан: чистил платье, натирал воском ремешки обуви.
Как заботливый начальник, Самсон его каждое утро спрашивал, довольны ли
шакалы пищей, постелью и обращением. В первые дни мальчик отвечал:
"О, очень довольны!" - а потом стал коротко отзываться: да.
Однажды Самсон сказал ему:
- Это хорошо, что вы поживете среди филистимлян. Они наши соседи; надо
знать друг друга - тогда не будет вражды среди людей.
Нехуштан помолчал, потом ответил:
- Про людей я мало знаю; я пастух, больше знаю про зверей. У зверей
иначе.
- Как так иначе?
- Черный пес и рыжий пес не грызутся, покуда каждый из них при своем
стаде; сведи их - полетят клочья.
Самсон поднял голову, всмотрелся, хотел о чемто спросить; но из сада
послышалась лютня, и он ушел в сад, и забыл.
Однажды, в самый полдень, тесть его Бергам зазвал его к себе для
каких-то деловых разговоров. По филистимскому праву, имущество невесты, на
случай вдовства или развода, оставалось ее собственностью - или, может быть,
наоборот:
Самсон слушал рассеянно, его тянуло к Семадар. Битый час объяснял ему
что-то Бергам, а Самсон кивал головой и соглашался. Бергам прочитал ему
целый трактат о разных формулах, при помощи которых муж, по закону Пяти
городов, может расторгнуть брачный союз; формулы были, по большей части,
простые и короткие; Самсон усмехнулся и сказал:
- Мне это все не понадобится.
Тесть ответил поучительно:
- Знание, сын мой, подобно богатству. Богатый ест не больше бедного; но
приятно и почетно иметь запасы, хотя бы они тебе никогда не понадобились.
Эта мысль Самсону понравилась, как новый урок из тайн высокоразвитого
быта; но ему все-таки хотелось скорее вернуться к жене.
Когда он, наконец, освободился и пошел искать ее в саду, на крыльце
встретилась ему Элиноар. На вопрос, где Семадар, она почему-то очень
смутилась, замялась, оглянулась в сторону беседки, стоявшей за сухим прудом
среди кольца пальм, и наконец ответила:
- Я... я не знаю.
Он пошел к беседке и еще издали увидел Семадар и Ахтура. Они сидели
рядом на скамье; Семадар махнула ему шарфом, вскочила и побежала навстречу.
Самсон рассмеялся, поняв смущение Элиноар: глупая девочка думает, что он
ревнив. Он любил Ахтура по-прежнему, хотя они теперь, конечно, почти не
встречались наедине; Ахтур должен остаться и его другом, и другом его жены.
Он посадил Семадар себе на плечо - она заняла почти только полплеча его - и
так подошел к беседке. Ахтур ожидал их стоя.
- Как живешь, приятель? - весело крикнул Самсон. - За перезвоном струн
ее лютни я, кажется, забыл твой голос.
Он ожидал, что Ахтур, как обычно, откликнется какой-нибудь любезной
шуткой: у него был всегда на все готовый и приятный ответ. Но Ахтур ответил
как-то странно, не по-своему:
- Только ли голос мой ты забыл, Самсон назорей?
- Самсон? Назорей? Это что за имена? Ты звал меня Таиш.
- Забывчивость - прилипчивая болезнь, сказал Ахтур. - Но я не хочу
мешать вашим секретам; мы увидимся позже, на состязании... где твои юноши
покажут нам, изнеженным потомкам некогда могучего народа, образцы истинного
мужества.
Он раскланялся и ушел. Самсон спустил Семадар на землю и спросил:
- Что с ним сегодня? Она, смеясь, защебетала:
- Он и со мною был какой-то странный. Выспрашивал... - Она не докончила
и перебила сама себя: - Это он завидует твоему счастью, что тебе досталась
такая жемчужина: я. Нет, еще лучше: знаешь, что значит "Семадар"? Это -
зеленый брильянт, самый редкий из драгоценных камней, вот я какая!
Самсон ответил с глубокой уверенностью:
- Сами боги мне завидуют; все боги - твой, мой, боги Сидона, Моава и
Египта.
