Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
время как мне
хочется побеседовать о чем-нибудь другом; когда я начинаю историю моих
любовных похождений, в то время как он меня перебивает, - что я такое, если
не его собака? Слабовольные люди - это собаки упрямых людей.
Хозяин. Эту привязанность к животным я замечал не у одних бедных людей;
многие важные дамы, Жак, окружают себя целой сворой собак, не говоря уже о
кошках, попугаях, всяких птицах.
Жак. Это происходит по их вине и по вине окружающих. Они не любят
никого, никто их не любит, и они бросают собакам чувство, которое им некуда
девать.
Маркиз Дезарси. Любить животных или бросать сердце собакам - странный
взгляд на вещи.
Хозяин. Того, что отдают этим животным, хватило бы на пропитание двум
или трем беднякам.
Жак. А вас это удивляет?
Хозяин. Нет.
Маркиз Дезарси поглядел на Жака, улыбнулся по поводу его рассуждений и,
обращаясь к Хозяину, сказал:
- У вас довольно необыкновенный лакей.
Хозяин. Лакей! Вы очень снисходительны: это я его лакей, и не далее как
сегодня утром он чуть было не доказал мне этого по всей форме.
Беседуя таким образом, они добрались до ночлега и заночевали вместе.
Хозяин Жака ужинал с господином Дезарси. Жаку и молодому человеку
сервировали отдельно. Хозяин в нескольких словах изложил маркизу историю
Жака и его фаталистический образ мыслей. Маркиз поведал о своем спутнике.
Тот был прежде премонстрантом{432} и покинул орден в связи со странным
приключением; приятели рекомендовали этого молодого человека маркизу,
который взял его в секретари за неимением лучшего. Тогда Хозяин Жака сказал:
- Странно!
Маркиз Дезарси. Что вы тут находите странного?
Хозяин. Я говорю о Жаке. Не успели мы прибыть в харчевню, которую
покинули утром, как Жак шепнул мне: "Сударь, взгляните на этого молодого
человека; бьюсь об заклад, что он был монахом".
Маркиз Дезарси. Он угадал - не знаю только, по какому признаку. Вы рано
ложитесь?
Хозяин. Обычно нет; а сегодня меня и подавно не клонит ко сну, так как
ехали мы всего лишь полдня.
Маркиз Дезарси. Если вы не можете заполнить время чем-либо более
полезным или приятным, я расскажу вам историю моего секретаря; она не из
обычных.
Хозяин. Я послушаю ее с удовольствием.
Понимаю вас, читатель; вы говорите: "А где же любовные похождения
Жака?.." Вы думаете, я любопытен менее вашего? Разве вы забыли, что Жак
любил говорить, и в особенности о себе, - мания, общая людям его ремесла,
мания, извлекающая их из ничтожества, возводящая их на трибуну и
превращающая мгновенно в интересную личность? Какая причина, по-вашему,
привлекает чернь на публичные казни? Безжалостность? Заблуждаетесь: народ
вовсе не бесчеловечен; будь у него возможность, он вырвал бы из рук
правосудия несчастного, вокруг эшафота которого толпятся люди. Он
отправляется на Гревскую площадь смотреть зрелище, о котором сможет по
возвращении рассказать в своем предместье; каково зрелище, ему безразлично,
лишь бы он играл роль, лишь бы он мог собрать соседей и его бы слушали.
Дайте на бульварах интересное представление - и площадь казни будет
пустовать. Народ падок до зрелищ, так как он забавляется, когда их видит, и
еще больше забавляется, когда о них после рассказывает. Народ страшен в
бешенстве; но оно длится недолго. Собственная нужда сделала его
сердобольным; он отвращает взгляд от ужасного зрелища, ради которого пришел,
умиляется и идет домой в слезах... Все, что я вам сейчас говорю,
заимствовано у Жака, в чем я охотно признаюсь, так как не люблю рядиться в
чужие перья. Понятие порока, понятие добродетели были неизвестны Жаку; он
полагал, что человек рожден на радость или на горе. Когда при нем
произносили слова "награда" или "кара", он пожимал плечами. По его
представлениям, награда была поощрением для добрых, кара - пугалом для злых.
