Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
глаза.
- Четырежды пять хватит за глаза, так? - сказал мистер Джеггерс,
сдвинув брови. - Ну, а сколько, по-вашему, будет четырежды пять?
- По-моему?
- Вот-вот, - сказал мистер Джеггерс. - Сколько?
- Нужно полагать, что, по-вашему, это будет двадцать фунтов, - сказал
я, улыбаясь.
- Забудем о том, сколько это будет по-моему, друг мой, - заявил мистер
Джеггерс, тряхнув головой с упрямым и хитрым видом. - Я хочу знать, сколько
это будет по-вашему.
- Двадцать фунтов, разумеется.
- Уэммик! - сказал мистер Джеггерс, отворяя дверь в контору. - Примите
от мистера Пипа письменный приказ и выдайте ему двадцать фунтов.
Такой определенный способ вести дела произвел на меня не менее
определенное впечатление, не скажу чтобы приятное. Мистер Джеггерс никогда
не смеялся; но он носил большущие, до блеска начищенные сапоги со скрипом, и
когда он, бывало, стоял в ожидании ответа, нагнув свою массивную голову,
сдвинув брови и покачиваясь с носка на пятку, сапоги эти начинали скрипеть,
словно они-то посмеивались, сухо и подозрительно. Воспользовавшись тем, что
мистер Джеггерс куда-то ушел, а Уэммик показался мне более обычного
оживленным и разговорчивым, я признался ему, что мистер Джеггерс просто
ставит меня в тупик своим обращением.
- Ему было бы лестно это слышать, - сказал Уэммик. - Он только того и
добивается... Да вы не думайте, - ответил он на мой удивленный взгляд. -
здесь нет ничего личного; это у него профессиональное, чисто
профессиональное.
Сидя за своей конторкой, Уэммик завтракал - с хрустом разламывал
жесткую галету и кусками отправлял в щель, служившую ему ртом, словно
опускал в почтовый ящик.
- Мне всегда представляется, - сказал Уэммик, - будто он наставил
капкан и следит. А потом вдруг - хлоп! - и ты попался!
Оставив при себе замечание, что капканы на людей отнюдь не украшают
жизнь, я спросил, - верно, мистер Джеггерс большой мастер в своем деле?
- Еще бы, - подтвердил Уэммик. - Другим до него далеко, как до
Австралии. - Он указал пером на пол конторы, тем поясняя свою мысль, что
Австралия - самая отдаленная от нас точка земного шара. - Или как до неба, -
добавил Уэммик, водворяя перо на конторку, - потому что это еще дальше, чем
Австралия.
- В таком случае, - сказал я, - дела у него, наверно, идут хорошо? - И
Уэммик ответил: - Пре-вос-ходпо!
Я спросил, много ли в конторе клерков.
- Много клерков нам держать нет смысла, потому что Джеггерс-то один, а
посредники никому не нужны. Нас всего четверо. Хотите взглянуть на
остальных? Вы ведь, можно сказать, свой человек.
Я принял его предложение. Мистер Уэммик опустил и почтовый ящик остатки
галеты, выплатил мне деньги из стальной шкатулки, хранившейся в кассе, ключ
от которой он держал где-то у себя на спине и вытаскивал из-за ворота как
железную косичку, и мы отправились наверх. Помещение конторы было темное,
обшарпанное; засаленные плечи, оставившие свои следы и в кабинете мистера
Джеггерса, видимо, годами терлись о стены, спускаясь и поднимаясь по
лестнице. На втором этаже, в комнате окнами на улицу, сидел огромный,
бледный и опухший клерк - некая помесь трактирщика с крысоловом, -
принимавший трех обшарпанных посетителей, с которыми он обращался так же
бесцеремонно, как, по-видимому, обращались здесь со всеми, кто нес свою
лепту в сундуки мистера Джеггерса. - Собирает показания для Бейли *, -
сказал мистер Уэммик, выйдя на площадку. Этажом выше щупленький, похожий на
терьера, сильно обросший клерк (его, видимо, стригли в последний раз еще
щенком) тоже был занят с посетителем - подслеповатым человеком, о котором
мистер Уэммик сказал, что это плавильщик, и котел у него всегда кипит, так
что он расплавит вам все на свете, и который обливался потом, точно совсем
недавно пробовал свое искусство на самом себе. В комнате окнами во двор
сутулый человек с распухшей щекой, которую он завязал грязной фланелевой
тряпкой, и в старом черном костюме, блестевшем так, словно его долго терли
воском, сидел, согнувшись над конторкой, и переписывал набело записи двух
других клерков для последующего представления их самому мистеру Джеггерсу.
