ета. И хриплый голос капитана Токаря,  поя-
вившегося в дверях:
   - Отставить! Я кому говорю - отставить!.. Опустив глаза, я сказал ка-
питану Токарю все. Он выслушал меня, расправил гимнастерку и  неожиданно
заговорил быстрым старческим шепотом:
   - Я с них вычту. Непременно вычту. Я за Брошку в Котласе тридцать  рэ
уплатил...
   Вечером капитан Токарь напился. Он буйствовал в  поселковом  шалмане.
Порвал фотографию лошади. Ругал последними словами жену. Такими словами,
которые давно уже значение потеряли. А ночью шел куда-то мимо  электрос-
танции. И пытался, роняя спички, закурить на ветру...
   Рано утром я вновь подметаю крыльцо. Потом - мимо грязных сугробов  -
к воротам.
   Я иду под луной, откровенной и резкой, как заборная надпись. Жду  ка-
питана - стройного, тщательно выбритого, невозмутимого. Прикладываю руку
к виску. Затем роняю ее, как будто совершенно обессилев. И наконец,  уч-
тивым, задорным, приязненным голосом спрашиваю:
   - Ну как, дядя Леня?..
   Прошло двадцать лет. Капитан Токарь жив. Я тоже. А где этот мир, пол-
ный ненависти и страха? Он-то куда подевался? И в чем причина моей тоски
и стыда?..

   II июня 1982 года. Нью-Йорк
   Этот большой кусок я переправил через Ричарда Нэша. А ведь  он  почти
что коммунист, Тем не менее занимается нашими вздорными рукописями.  Все
дико запуталось на этом свете.


   На КПП сидели трое. Опер Борташевич тасовал измятые, лоснящиеся  кар-
ты. Караульный Гусев пытался уснуть, не вынимая изо рта зажженной  сига-
реты. Я ждал, когда закипит обложенный сухарями чайник.
   Борташевич вяло произнес:
   - Ну, хорошо, возьмем, к примеру, баб. Допустим, ты с ней  по-хороше-
му: кино, бисквиты, разговоры... Цитируешь ей Гоголя с Белинским...  Ка-
кую-нибудь блядскую оперу посещаешь... Потом, естественно,  в  койку,  А
мадам тебе в ответ; женись, паскуда! Сначала загс, а потом уж  низменные
инстинкты... Инстинкты, видишь ли, ее не устраивают. А если для меня это
святое, что тогда?!..
   - Опять-таки жиды, - добавил караульный.
   - Чего - жиды? - не понял Борташевич.
   - Жиды, говорю, повсюду. От Райкина до Карла Маркса... Плодятся,  как
опята... К примеру, вендиспансер на Чебью. Врачи  -  евреи,  пациенты  -
русские. Это по-коммунистически?
   Тут позвонили из канцелярии. Борташевич поднял трубку и говорит:
   - Тебя.
   Я услышал голос капитана Токаря:
   - Зайдите ко мне, да побыстрей.
   - Товарищ капитан, - сказал я, - уже, между прочим, девятый час.
   - А вы, - перебил меня капитан, - служите Родине только до шести?!
   - Для чего же тогда составляются графики? Мне завтра утром на  службу
выходить.
   - Завтра утром вы будете па Ропче, Есть задание  начальника  штаба  -
доставить одного клиента с роп-чинской пересылки. Короче, жду...
   - Куда это тебя? - спросил Борташевич.
   - Надо с Ропчи зека отконвоировать.
   - На пересуд?
   - Не знаю.
   - По уставу нужно ездить вдвоем.
   - А что в охране делается по уставу? По уставу только  на  гауптвахту
сажают. Гусев приподнял брови:
   - Кто видел, чтобы еврей сидел на гауптвахте?
   - Дались тебе евреи, - сказал Борташевич, - надоело. Ты  посмотри  на
русских. Взглянешь и остолбенеешь.
   - Не спорю, - откликнулся Гусев... Неожиданно закипел чайник.  Я  пе-
реставил его на кровельный лист возле сейфа.
