ретали четкость и наглядность и в силу своей  огромной  выразительности
надолго запечатлевались в памяти читателя.
     В зрелых романах Диккенса лейтмотив теряет характер  внешней  детали  и
начинает раскрывать сущность образа. Так у  сэра  Дэдлока  ("Холодный  дом")
частое повторение имени Уота Тайлора -  отнюдь  не  механическая  поговорка.
Повторение это подчеркивает  консерватизм  Дэдлока,  его  боязнь  социальных
перемен и революционных переворотов. В поговорках Баундерби, не  забывающего
напоминать  всем  окружающим,  что  он  "родился  в  канаве",  и   неизменно
упрекающего всех рабочих в том, что они хотят  есть  черепаший  суп  золотой
ложкой, заключается не только его индивидуальная  характеристика.  Философия
целого класса метко передана через типический  лейтмотив,  которым  писатель
характеризует Дэдлока и Баундерби - этих представителей двух  господствующих
классов современной ему Британии.
     Герои  произведений   Диккенса   запоминаются   благодаря   постоянному
подчеркиванию их характерных особенностей. С другой стороны,  многие  образы
именно  в  силу  этой  лейтмотивности  в  характеристике  приобретают  почти
аллегорический смысл. Зубы Каркера,  которые  всячески  обыгрывает  Диккенс,
помогают понять природу хищника, нарисованного им. Черный цвет, связанный  с
Талкингхорном, вестником смерти, вязанье мадам Дефарж (каждой  новой  петлей
своего непрерывного вязанья вписывающей новое  преступление  аристократов  в
свою летопись) - все это способствует раскрытию типических образов.
     Диккенс,  мастер  широких  обобщений,   умел   блестяще   находить   те
реалистические  детали,  без  которых  невозможна  полнота  и   конкретность
художественного рисунка. Дело не только в том,  что  настойчивое  повторение
характерных деталей - неотъемлемая особенность стиля Диккенса, дело  в  том,
какого совершенства достигает типическая деталь в  лучших,  наиболее  зрелых
романах Диккенса. "Мелочи", незначительные на первый  взгляд,  но  на  самом
деле в высшей степени типические, приобретают  в  романах  Диккенса  большую
значимость, сообщают образам неожиданную выразительность, расшифровывают  то
значение, которое им хочет придать автор. Так,  говоря  о  миссис  Джеллиби,
устремившей свои взоры к далеким островам Тихого океана, жителей которых она
намерена просветить светом евангелия, Диккенс как бы мимоходом замечает, что
волосы ее не чесаны, а платье на спине расстегнуто. Суетливая и  неопрятная,
беспорядочная  в  своей  нелепой  деятельности  носительница  "Тихоокеанской
филантропии" предстает через эту, незначительную на первый взгляд  деталь  в
том свете, в каком ее видит и хочет представить автор. Не менее красноречивы
детали в описании обстановки в доме  замкнутого  и  умеющего  долго  хранить
зловещую тайну юриста Талкингхорна ("Холодный дом"): густой турецкий  ковер,
заглушающий звуки,  свечи,  льющие  самый  слабый  свет,  книги,  ушедшие  в
переплеты и как бы прячущиеся от людских взоров...
     Особенности мастерства Диккенса обуславливают живость и  убедительность
созданных им картин. Рисунок его не только предельно  выразителен,  но  и  в
высшей степени колоритен. Образы обладают почти осязательной выпуклостью.  В
распоряжении автора огромное богатство  изобразительных  средств.  Особенной
экспрессивностью отличаются в его описаниях метафоры - всегда неожиданные  и
необычные, чрезвычайно яркие и убедительные.
     Молодая мать в одном  из  "Очерков  Боза"  чем-то  напоминает  холодную
телятину... Дубовая кафедра  в  старой  церкви  покрывается  в  осенние  дни
холодным потом... "Слои грязи нарастают на улицах  Лондона  подобно  сложным
процентам...", "Снежные хлопья  в  прокопченном  городе  одеты  в  траур  по
солнцу". Рано утром немногие пешеходы на пустынных улицах "кажутся такими же
неуместными в  ослепительном  свете  солнца,  как  забытые  кое-где  тусклые
мигающие огни фонарей..."