Это и был весь штат конторы. Спустившись обратно в нижний этаж, Уэммик
заглянул в кабинет моего опекуна и сказал:
- Здесь вы уже бывали.
- Объясните мне, - попросил я, ибо взгляд мой опять упал на те два
отвратительных усмехающихся слепка, - кто это такой?
- Это? - сказал Уэммик. Он влез на стул и снял с полки страшные головы,
предварительно сдунув с них пыль. - Это в своем роде знаменитости. Наши
клиенты, прославленные личности, и нас прославили. Вот этот молодчик (ты что
это, негодяй, не иначе как ночью с полки слезал и в чернильницу заглядывал -
бровь-то вся в чернилах!) убил своего хозяина, да так ловко обделал это
дельце, что труп даже найти не удалось.
- Он тут похож? - спросил я, невольно отодвигаясь подальше, в то время
как Уэммик плюнул злодею на бровь и энергично вытер ее рукавом.
- Похож ли? Да он тут как живой. Слепок сделали в Ньюгете, как только
его вынули из петли. А я тебе крепко полюбился, верно, мошенник ты этакий,
а? - и в виде комментария к этому нежному обращению Уэммик потрогал брошь с
изображением девицы и плакучей ивы, склоненных над погребальной урной, и
сказал: - Специально для меня была заказана!
- А кто эта леди, известно? - спросил я.
- Нет, - отвечал Уэммик. - Просто его фантазия (а ты любил
пофантазировать, верно?). Нет: в этом деле, мистер Пип, дамы не были
замешаны, кроме только одной, а та была не красавица и не знатного рода, и
она не стала бы интересоваться этой урной, разве что в ней было бы налито
спиртное. - Временно сосредоточив свое внимание на брошке, Уэммик отложил
слепок и протер ее носовым платком.
- А этот, второй, умер такой же смертью? - спросил я. - Выражение у
него точно такое же.
- Совершенно верно, - сказал Уэммик. - Выражение самое натуральное. Как
будто одну ноздрю зацепили рыболовным крючком и дернули за леску. Да, он
умер такой же смертью; в нашей практике это вполне естественная смерть,
можете мне поверить. Этот красавец, видите ли, подделывал завещания, а к
тому же, по всей вероятности, сокращал жизнь мнимым завещателям. А ведь у
тебя были джентльменские замашки, приятель! (Мистер Уэммик снова обращался
не ко мне.) Ты уверял, что умеешь писать по-гречески. Эх ты, хвастунишка
несчастный! Ну и врал же ты! Никогда еще не встречал такого враля!
Прежде чем водворить своего покойного друга обратно на полку, Уэммик
потрогал самый широкий из своих траурных перстней и сказал:
- Он всего за день до смерти посылал за этим к ювелиру.
Пока Уэммик убирал второй слепок и слезал со стула, у меня возникла
догадка, уж не все ли его драгоценности приобретены подобным образом. И
поскольку он не проявлял на этот счет ни малейшей скрытности, я отважился
спросить его об этом, когда он снова очутился на полу и стал обтирать
пыльные руки.
- Да, разумеется, - отвечал он, - это все подарки такого же рода. Один
тянет за собою другой, так оно и идет. Я от них никогда не отказываюсь. Это
интересные сувениры. А кроме того, это имущество. Пусть цена им невелика, по
это имущество, к тому же движимое. Вам, при наших блестящих перспективах,
это может показаться мелочью, а я так всегда руководствуюсь правилом: "Чем
больше движимого имущества, тем лучше".
Когда я выразил полное свое одобрение такой политике, он продолжал
весьма дружелюбно:
- Если бы вам вздумалось как-нибудь навестить меня в Уолворте, я сочту
это за честь и в любое время буду рад предоставить вам ночлег. Удивить мне
вас нечем, но, возможно, вам интересно будет взглянуть на мою маленькую
коллекцию; и в саду и в беседке сейчас приятно посидеть.