   - Ладно, пойду...
   Борташевич вытащил карту, посмотрел и говорит:
   - Ого! Тебя ждет пиковая дама. Затем добавил:
   - Наручники возьми.
   Я взял...
   Я шел через зону, хотя мог бы обойти ее по тропе нарядов. Вот уже год
я специально хожу по зоне ночью. Все надеюсь привыкнуть к ощущению стра-
ха. Проблема личной храбрости у нас стоит довольно остро.  Рекордсменами
в этом деле считаются литовцы и татары.
   Возле инструменталки я слегка замедлил шаги. Тут по ночам  собирались
чифиристы.
   Жестяную солдатскую кружку наполняли водой. Высыпали туда пачку  чаю.
Затем опускали в кружку бритвенное лезвие на длинной стальной проволоке.
Конец ее забрасывали на провода высоковольтной линии. Жидкость в  кружке
закипала через две секунды,
   Бурый напиток действовал подобно алкоголю. Люди начинали  возбужденно
жестикулировать, кричать и смеяться без повода.
   Серьезных опасений чифиристы не внушали. Серьезные  опасения  внушали
те, которые могли зарезать и без чифиря...
   Во мраке шевелились тени. Я подошел ближе. Заключенные сидели ка кар-
тофельных ящиках вокруг чифирбака. Завидев меня, стихли.
   - Присаживайся, начальник, - донеслось из темноты, - самовар уже  го-
тов.
   - Сидеть, - говорю, - это ваша забота.
   - Грамотный, - ответил тот же голос.
   - Далеко пойдет, - сказал второй.
   - Не дальше вахты, - усмехнулся третий...
   Все нормально, подумал я. Обычная смесь  дружелюбия  и  ненависти.  А
ведь сколько я перетаскал им чая, маргарина, рыбных консервов...
   Закурив, я обогнул шестой барак и вышел к  лагерной  узкоколейке.  Из
темноты выплыло розовое окно канцелярии.
   Я постучал. Мне отворил дневальный. В руке он держал яблоко.
   Из кабинета выглянул Токарь и говорит:
   - Опять жуете на посту, Барковец?!
   - Ничего подобного, товарищ капитан, - возразил,  отвернувшись,  дне-
вальный.
   - Что я, не вижу?! Уши шевелятся... Позавчера вообще уснули... - Я не
спал, товарищ капитан. Я думал. Больше это не повторится.
   - А жаль, - неожиданно произнес Токарь и добавил, обращаясь ко мне: -
Входите. Я вошел, доложил как положено.
   - Отлично, - сказал капитан, затягивая ремень, - вот документы, може-
те ехать. Доставите сюда зека по фамилии Гурин. Срок - одиннадцать  лет.
Пятая судимость. Человек в законе, будьте осторожны.
   - Кому, - спрашиваю, - он вдруг понадобился? Что, у нас своих рециди-
вистов мало?
   - Хватает, - согласился Токарь.
   - Так в чем же дело?
   - Не знаю. Документы поступили из штаба части.  Я  развернул  путевой
лист. В графе "назначение"
   было указано;
   "Доставить на шестую подкомандировку Гурина
   Федора Емельяновича в качестве исполнителя роли
   Ленина..."
   - Что это значит?
   - Понятия не имею. Лучше у замполита спросите.  Наверное,  постановку
готовят к шестидесятилетию советской власти. Вот и пригласили  гастроле-
ра. Может, талант у него или будка соответствующая... Не знаю. Пока  что
доставьте его сюда, а там разберемся. Если что, применяйте оружие. С Бо-
гом!..
   Я взял бумаги, козырнул и удалился.
   К Ропче мы подъехали в двенадцатом часу. Поселок казался мертвым.  Из
темноты глухо лаяли собаки.
   Водитель лесовоза спросил:
   - Куда тебя погнали среди ночи? Ехал бы с утра. Пришлось  ему  объяс-
нять:
   - Так я назад поеду днем. А так пришлось бы  ночью  возвращаться.  Да
еще в компании с опасным рецидивистом.