     Уже в первых очерках Диккенса комизм  той  или  иной  сцены,  того  лли
другого  образа  очень  часто  был  всецело  обусловлен  формой   словесного
выражения. В романах зрелого периода язык  стал  еще  более  мощным  оружием
великого художника.
     Полнота и богатство словаря, свежесть-  и  оригинальность  выражения  -
отличительные особенности глубоко народного языка Диккенса.
     Диккенс  применяет  нередко  эвфонию,   передавая   сочетанием   звуков
настроение  персонажей,  ритм  движения  (достаточно   вспомнить   страницы,
посвященные изображению путешествия Домби после смерти сына). Язык  Диккенса
то лиричный, то приподнято патетический, то разговорный,  то  торжественный.
Разговорная речь в книгах Диккенса насыщена идиомами и  народными  оборотами
его времени.
     Писатель добивается особенной виртуозности в характеристике  персонажей
через  их  речь,  необыкновенной  тонкости  в  передаче   языка   комических
персонажей. Каждый из персонажей Диккенса говорит не только  в  собственной,
ему одному присущей манере, но обнаруживает ему одному  присущие  интонации,
свой речевой  стиль.  Речевую  манеру  Сэма  Уэллера  в  "Пиквикском  клубе"
немыслимо спутать с манерой речи  какого-либо  другого  персонажа  Диккенса.
Своим  "стилем"  обладают  почти  все  сколько-нибудь  подробно   выписанные
персонажи его романов. У каждого  свой  словарь,  и  этот  словарь  особенно
красочен, когда писатель рисует портреты  людей  из  народа,  представителей
наиболее демократических слоев общества. или лондонского мещанства - кокни.
     Объективизм в изображении  жизни  всегда  был  глубоко  чужд  Диккенсу.
Именно поэтому не только речь его героев, во и  авторская  речь  никогда  не
бывает у него бесстрастной. Она всегда  насыщена  большой  эмоциональностью,
всегда раскрывает отношение писателя к тому, что он рисует.

     Творчество Диккенса - одного из величайших народных писателей Англии  -
навсегда вписано в историю английской прогрессивной литературы и  составляет
справедливую гордость английского народа.
     Книги Диккенса не только переведены почти на все  языки  мира:  они  до
настоящего времени читаются  всеми  народами  мира,  до  настоящего  времени
пользуются любовью миллионов людей  как  на  родине,  так  и  далеко  за  ее
пределами.
     Сочинения  Диккенса  получили  в  XIX  веке  в  России  более   широкое
распространение, чем в  других  странах  Европы,  и  слава  писателя  у  нас
значительно превысила славу и популярность его в других европейских странах.
     Демократизм и глубокий гуманизм творчества Диккенса был  созвучен  тому
направлению в русской литературе, которое складывалось в те же  годы,  когда
начинал писать великий  английский  реалист.  Произведения  Диккенса  начали
переводиться и распространяться в России  сразу  после  того,  как  "Записки
Пиквикского клуба" сделали имя писателя известным по  всей  Англии.  Русский
читатель познакомился с первыми романами  Диккенса  в  начале  "гоголевского
периода" в русской литературе, то есть тогда, когда в ней уже ярко выявились
демократические тенденции. Достоевский справедливо заметил в 1873 году,  что
русский читатель знает и понимает Диккенса "почти так  же,  как  англичане".
"Мы, может быть, - добавляет Ф. М. Достоевский, - любим его  не  меньше  его
соотечественников".
     Русские критики еще при жизни Диккенса увидели главную заслугу писателя
в осознанной демократической и  социальной  тенденции  его  творчества  и  в
порожденной ею силе разоблачения современного ему буржуазного общества.  Они
же  увидели  и  подчеркнули  неразрывную  связь  художественного  мастерства
Диккенса с этой тенденцией.
     Белинский, Чернышевский, Писарев высказали глубокие и верные суждения о
творчестве крупнейшего английского реалиста; все  значение  их  высказываний
можно понять лишь в сопоставлении с тем, что писалось о Диккенсе зарубежными
и, в частности, английскими критиками  и  исследователями.  Салтыков-Щедрин,
отмечая противоречия в творениях Диккенса, вместе с тем высоко оценивал  его
реализм,  который  любил  противопоставлять   бесстрастному   документализму
натуралистов.