Я сказал, что с радостью воспользуюсь его гостеприимством.
- Очень вам обязан, - сказал он. - Так, значит, как только вам будет
удобно - милости просим. У мистера Джеггерса вы еще никогда не обедали?
- Нет.
- Он вас угостит вином, - сказал Уэммик, - отменным вином. А я вас
угощу пуншем, и не плохим. И еще я вам вот что скажу: когда будете у мистера
Джеггерса, обратите внимание на его экономку.
- Что-нибудь исключительное?
- Да, пожалуй, - отвечал Уэммик. - Это - укрощенная тигрица. Вы скажете
- не такое уж исключение, но это смотря по тому, насколько дикой была
тигрица и долго ли ее пришлось укрощать. Ваше восхищение талантами мистера
Джеггерса еще возрастет. Так что не забудьте обратить внимание.
Я сказал, что не забуду, тем более что его слова разожгли мое
любопытство. Мы стали прощаться, но тут он спросил, не хочу ли я потратить
пять минут на то, чтобы посмотреть, как орудует мистер Джеггерс?
По некоторым причинам, и прежде всего потому, что мне было не совсем
ясно, над чем это мистер Джеггерс "орудует", я согласился. Мы нырнули в Сити
и вынырнули в битком набитой зале полицейского суда, где единокровный (в
смертоубийственном смысле) брат покойника, любившего замысловатые брошки,
хмуро что-то жевал, ожидая решения своей участи, в то время как мой опекун
допрашивал какую-то женщину, повергая и трепет и ее, и судей, и всех
присутствующих. Всякое слово, приходившееся ему не по вкусу - кем бы оно ни
было произнесено, - он тут же приказывал "записать". Всякий раз, как
кто-нибудь от чего-нибудь отпирался, он говорил: "Я из нас это вытяну!", а
на всякое признание отвечал: "Вот вы и попались!" Стоило ему куснуть свой
палец, как судей бросало в дрожь. Воры и сыщики, точно завороженные, ловили
каждое его слово и ежились, когда он поводил на них бровью. От какой стороны
он выступал, я так и не понял, потому что на мой взгляд он всех одинаково
стирал в порошок; знаю только, что в ту минуту, когда я на цыпочках
пробирался к выходу, он был не на стороне суда, потому что даже ноги старого
джентльмена, сидевшего на председательском месте, судорожно дергались под
столом, - так беспощадно мистер Джеггерс доказывал, что поведение его
недостойно представителя английского закона и правосудия.
^TГЛАВА XXV^U
Бентли Драмл, молодой человек до того угрюмый, что он даже ко всякой
книге относился так, словно автор нанес ему кровную обиду, не более
дружелюбно относился и к новым знакомым. Тяжеловес и тяжелодум, с тяжелым
складом лица и тяжелым, заплетающимся языком, который, казалось, ворочался у
него во рту так же неуклюже, как сам он ворочался на диване, - Драмл был
ленив, заносчив, скуп, замкнут и подозрителен. Родители его, состоятельные
люди, жившие в Сомерсетшире, растили сей букет добродетелей до тех пор, пока
не обнаружили, что он совершеннолетний и притом совершеннейший балбес. Таким
образом, когда Бентли Драмл попал к мистеру Покету, он был на голову выше
ростом, чем этот джентльмен, и на несколько голов тупее, чем большинство
джентльменов.
Стартопа вконец избаловала слабовольная мать, которая держала его дома,
когда ему следовало находиться в школе, но он горячо любил ее и безмерно ею
восхищался. Тонкими чертами лица он напоминал женщину, и - как сказал
однажды Герберт - было "сразу видно, что он - вылитая мать, хотя бы ты ее
никогда и не видел".
Не удивительно, что он понравился мне куда больше, чем Драмл, и что с
первых же наших вечеров на реке мы с ним стали возвращаться вместе,
переговариваясь по пути, в то время как Бентли Драмл следовал за нами в
одиночестве, вдоль самого берега, среди камышей. Даже когда прилив мог бы
подогнать его лодку, он не пользовался этим, а жался поближе к берегу, точно
какая-то противная земноводная тварь; и таким я его всегда вспоминаю, -
пробирается вслед за нами в темноте, по заводям, а наши две лодки несутся
посреди реки, рассекая отражение заката или лунную дорожку.