   - Не худший вариант, - сказал шофер. Затем прибавил;
   - У нас в леспромхозе диспетчеры страшнее зеков.
   - Бывает, - говорю. Мы попрощались...
   Я разбудил дневального на вахте, показал  ему  бумаги.  Спросил,  где
можно переночевать?
   Дневальный задумался:
   - В казарме шумно. Среди ночи конвойные бригады возвращаются. Займешь
чужую койку, могут и ремнем перетянуть... А на питомнике собаки лают.
   - Собаки - это уже лучше, - говорю.
   - Ночуй у меня. Тут полный кайф. Укроешься тулупом. Подменный  явится
к семи...
   Я лег, поставил возле топчана консервную банку и закурил...
   Главное - не вспоминать о доме. Думать о каких-то насущных проблемах.
Вот, например, папиросы кончаются. А дневальный вроде бы не курит...
   Я спросил:
   - Ты что, не куришь?
   - Угостишь, так закурю.
   Еще не легче...
   Дневальный пытался заговаривать со мной:
   - А правда, что у вас на "шестерке" солдаты коз дерут?
   - Не знаю. Вряд ли... Зеки, те балуются.
   - По-моему, уж лучше в кулак.
   - Дело вкуса...
   - Ну ладно, - пощадил меня дневальный, - спи. Здесь тихо...
   Насчет тишины дневальный ошибся. Вахта примыкала к штрафному изолято-
ру. Там среди ночи проснулся арестованный зек. Он скрежетал  наручниками
и громко пел:

   "А я иду, шагаю по Москве..."

   - Повело кота на блядки, - заворчал дневальный. Он посмотрел в глазок
и крикнул:
   - Агеев, хезай в дуло и ложись! Иначе финтилей под глаз навешу!
   В ответ донеслось:
   - Начальник, сдай рога в каптерку! Дневальный откликнулся  витиеватым
матерным перебором.
   - Сосал бы ты по девятой усиленной, - реагировал зек...
   Концерт продолжался часа два. Да еще и папиросы кончились.
   Я подошел к глазку и спросил:
   - Нет ли у вас папирос или махорки?
   - Чы кто? - поразился Агеев.
   - Командированный с шестого лагпункта.
   - А я думал - студент... На "шестерке" все такие культурные?
   - Да, - говорю, - когда остаются без папирос.
   - Махорки навалом. Я суну под дверь... Вы случайно не из Ленинграда?
   - Из Ленинграда.
   - Земляк... Я так и подумал. Остаток ночи прошел в разговорах...
   Наутро я разыскал оперуполномоченного Долбен-ко. Предъявил  ему  свои
бумаги. Он сказал:
   - Позавтракайте и ждите на вахте. Оружие при вас? Это хорошо...
   В столовой мне дали чаю и булки, Каши не хватило. Зато я  получил  на
дорогу кусок сала и луковицу. А знакомый инструктор отсыпал мне  десяток
папирос,
   Я просидел на вахте до развода конвойных бригад.
   Дневального сменили около восьми. В изоляторе было тихо. Зек отсыпал-
ся после бессонной ночи.
   Наконец я услышал:
   - Заключенный Гурин с вещами! Звякнули штыри в проходном коридоре. На
вахту зашел оперативник с моим подопечным.
   - Распишись, - говорит. - Оружие при тебе?
   Я расстегнул кобуру.
   Зек был в наручниках.
   Мы вышли на крыльцо. Зимнее солнце ослепило  меня.  Рассвет  наступил
внезапно. Как всегда...
   На пологом бугре чернели избы.  Дым  над  крышами  поднимался  верти-
кально.
   Я сказал Гурину:
   - Ну, пошли.
   Он был небольшого роста, плотный. Под шапкой ощущалась лысина.  Заса-
ленная ватная телогрейка блестела на солнце.