     Еще при жизни Диккенса английская  критика  разделилась  в  оценке  его
произведений.  Наиболее  консервативные  рецензенты  осуждали  писателя   за
критицизм, за обличительные образы.
     Либеральная критика еще при жизни Диккенса нарочито преувеличивала  его
роль как проповедника  христианского  всепрощения  и  сторонника  классового
мира, тем самым освещая его творчество односторонне и превратно.
     Охотнее же всего буржуазная критика и при жизни Диккенса  и  после  его
смерти  замалчивала  социально  обличительную  силу   мастера   критического
реализма. Английские буржуазные литературоведы, сделавшие немало по изучению
биографии писателя и его произведений, собиранию и опубликованию  оставшихся
после его смерти документов и материалов. не хотели  проникнуть  в  сущность
того, что писал Диккенс. Они много говорят  об  оптимизме  Диккенса,  о  его
веселом смехе, в мягкости его юмора. Более того: они склонны все  творчество
Диккенса расценивать как творчество юмориста.
     Диккенс на  родине  официально  признан  величайшим  писателем.  О  нем
написаны  серьезные  исследования  (Ф.  Киттон  и  У.  Декстер).   Тщательно
изучается его наследство.  Издаются  диккенсовские  энциклопедии,  создаются
диккенсовские    клубы.    Издается    специально    диккенсовский    журнал
("Диккенсиана").  Однако  при  парадной  отдаче  почестей   Диккенсу   часто
оказывается, что изучение его наследия носит поверхностный характер.
     Современная реакционная критика на Западе о Диккенсе либо молчит,  либо
посвящает ему объемистые исследования, в которых устанавливаются новые, чаще
всего "сенсационные", факты из его биографии: разыскиваются новые документы,
раскрывающие личную жизнь писателя, его юношеские  увлечения,  романтические
встречи и т.п. В защиту Диккенса выступили английские прогрессивные  критики
(Джексон,  Кетль,  Линдсей  и  др.),   подчеркнувшие   социальное   значение
творчества великого реалиста.
     Правдиво отражая жизнь. Диккенс неизменно  боролся  за  человечность  в
отношениях между людьми. И книги его, насыщенные гневом и возмущением против
всяческой  несправедливости,  против  всякого  лицемерия,  дышащие   горячей
любовью к человеку и его счастью, помогают и сейчас народам всего мира в  их
борьбе за прогрессивные идеалы, за счастливую жизнь трудящихся людей.




---------------------------------------------------------------------------
     OCR: Максим Бычков
---------------------------------------------------------------------------

        ГЛАВА I  

              Приходский надзиратель. Пожарная машина. Учитель

                             перевод Н.Дарузес

     Как много мыслей заключено в одном этом коротком  слове  "приход"!  Как
часто за ним скрывается повесть о нищете и несчастье, о погибших надеждах  и
полном разорении, о неприкрытой  бедности  и  удачливом  плутовстве.  Бедный
человек с маленькими заработками и большой семьей едва перебивается изо  дня
в день, с трудом добывая семье пропитание; денег ему хватает в обрез, только
чтобы  утолить  голод  сегодня,  о  завтрашнем  дне  он   не   в   состоянии
позаботиться. За квартиру он вовремя не платит; срок платежа  давно  прошел,
подходит второй платежный срок, он не  может  уплатить,  -  его  вызывают  в
приход. Имущество описывают за долги, дети плачут  от  голода  и  холода,  и
самую постель, на которой лежит его больная жена, вытаскивают из-под нее  на
улицу.  Что  ему  делать?  К  кому  обратиться   за   помощью?   К   частной
благотворительности? К добрым людям? Нет, конечно, - есть  же  у  него  свой
приход. Есть и приходская канцелярия, и приходская  больница,  и  приходский
лекарь,  и  приходские  чиновники,  и  приходский  надзиратель.   Образцовые
учреждения,  добрые,  мягкосердечные  люди.  Умирает  женщина  -  приход  ее
хоронит. О детях некому позаботиться - приход берет  это  на  себя.  Человек
сначала ленится, потом уже не  может  получить  работу  -  приход  дает  ему
пособие; а когда нужда и пьянство сделают свое дело, его,  тихого,  неведомо
что бормочущего идиота, сажают в приходский дом сумасшедших.