Герберт был моим закадычным другом. Я предоставил ему половину моей
лодки, поэтому он часто являлся в Хэммерсмит; а я, владея половиной его
квартиры, часто бывал в Лондоне. Мы шагали по дороге, соединявшей наши
обиталища, во всякое время дня и ночи. К этой дороге (хотя теперь она уже не
так приятна) я до сего дня сохранил нежное чувство, возникшее в пору наивной
юности и розовых надежд.
Я прожил в доме мистера Покета месяца два, когда там появились мистер и
миссис Камилла. Камилла оказалась сестрой мистера Покета. Появилась и
Джорджиана, которую я видел тогда же у мисс Хэвишем. Это была дальняя
родственница - старая дева, страдавшая несварением желудка, которая выдавала
свою чопорность за благочестие, а свою больную печень - за любовь к
ближнему. Все они меня ненавидели, как ненавидят люди жадные и обманутые в
своих ожиданиях. И разумеется, зная о моей удаче, раболепно передо мной
пресмыкались. На мистера Покета они смотрели как на ребенка, понятия не
имеющего о своей выгоде, и третировали его с уже знакомой мне высокомерной
снисходительностью. Миссис Покет они ни во что не ставили; но, впрочем,
допускали, что бедняжку постигло жестокое разочарование, потому что эта
теория отбрасывала слабый отраженный свет на них самих.
Вот в какой обстановке мне предстояло жить и учиться. Я скоро привык
сорить деньгами и с легкостью шел на расходы, которые за каких-нибудь
три-четыре месяца до того показались бы мне баснословными; но никогда и ни
при каких обстоятельствах я не бросал ученья. В этом не было большой
заслуги, - просто у меня хватало ума понимать, как мало я знаю. С помощью
мистера Покета и Герберта я быстро шел вперед; а поскольку либо тот, либо
другой всегда готов был дать мне указания и устранить с моего пути все
трудности, поистине нужно было быть таким болваном, как Драмл, чтобы не
сделать успехов.
Уже несколько недель я не виделся с мистером Уэммиком и однажды решил
написать ему и назначить вечер, когда я хотел бы у него побывать. Он
ответил, что очень рад и будет ждать меня в конторе в шесть часов. Туда я и
направился точно к назначенному времени и застал его в ту минуту, когда он
опускал ключ от кассы себе за шиворот.
- Хотите пройтись в Уолворт пешком? - предложил он.
- С удовольствием, - сказал я, - а вы как?
- Я тем более, - отвечал Уэммик. - Когда весь день просидишь за
конторкой, не мешает размяться. Давайте я расскажу вам, мистер Пип, что у
меня будет на ужин. Будет у меня на ужин бифштекс - домашнего приготовления,
и холодная жареная курица - из кухмистерской. Думаю, что курочка не
жилистая, потому что хозяин кухмистерской на днях был у нас присяжным
заседателем, и мы его недолго мучили. Я ему это напомнил, когда покупал
курицу. "Выберите, говорю, какая получше, древний бритт, потому что в нашей
власти было таскать вас в суд еще и два и три дня". А он на это ответил:
"Разрешите презентовать вам наилучшую птицу во всем заведении". Я, конечно,
разрешил. Как-никак, это имущество и притом движимое. Против престарелых
родителей вы, надеюсь, ничего не имеете?
Мне казалось, что он все еще говорит о курице, но он добавил: - Дело в
том, что у меня дома имеется престарелый родитель.
Я ответил, как того требовала вежливость.
- Значит, вы еще не обедали у мистера Джеггерса? - продолжал Уэммик,
бодро шагая рядом со мной.
- Нет еще.
- Он мне так и сказал сегодня, когда узнал, что я вас жду. Скорее всего
завтра получите приглашение. Он и товарищей ваших хочет пригласить. Троих -
ведь их, кажется, трое?
Обычно я не причислял Драмла к своим близким друзьям, но тут ответил: -
Да.