"Что же еще могут они представлять собой, - говорил он, - раз свободы нет, а
судьба наша предначертана свыше?" Человек, по его мнению, с такой же
неизбежностью шествует по пути славы или позора, как шар, который обладал бы
сознанием, катится по откосу горы; и если б цепь причин и следствий,
составляющих жизнь человека с момента рождения до последнего вздоха, была бы
нам известна, мы убедились бы, что человек поступает лишь так, как вынужден
поступать. Я не раз спорил с ним без пользы и толка. Действительно, что
возразить тому, кто говорит: "Какова бы ни была сумма элементов, которые
меня составляют, я един; но одна причина влечет только одно следствие; я
всегда был единой причиной, а потому мог произвести только одно следствие, и
потому мое существование - только ряд неизбежных следствий". Так рассуждал
Жак, следуя поучениям своего капитана. Различие между миром физическим и
миром духовным он считал бессмыслицей. Капитан начинил ему голову всеми
этими идеями, заимствовав их сам у Спинозы, которого знал наизусть. Можно
подумать, что при такой системе Жак ничему не радовался, ничем не огорчался;
но это было не так. Он вел себя примерно как мы с вами. Благодарил своего
благодетеля, чтоб он продолжал делать ему добро. Сердился на несправедливого
человека, а когда ему замечали, что в таких случаях он походит на собаку,
кусающую камень, которым в нее бросили, он отвечал: "Камень, укушенный
собакой, не исправится, а несправедливого человека палка проучит". Нередко
он бывал так же непоследователен, как мы с вами, и склонен был забывать свои
принципы, за исключением особых обстоятельств, где его философии суждено
было брать верх над ним; тогда он заявлял: "Так должно было случиться, ибо
это предначертано свыше". Он старался предотвратить зло и бывал осторожен,
несмотря на величайшее презрение к осторожности. Когда же событие
совершалось, он возвращался к своему припеву, и это его утешало. В остальном
же он славный малый, откровенный, честный, смелый, преданный, верный, очень
упрямый, еще более болтливый и, так же как мы с вами, огорчен тем, что лишен
надежды когда-нибудь досказать до конца историю своих любовных похождений. А
поэтому советую вам, читатель, примириться с этим и взамен любовных
похождений Жака удовольствоваться похождениями секретаря маркиза Дезарси. К
тому же он как живой стоит у меня перед глазами, этот бедный Жак, у которого
шея обмотана большим платком; его дорожная кубышка, прежде наполненная
добрым вином, содержит теперь только ячменный отвар; он кашляет, проклиная
покинутую ими хозяйку и ее шампанское, чего бы он не сделал, если бы
вспомнил, что все предначертано свыше, даже его простуда.
А кроме того, читатель, все любовные побасенки да любовные побасенки!
Одну, две, три, четыре я вам уже рассказал, три или четыре еще предстоят;
слишком много любовных побасенок! Правда, поскольку мы пишем для вас, надо
либо отказаться от вашего одобрения, либо руководствоваться вашим вкусом, а
вы решительно стоите за любовные побасенки. Все ваши новеллы в стихах и в
прозе - любовные побасенки; почти все ваши поэмы, элегии, эклоги, идиллии,
песни, послания, комедии, трагедии, оперы - любовные побасенки. Со дня
своего рождения вы питаетесь одними только любовными баснями и все еще не
пресытились. Всех вас, мужчины и женщины, взрослые и дети, держат и еще
долго будут держать на этой диете, и она вам не надоест. Поистине, это
изумительно! Мне хотелось бы, чтобы история секретаря маркиза Дезарси тоже
оказалась любовной басней, но боюсь, что это не так и что она вам надоест.
Тем хуже для маркиза Дезарси, для Хозяина, для Жака, для вас, читатель, а
также для меня.
- Наступает момент, когда все девочки и мальчики впадают в меланхолию;
их мучит смутное беспокойство, которое распространяется на все, не находя
исхода. Они ищут одиночества, плачут, умиляются монастырской тишиной;
картина мирной жизни, якобы царящей в обители, соблазняет их. Они принимают
за глас божий, зовущий их к себе, первые вспышки пробуждающегося
темперамента; и именно тогда, когда природа предъявляет к ним свои
требования, они избирают путь, противный ее велениям. Заблуждение длится
недолго: требования природы становятся все более властными; они узнают их, и
затворенное в обители существо испытывает сожаления, его терзают истерики,
безумие и отчаяние...
Так начал маркиз Дезарси свое повествование.
- Охваченный в семнадцать лет отвращением к свету, Ришар (так зовут
моего секретаря) бежал из дому и стал премонстрантом.
Хозяин. Премонстрантом? Это хорошо. Они белы как лебеди{435}, и
основатель их ордена, святой Норберт, упустил в своем статуте только одно...
Маркиз Дезарси. Дать каждому из монахов по визави.
Хозяин. Если б у амуров не было в обычае ходить голышом, они стали бы
премонстрантами. Этот орден усвоил совсем особую политику. Его членам
разрешают водиться с герцогинями, маркизами, графинями, женами председателей
и откупщиков, но только не с мещанками. Как бы ни была хороша купчиха, вы
редко увидите премонстранта в лавке.