     Приходский надзиратель - одно из самых важных, а быть  может,  и  самое
важное лицо среди местного начальства. Он, разумеется,  не  так  богат,  как
церковный староста, не так образован, как приходский  письмоводитель,  и  от
него зависит не столь многое, как от первых двух. Тем не  менее  власть  его
очень велика, и он со своей стороны  прилагает  все  усилия  к  тому,  чтобы
достоинство его высокой должности не пострадало. В нашем приходе надзиратель
Симмонс - отличный малый. Одно удовольствие слушать, как в приемные  дни  он
разъясняет глухим старухам существующие законы о бедных, стоя в  коридорчики
перед комнатой приходского совета; как  повествует  о  том,  что  он  сказал
старшему церковному старосте и что тот сказал  ему;  и  как  "мы"  (то  есть
приходский надзиратель и прочие лица) решили поступить в  таком-то  случае..
Убогого вида женщина, будучи вызвана в приходский совет, жалуется на крайнюю
нужду, рекомендуясь вдовой с шестью малыми детьми.
     - Где вы живете? - спрашивает один из попечителей.
     - Снимаю комнату на третьем этаже по черной лестнице, добрые господа, у
миссис Браун, номер три по переулку короля Вильгельма, она вот уж пятнадцать
лет там живет, знает, как я тружусь, рук не покладаю; еще когда покойный муж
был жив, господа, а помер он в больнице...
     - Ну, хорошо, - прерывает ее  попечитель,  записывая  адрес,  -  завтра
утром я пошлю Симмонса, пусть проверит, правду ли"  вы  рассказываете;  если
правду, так вас, пожалуй, надо устроить в работный  дом...  Симмонс,  завтра
первым делом" ступайте к ней с утра, слышите?
     Симмонс кланяется в знак согласия и выпроваживает женщину за двери.  Ее
прежнее восхищение "советом" (все они сидят, уставившись в большие книги,  и
все они в шляпах); не может  сравниться  с  почтительным  трепетом,  который
внушает  ей  блистающий  галунами  провожатый;  а  ее  рассказ  о  том,  что
происходило в приемной, еще усиливает, если только  возможно,  то  почтение,
которое выказывает толпа просителей этому важному лицу. Что же  касается  до
вызова в суд, то, если за это берется Симмонс, как представитель прихода,  -
пиши пропало. Он знает наизусть все  титулы  лорд-мэра,  излагает  дело  без
единой запинки; говорят даже, как-то  раз  отпускал  шуточки  и,  по  словам
старшего лакея лорд-мэра (который при этом присутствовал и  по  доверенности
поделился мнением со своим приятелем), они  ничем  не  хуже  острот  мистера
Хоблера*.
     Стоит посмотреть на него  и  в  воскресенье  -  в  парадном  мундире  и
треуголке, с длинным жезлом в левой руке для парада и коротенькой тростью  в
правой для работы. Как торжественно он  разводит  детей  по  местам!  И  как
скромно и невинно посматривают на него мальчишки, когда все они уже  уселись
и он напоследок окидывает их особенно грозным взглядом, свойственным  одному
только приходскому надзирателю! После того как старосты и попечители должным
порядком уселись на скамьи за занавесями,  он  садится  и  сам  на  скамейку
красного дерева, сооруженную специально для него в проходе между скамьями, и
внимание его делится между молитвенником и мальчишками.  Вдруг,  как  раз  в
середине проповеди, когда паства погружена в глубокое  молчание,  нарушаемое
только голосом священника, по всей церкви с удивительной ясностью разносится
звон монетки, упавшей на каменный пол. Обратите внимание,  сколько  такта  у
приходского надзирателя! Невольное выражение ужаса  мгновенно  сменяется  на
его  лице  выражением  полного  равнодушия,  как  будто  он  один  из   всех
присутствующих не слышал никакого шума. Хитрость удается. Осторожно  вытянув
вперед правую ногу, наподобие щупальца, мальчишка, уронивший монетку,  после
одной-двух попыток поднять ее, отваживается,  наконец,  нырнуть  за  нею,  а
надзиратель, обойдя свою жертву кругом и беззвучно подкравшись, приветствует
круглую головенку, снова вынырнувшую из-под скамьи, градом ударов, нанося их
той самой тростью, о которой мы уже  говорили,  к  величайшему  удовольствию
трех молодых людей на соседней скамье, которые  начинают  громко  кашлять  и
кашляют до самого конца проповеди.