- Так вот, он и решил пригласить всю ораву, - нельзя сказать, чтобы это
слово мне польстило. - и чем бы он вас ни накормил, накормлены вы будете
знатно. Разнообразия не ждите, но высокое качество обеспечено. И еще одно у
него в доме странно, - продолжал Уэммик после минутного молчания, словно
само собой разумелось, что за это время он подумает об экономке, - он не
разрешает запирать на ночь ни окна, ни двери.
- И к нему ни разу не забирались грабители?
- В том-то и дело! - ответил Уэммик. - Он всем на свете заявляет:
"Хотел бы я посмотреть на того человека, который ограбит меня". Боже ты мой,
да я сам сколько раз слышал у нас в конторе, как он говорил отъявленным
громилам: "Где я живу - вам известно; у меня в доме нет ни болтов, ни
задвижек; что же вы не попытаете счастья? А ну? Может быть, соблазнитесь?"
Но поверьте, сэр, никто на это не пойдет, ни за какие деньги.
- Его так боятся? - спросил я.
- Боятся? - сказал Уэммик. - Еще бы! Но он, хоть и подзадоривает их, а
все же и тут хитрит. Серебра не держит, сэр. Все мельхиоровое, до последней
ложки.
- Значит, - заметил я, - им бы не много досталось, даже если бы...
- Зато ему досталось бы много, - перебил меня Уэммик, - и они это
знают. Ему достались бы их головы, и не один десяток. Ему досталось бы все,
что он сумел бы забрать. А чего только он не сумеет забрать, если захочет. -
это и сказать невозможно.
Я было погрузился в размышления о всемогуществе моего опекуна, но
Уэммик опять заговорил:
- Что касается отсутствия серебра, тут, понимаете ли, все темно, как в
омуте. У реки свои омуты, у него свои. А возьмите его цепочку от часов.
Она-то настоящего золота.
- И очень массивная. - заметил я.
- Массивная? - повторил Уэммик. - Еще бы. И часы золотые, с репетицией,
сто фунтов стоят, ни пенни меньше. В Лондоне примерно семьсот воров знает
про эти часы, мистер Пип; и все они, мужчины, женщины и дети, признали бы
каждое звено этой цепочки и отскочили бы от нее, как от раскаленного железа,
доведись им к ней прикоснуться.
Начав с этого, а потом беседуя о разных других предметах, мы с мистером
Уэммиком коротали дорогу и время, пока он не сообщил мне, что мы добрались
до Уолворта.
Уолворт представлял собою множество переулков, канав и садиков, -
место, по-видимому, тихое и скучновато. Дом Уэммика, маленький, деревянный,
стоял в саду, фасад его вверху был выпилен и раскрашен наподобие
артиллерийской батареи.
- Моя работа, - сказал Уэммик, - не правда ли, красиво?
Я рассыпался в похвалах. Я, кажется, никогда не видел такого маленького
домика, таких забавных стрельчатых окошек (по преимуществу ложных) и
стрельчатой двери, такой крошечной, что в нее едва можно было пройти.
- Вон там, видите, настоящий флагшток, - сказал Уэммик, - по
воскресеньям на нем развевается настоящий флаг. А теперь смотрите сюда. Я
перешел по мосту, сейчас подниму его, и кончено, сообщение прервано.
Мост представлял собой доску, перекинутую через ров и четыре фута
шириной и два глубиной. Но приятно было видеть, с какой гордостью Уэммик его
поднял и закрепил, улыбаясь на этот раз не одними губами, а всем сердцем.
- Каждый вечер в девять часов по гринвичскому времени стреляет пушка, -
сказал Уэммик. - Вон она там. Когда вы ее услышите, так, наверно, признаете,
что это сущий громобой.
Орудие, о котором он говорил, было установлено на крыше крепостцы,
построенной из фанерной решетки. От дождя его защищало замысловатое
брезентовое сооружение вроде зонтика.
- А позади дома, - сказал Уэммик, - не на виду, чтобы не нарушать
картины укреплений, - я ведь так считаю, что раз у тебя есть идея, проводи
ее в жизнь последовательно и все ей подчиняй; не знаю, с