- Но они завидуют молча, не приходят ко мне наводить тоску, -
отозвалась она с надутыми губками. - Я его ненавижу. Или нет: он все-таки
хороший, я его люблю. Я его люблю в десять раз больше, чем тебя: он бы не
оставил меня на целый день для беседы с моим отцом.
Самсон рассмеялся:
- Твой отец поучал меня, как быть, когда мы с тобою захотим развестись.
Это очень просто: кажется, достаточно мне сказать при свидетелях, как ты
только что сказала: "Я ее ненавижу". Будь это на несколько дней раньше, я бы
ушел от него посредине разговора; но кто меня учил вежливым манерам? Кто?
Угадай!
Она сидела у него на руках, почти незаметная между его огромной грудью
и коленями, расплетая и заплетая его косицы. Она отрезала:
- Не умею отгадывать... Ах, да: что это за трудную загадку ты загадал
им всем в день нашей свадьбы?
- А ты меня не выдашь? Она лукаво ответила:
- Не выдам... если до сих пор не выдала, и сама захлопала в ладоши от
хитрости своего ответа.
Он объяснил:
- Это про пантеру и мед. Я убил пантеру, а в ее скелете пчелы вывели
соты. Пусть попробуют разгадать.
Она покачала головой:
- Ты лжешь, Самсон. - Но после беседы с Ахтуром совесть ее была немного
нечиста, и ей не хотелось больше говорить именно об этом.
- Я целый век не вышивала, - воскликнула она, - ты из меня сделал
ленивицу. Идем в мою комнату - будешь держать мои цветные шелка? Или хочешь,
- я научу тебя вышивать?
Самсон пошел за нею; выставил торчком оба больших пальца, на которые
она надела шелковые мотки; потом взял в огромные свои лапы иголку и стал
терпеливо прокалывать шерстяную ткань: правой рукой втыкал иглу, левой
вытаскивал ее за острие с обратной стороны и при этом слегка пыхтел; а
Семадар хохотала и называла его женским именем - Самсонитой.
САМСОН НАЗОРЕЙ - часть 2 из 3
Глава XIII. СОСЕДИ БЕЗ МЕЖИ
Отрезвлению Самсона положили начало состязания между его шакалами и
филистимской молодежью. Он и раньше знал, что даниты - не чета здешним
юношам, которых обучали этим играм с самого детства; но хотел, чтобы его
сподвижники поучились и присмотрелись. Насмешек он не ожидал, зная
филистимский обычай: после состязания победивший должен был обнять
побежденного.
Тут оказалось, однако, по-иному. Первый день состязались в бегах. На
шакалов Самсона жалко было смотреть. Немногие из них, особенно Ягир, еще
кое-как постояли за себя на коротком расстоянии; и тут Самсона впервые
поразило, что данитам, даже когда они побеждали, никто, кроме Ахтура и
бергамовой семьи, не рукоплескал. Но когда начался большой бег вокруг
городской стены, от южных ворот мимо северных и дальше до южных, о
рукоплесканиях данитам не могло быть речи. Самсон предупредил своих, что
надо беречь силы; но для них это было ново, они волновались и не знали,
какую взять меру. С самого начала они понеслись, делая длинные шаги и
размахивая руками. Филистимляне прижали руки к груди и пошли как на
прогулку, без усилия, почти обыкновенным ходом. Еще прежде, чем обе группы
скрылись за поворотом стены, было ясно, что данитов позорно побьют. Уже у
северных ворот они спотыкались и задыхались, и туземное простонародье,
глазевшее там со стены, встретило их - зная, по-видимому, о настроении
господ города - свистом, мяуканьем, ругательствами. К южным воротам
филистимляне пришли как один, стройной цепью, грудь в грудь - на этот раз
они друг с другом не хотели состязаться, и Самсон понял умысел и нахмурился;
шакалы приплелись много позже, поодиночке, потные, грязные, противные себе и
зрителю. Филистимлян встретили овацией; на подбегавших данитов смотрели
молча или перебрасывались негромкими замечаниями - настолько негромкими, что
Самсон, хотя догадывался об их содержании, не мог их расслышать.
Тем не менее, ему еще не пришло в голову обидеться. Соблюдая правила,
он громко поздравил победителей; потом велел своим растрепанным товарищам
выстроиться и тут же, перед всей толпою, спокойно произнес им назидание -
учиться у филистимлянских гимнасто