     Таковы некоторые черты, из коих можно видеть всю важность и  солидность
приходского надзирателя - солидность, ничем не нарушавшуюся во всех случаях,
какие нам приходилось наблюдать, кроме тех, когда требовалось пустить в  ход
чрезвычайно  полезный  механизм  -   приходскую   пожарную   машину:   тогда
действительно творится бог знает что. Двое мальчишек со  всех  ног  бегут  к
приходскому надзирателю и сообщают ему, что они своими глазами видели, как в
трубе у соседей  загорелась  сажа;  машину  поспешно  выкатывают  из  сарая,
сгоняют к ней целый отряд мальчишек, и, припряженные к ней веревкамн, они  с
грохотом  волокут  ее  по  мостовой,  а   надзиратель   бежит,   -   мы   не
преувеличиваем, - бежит рядом; наконец, машина подкатывает  к  дому,  вокруг
которого сильно пахнет сажей, и приходский надзиратель  стучит  в  дверь  не
менее получаса, не теряя при этом солидности.  Так  как  никто  не  обращает
внимания на массу затраченного им ручного труда, а  воду  уже  спустили,  то
пожарная машина поворачивает обратно под крики мальчишек и опять подкатывает
к  работному  дому;  а  на  другой  день  надзиратель   закатывает   выговор
несчастному домовладельцу и взыскивает с него сколько полагается по  закону.
На настоящем пожаре нам пришлось видеть  приходскую  пожарную  машину  всего
один раз. Она прибыла с невиданной скоростью, делая по крайней  мере  три  с
половиной мили в час, запас воды  был  солидный,  и  на  место  она  явилась
первой: заработал пожарный насос, толпа уже кричала  "ура!",  с  приходского
надзирателя градом катился пот; но, к несчастью, когда уже совсем  собрались
тушить пожар, обнаружилось, что никто не знает, как надо наливать воду в эту
самую машину, и что восемнадцать мальчишек и один  взрослый  двадцать  минут
качали изо всех сил впустую, без всякого толку!
     После надзирателя самые значительные лица в приходе  -  это  смотритель
работного дома и учитель.  Приходский  письмоводитель,  как  всем  известно,
коротенький, пухлый человечек в черном, с толстой и довольно длинной золотой
цепью, на конце которой болтаются две большие печати и ключ. Он  ходатай  по
делам  и  вечно  спешит,  всего  же  больше  тогда,  когда  устремляется  на
какое-нибудь приходское собрание, комкая в одной  руке  перчатки,  а  другой
придерживая под мышкой большую красную книгу. Что же до церковных старост  и
попечителей, то их мы касаться не будем, ибо нам о них известно  только  то,
что по большей части это почтенные торговцы, которые носят шляпы  с  полями,
скорее плоскими, нежели загнутыми кверху, и что время от  времени,  выставив
где-нибудь на видном месте в церкви извещение - золотыми  буквами  на  синем
фойе, - они сообщают нам о том важном обстоятельстве, что  хоры  подверглись
перестройке и украшению, а орган - ремонту.
     Смотритель работного дома в нашем приходе - да обыкновенно  и  в  любом
приходе - не из тех людей, у которых лучшая часть жизни уже позади и которые
дотягивают последние годы на какой-нибудь маленькой должности,  вспоминая  о
прошлом только тогда, когда чувствуют себя униженными и не слишком  довольны
настоящим. Мы никак не можем установить точно, какое положение занимал  этот
человек  прежде;  нам  кажется,  что  он  был  чем-то  вроде  конторщика   у
какого-нибудь ходатая по делам, а может  статься,  и  учителем  в  начальной
школе, - но кем бы  он  ни  был  раньше,  ясно,  что  теперь  его  положение
изменилось к лучшему. Доходы его, конечно, невелики, о  чем  свидетельствует
порыжелый черный сюртук с потертым бархатным воротником; зато  ему  не