   Я решил не ждать лесовоза, а сразу идти к переезду. Догонит  нас  по-
путный трактор - хорошо. А нет, можно и пешком дойти за три часа...
   Я не знал, что дорога перекрыта возле Койна. Позднее выяснилось,  что
ночью двое зеков угнали трелевочную машину. Теперь на всех переездах си-
дели оперативники. Так мы и шли пешком до самой зоны. Только раз остано-
вились, чтобы поесть, Я отдал Гурину хлеб и сало.  Тем  более  что  сало
подмерзло, а хлеб раскрошился.
   Молчавший до этого зек повторял:
   - Вот так дачка - чистая бацилла! Начальник, гужанемся от души...
   Ему мешали наручники. Он попросил:
   - Сблочил бы манжеты. Или боишься, что винта нарежу?
   Ладно, думаю, при свете не опасно. Куда ему по снегу бежать?..
   Я снял наручники, пристегнул их к ремню. Гурнн сразу же попросился  в
уборную.
   Я сказал:
   - Идите вон туда...
   Потом он сидел за кустами, а я держал на  мушке  черный  воркутинский
треух.
   Прошло минут десять. Даже рука устала.
   Вдруг за моей спиной что-то хрустнуло. Одновременно раздался  хриплый
голос:
   - Пошли, начальник...
   Я вскочил. Передо мной стоял улыбающийся Гурин. Шапку он, видимо, по-
весил на куст.
   - Не стреляй, земеля...
   Ругаться было глупо.
   Гурин действовал правильно. Доказал, что не хочет бежать.  Мог  и  не
захотел...
   Мы вышли на лежневку и без приключений  достигли  зоны.  В  дороге  я
спросил:
   - А что это за представление? Зек не понял. Я объяснил:
   - В сопроводилозке говорится - исполнитель роли Ленина.
   Гурин расхохотался:
   - Это старая история, начальник. Была у меня еще до войны  кликуха  -
Артист. В смысле - человек фартовый, может, как говорится, шевелить уша-
ми. Так и записали в дело - артист. Помню, чалился я в МУРе, а  следова-
тель шутки ради и записал. В графу - профессия до ареста... Какая уж там
профессия! Я с колыбели - упорный вор. В жизни дня не проработал.  Одна-
ко, как записали, так и поехало - артист. Из ксивы в ксиву... Все зампо-
литы меня на самодеятельность подписывают - ты же артист...  Эх,  встре-
тить бы такого замполита на колхозном рынке. Показал бы я ему  свое  ис-
кусство. Я спросил:
   - Что же вы будете делать? Там же надо самого Ленина играть...
   - По бумажке-то? Запросто... Ваксой плешь отполирую, и хорош!..  Пом-
ню, жиганули мы сберкассу в Киеве. Так я ментом переоделся - свои ко уз-
нали... Ленина так Ленина... День кантовки - месяц жизни...
   Мы подошли к вахте. Я передал Гурина старшине. Зек махнул рукой:
   - Увидимся, начальник. Мерси за дачку... Последние слова он выговорил
тихо. Чтобы не расслышал старшина...
   Выбившись из графика, я бездельничал целые сутки. Пил вино с  оружей-
ными мастерами. Проиграл им четыре рубля в буру. Написал письмо  родите-
лям и брату. Даже собирался уйти к знакомой барышне в  поселок.  Но  тут
подошел дневальный и сказал, что меня разыскивает замполит Хуриев.
   Я направился в ленинскую комнату. Хуриев сидел  под  огромной  картой
Усть-Вымского лагпункта. Места побегов были отмечены флажками.
   - Присаживайтесь, - сказал замполит, - есть важный разговор. Надвига-
ются Октябрьские праздники.  Вчера  мы  начали  репетировать  одноактную
пьесу "Кремлевские звезды". Автор, - тут Хуриев заглянул в лежащие перед
ним бумаги, - Чичельницкий. Яков Чичельницкий. Пьеса идейно зрелая,  ре-
комендована культурным сектором УВД. События происходят в начале двадца-
тых годов. Действующих лиц - четыре. Ленин, Дзержинский, чекист  Тимофей
и его невеста Полина, Молодой чекист Тимофей поддается буржуазным  наст-
роениям. Купеческая дочь Полина затягивает его в омут  мещанства.  Дзер-
жинский проводит с ними воспитательную работу. Сам он неизлечимо  болен.