Маркиз Дезарси. Ришар говорил мне это. Он принял бы схиму после двух
лет послушничества, если бы родители не воспротивились этому. Отец
потребовал его возвращения домой и предложил проверить свое призвание,
соблюдая монастырский образ жизни в течение года: договор был честно
соблюден обеими сторонами. По прошествии этого срока Ришар попросил
разрешения постричься. Отец отвечал: "Я предоставил вам год для принятия
окончательного решения; надеюсь, что вы не откажетесь отложить его еще на
такой же срок; при этом я согласен, чтобы вы провели его вне дома". В
течение этой второй отсрочки аббат ордена приблизил Ришара к себе. В это-то
время он и был втянут в происшествие, которое случается только в монастырях.
Во главе одной из обителей ордена стоял человек совсем особого склада; звали
его отцом Гудсоном. Отец Гудсон обладал весьма интересной наружностью:
открытый лоб, овальное лицо, орлиный нос, большие голубые глаза, округлые
щеки, красивый рот, точеные зубы, очень тонкая улыбка, копна светлых волос,
придававших достоинство его привлекательным чертам; он был умен, образован,
весел, отличался приятными манерами и речами, любовью к порядку и к труду;
но в то же время ему были свойственны бешеные страсти, неудержимое влечение
к удовольствиям и к женщинам, склонность к интригам, доходившая до предела,
самые распутные нравы и безграничный деспотизм в управлении обителью. Когда
ему вверили ее на попечение, там царил невежественный янсенизм, учение шло
плохо, мирские доходы духовенства были в беспорядке, религиозные обязанности
находились в забвении, службы отправлялись без должной пристойности,
свободные помещения были заняты распутными школярами. Отец Гудсон обратил
этих янсенистов в правую веру или вовсе удалил их из обители, взял в свои
руки учение, наладил доходы, восстановил дисциплину, изгнал беспутных
школяров, ввел порядок и пристойность в отправление богослужений - и
превратил свою общину в одну из самых примерных. Гудсон применял строгости к
другим, но не к себе; он был не так глуп, чтобы нести то железное ярмо,
которое наложил на подчиненных; за это они питали к Гудсону скрытую, а
потому особенно сильную и опасную злобу. Всякий был ему враг и соглядатай;
всякий исподтишка старался проникнуть за завесу его поведения; всякий вел
счет его тайным распутствам; всякий хотел его погубить: он не мог сделать
шагу, чтобы за ним не следили; он не успевал завести любовную связь, как о
ней уже знали.
Аббату ордена был отведен дом, прилегавший к монастырю. В доме имелись
две двери: одна выходила на улицу, другая вела в обитель. Гудсон взломал
замки этих дверей; аббатство превратилось в арену его ночных оргий, а
постель аббата - в ложе его развлечений. С наступлением ночи он самолично
впускал через наружную дверь в апартаменты аббата женщин всякого звания: там
устраивались изысканные ужины. У Гудсона была исповедальня, и он совратил
всех тех из своих прихожанок, кто своей внешностью этого заслуживал. Среди
них была одна премиленькая кондитерша, славившаяся в околотке своим
кокетством и чарами; Гудсон, не имевший возможности ходить к ней, запер ее в
своем серале. Этот своеобразный способ увода не преминул возбудить
подозрение у родных и у супруга. Они направились к нему. Гудсон растерялся.
Но в то время как эти люди излагали ему свою беду, зазвонил колокол: было
шесть часов вечера; Гудсон приказывает им умолкнуть, обнажает голову,
встает, осеняет себя крестным знамением и произносит прочувственным и
проникновенным голосом: "Angelus Domini nuntiavit Mariае"*. И вот отец и
братья кондитерши, смущенные своим подозрением, говорят супругу, спускаясь с
лестницы: "Сын мой, вы дурак!..", "Брат мой, как вам не стыдно? Человек,
который читает Angelus, - да ведь это же святой!".
______________
* "Ангел господень возвестил Марии..." (лат.).
Однажды зимой, когда Гудсон возвращался под вечер в монастырь, к нему
пристала одна из тех особ, что ловят всех прохожих; она показалась ему
хорошенькой, он последовал за ней; но не успели они войти, как дозор - тут
как тут. Такая неудача погубила бы всякого другого; но Гудсон был человек с
головой и благодаря этому происшествию снискал благоволение и
покровительство начальника полиции. Представ перед ним, он сказал следующее:
"Меня зовут Гудсон; я настоятель обители. Когда я в нее вступил, там
царил полный беспорядок: ни наук, ни дисциплины, ни благонравия; службой
пренебрегали до непристойности; расстройство дел грозило разорением в скором
будущем. Я все восстановил; но я человек и предпочел обратиться к
совращенной женщине, нежели к порядочной. А теперь можете располагать мною
по своему усмотрению..."