Ленин настоятельно рекомендует ему позаботиться о своем здоровье. Желез-
ный Феликс отказывается, что производит сильное впечатление на  Тимофея.
В конце он сбрасывает путы ревизионизма. За ним робко следует купеческая
дочь Полина... В заключительной сцене Ленин обращается к публике. -  Тут
Хуриев снова зашуршал бумагами. - "...Кто это? Чьи это  счастливые  юные
лица? Чьи это веселые блестящие глаза? Неужели  это  молодежь  семидеся-
тых?! Завидую вам, посланцы будущего! Это для  вас  зажигали  мы  первые
огоньки новостроек. Ради вас искореняли буржуазную нечисть... Так  пусть
же светят вам, дети грядущего, наши кремлевские звезды..." И так  далее.
А потом все запевают "Интернационал". Как говорится, в едином  порыве...
Что вы на это скажете?
   - Ничего, - говорю. - А что я могу сказать? Серьезная пьеса.
   - Вы человек культурный, образованный. Мы решили привлечь вас к этому
делу.
   - Я же не имею отношения к театру.
   - А я, думаете, имею? И ничего, справляюсь. Но без помощника  трудно.
Артисты наши - сами знаете... Ленина играет вор с ропчинской  пересылки.
Потомственный щипач в законе. Есть мнение, что он  активно  готовится  к
побегу...
   Я промолчал. Не рассказывать же было замполиту о происшествии в лесу.
   Хуриев продолжал:
   - В роли Дзержинского - Цуриков, по кличке Мотыль, из четвертой  бри-
гады. По делу у него совращение малолетних. Срок - шесть лет. Есть  дан-
ные, что он - плановой... В роли Тимофея - Геша, придурок  из  санчасти.
Пассивный гомосек... В роли Полины - Томка Лебедева из АХЧ. Такая бикса,
хуже зечки... Короче, публика еще та. Возможно употребление  наркотиков.
А также недозволенные контакты с Лебедевой. Этой шкуре лишь бы возле зе-
ков повертеться... Вы меня понимаете?
   - Чего же тут не понять? Наши люди...
   - Ну, так приступайте. Очередная репетиция сегодня  в  шесть.  Будете
ассистентом режиссера. Дежурства на лесоповале отменяются. Капитана  То-
каря я предупрежу.
   - Не возражаю, - сказал я.
   - Приходите без десяти шесть.
   До шести я бродил по казарме. Раза два меня хотели куда-то послать  в
составе оперативных групп. Я отвечал, что нахожусь в распоряжении  стар-
шего лейтенанта Хуриева. И меня оставляли в покое. Только старшина поин-
тересовался:
   - Что там у вас за дела? Поганку к юбилею заворачиваете ?
   - Ставим, - говорю, - революционную пьесу о  Ленине.  Силами  местных
артистов.
   - Знаю я ваших артистов. Им лишь бы на троих сообразить...
   Около шести я сидел в ленинской комнате. Через минуту явился Хуриев с
портфелем.
   - А где личный состав?
   - Придут, - говорю. - Наверное, в столовой задержались.
   Тут зашли Геша и Цуриков.
   Цурикова я знал по работе на отдельной точке. Это был мрачный,  исху-
давший зек с отвратительной привычкой чесаться.
   Геша работал в санчасти - шнырем. Убирал помещение, ходил за  больны-
ми. Крал для паханов таблетки, витамины и лекарства на спирту.
   Ходил он, чуть заметно приплясывая. Повинуясь  какому-то  неуловимому
ритму. Паханы в жилой зоне гоняли его от костра...
   - Ровно шесть, - выговорил Цуриков и, не сгибаясь, почесал колено.
   Геша сооружал козью ножку.
   Появился Гурин, без робы, в застиранной нижней сорочке.
   - Жара, - сказал он, - чистый Ташкент... И  вообще  не  зона,  а  Дом
культуры. Солдаты на "выя обращаются. И пайка  клевая...  Неужели  здесь
бывают побеги?
   - Бегут, - ответил Хуриев.
   - Сюда или отсюда?
   - Отсюда, - без улыбки реагировал замполит.
   - А я думал, с воли - на кичу. Или прямо с  капиталистических  джунг-
лей...
   - Пошутили, и хватит, - сказал Хуриев. Тут появилась Лебедева в обла-
ке дешевой косметики и с шестимесячной завивкой.
   Она была вольная, но с лагерными манерами и приблатненной речью.  Во-
обще административно-хозяйственные работники через месяц становились по-
хожими на заключенных. Даже наемные инженеры тянули по фене. Не говоря о
солдатах...
   - Приступим, - сказал замполит. Артисты  достали  из  карманов  мятые
листки.
   - Роли должны быть выучены к среде. Затем Хуриев поднял руку:
   - Довожу основную мысль.  Центральная  линия  пьесы  -  борьба  между
чувством и долгом. Товарищ Дзержинский, пренебрегая недугом, отдает все-
го себя революции. Товарищ Ленин настоятельно рекомендует ему поехать  в
отпуск. Дзержинский категорически отказывается. Параллельно  развивается
линия Тимофея. Животное чувство к Полине временно заслоняет от него  ми-
ровую революцию. Полина - типичная выразительница мелкобуржуазных  наст-
роений...
   - Типа фарцовщицы? - громко спросила Лебедева.
   - Не перебивайте... Ее идеал - мещанское благополучие. Тимофей  пере-
живает конфликт между чувством и долгом. Личный пример Дзержинского ока-
зывает на юношу сильное моральное воздействие. В результате чувство дол-
га побеждает... Надеюсь, все ясно? Приступим. Итак, Дзержинский за рабо-
той... Цуриков, садитесь по левую руку... Заходит Владимир Ильич. В  ру-
ках у него чемодан... Чемодана пока нет, используем футляр от  гармошки.
Держите... Итак, заходит Ленин. Начали!
   Гурин ухмыльнулся и бодро произнес:
   - Здрасьте, Феликс Эдмундович!
   (Он выговорил по-ленински - "здгасьте".)
   Цуриков почесал шею и хмуро ответил:
   - Здравствуйте.
   - Больше уважения, - подсказал замполит.
   - Здравствуйте, - чуть громче произнес Цуриков.
   - Знаете, Феликс Эдмундович, что у меня в руках?
   - Чемодан, Владимир Ильич.
   - А для чего он, вы знаете?
   - Отставить! - крикнул замполит. - Тут говорится:  "Ленин  с  хитрин-
кой". Где же хитринка? Не вижу...
   - Будет, - заверил Гурин. Он вытянул руку с футляром и нагло  подмиг-
нул Дзержлнскому.
   - Отлично, - сказал Хуриев, - продолжайте. "А для чего он,  вы  знае-
те?"
   - А для чего он, вы знаете?
   - Понятия не имею, - сказал Цуриков.
   - Без хамства, - снова вмешался замполит, - помягче. Перед вами - сан
Ленин. Вождь мирового пролетариата...
   - Понятия не имею, - все так же хмуро сказал Цуриков.
   - Уже лучше. Продолжайте.
   Гурин снова подмигнул, еще развязнее.
   - Чемоданчик для вас, Феликс Эдмундович. Чтобы вы,  батенька,  срочно
поехали отдыхать. Цуриков без усилий почесал лопатку.
   - Не могу, Владимир Ильич, контрреволюция повсюду. Меньшевики, эсеры,
буржуазные лазунчики...
   - Лазутчики, - поправил Хуриев, - дальше.
   - Ваше здоровье, Фел