Начальник полиции посоветовал ему впредь быть осмотрительнее, обещал
сохранить в тайне это происшествие и выразил желание познакомиться с ним
поближе.
Тем временем окружавшие его враги послали, каждый со своей стороны,
генералу ордена донесения, в которых излагали все, что знали о дурном
поведении Гудсона. Сопоставление этих донесений усилило их значение. Генерал
был янсенистом, а потому был не прочь отомстить за преследования, которым
Гудсон подверг его единомышленников. Он с удовольствием распространил бы на
всю секту обвинение в разврате, падавшее на защитника буллы{438} и
распущенной морали. Вследствие этого он передал донесения о разных поступках
и повадках Гудсона в руки двух официалов, которых отправил с тайным
поручением расследовать и юридически засвидетельствовать его поведение; при
этом он наказал им соблюдать в этом деле исключительную осмотрительность как
единственное средство внезапно уличить виновного и лишить его
покровительства двора и епископа Мирепуаского{438}, в глазах которого
янсенизм был величайшим грехом, а подчинение булле Unigenitus - первейшей
добродетелью. Мой секретарь Ришар был одним из этих двух официалов.
И вот оба они уезжают из епископского подворья, останавливаются у
Гудсона и келейно приступают к расследованию. Вскоре им удается составить
такой длинный список прегрешений, что его хватило бы для заключения in pace*
пятидесяти монахов. Пребывание там обоих официалов тянулось долго, но
действовали они так ловко, что ничего не вышло наружу. Гудсон, несмотря на
всю свою предусмотрительность, был близок к гибели, о которой ничего не
подозревал. Тем не менее недостаточное уважение, оказанное ему приезжими,
тайна их появления, их приходы и уходы, то вместе, то порознь, частые
совещания с другими монахами, лица, которых они навещали и которые навещали
их, возбудили в нем сомнения. Он стал следить за ними и лично, и через
других; вскоре их миссия стала для него очевидной. Нисколько не смутившись,
он старательно занялся изысканием способа не столько избежать угрожавшей ему
беды, сколько навлечь беду на головы обоих официалов; и вот удивительная
уловка, к которой он прибегнул.
______________
* В монастырском карцере.
Незадолго перед тем он совратил молодую девушку, которую укрывал в
маленькой квартире Сен-Медарского квартала. Явившись туда, он обратился к
ней со следующей речью:
"Дитя мое, все обнаружено, мы погибли; не пройдет и недели, как вас
заточат, а что будет со мной, право, не знаю. Не отчаивайтесь, не
печальтесь; поборите свою тревогу. Выслушайте меня и сделайте то, что я вам
скажу, сделайте это как следует, а я позабочусь об остальном. Завтра я
уезжаю за город. Во время моего отсутствия сходите к двум монахам, которых я
вам назову. (И он назвал ей обоих официалов.) Попросите разрешения
переговорить с ними тайно. Придя к ним, бросьтесь на колени, молите о
помощи, взывайте к чувству справедливости, просите их содействия перед
генералом, на которого они, как вам известно, имеют большое влияние,
плачьте, рыдайте, рвите на себе волосы, расскажите им всю нашу историю, и
расскажите таким образом, чтобы вызвать в них жалость к вам и отвращение ко
мне".
"Как, сударь! Рассказать им?.."
"Да, вы расскажете, кто вы, из какой семьи, как я совратил вас на
исповеди, как похитил у родителей и скрыл в этом доме. Вы скажете, что,
отняв у вас честь и введя вас в грех, я бросил вас в нищете и вы не знаете,
как быть дальше".
"Помилуйте, отец мой..."
"Исполните то, что я вам сказал, и то, что мне остается еще сказать,
или приготовьтесь к своей и моей гибели. Эти двое монахов не преминут
отнестись к вам с сочувствием, заверить вас в своем содействии и попросить
второго свидания, на которое вы должны дать согласие. Они осведомятся о вас
и о ваших родных, а так как вы расскажете им одну только правду, то у них не
возникнет никаких подозрений. После первого и второго свидания я сообщу вам,
как надо поступить на третьем. Постарайтесь только хорошо сыграть свою
роль".
Все произошло так, как задумал Гудсон. Он предпринял вторую поездку.
Официалы известили об этом молодую девушку; она снова зашла в обитель. Они
попросили ее повторить свою печальную историю. Пока она рассказывала ее
одному, другой записывал в записной книжке. Они сожалели о ее судьбе,
сообщали ей о горе ее родителей, которое было далеко не притворным, и
обещали полную безопасность ей и быструю кару соблазнителю, но при условии,
что она подпишет свое разоблачение. Это, казалось, возмутило ее; они стали
настаивать, и она согласилась. Оставалось только установить день и час для
составления показания, что требовало подходящего времени и места... "Здесь
невозможно: приор может вернуться и меня заметить..." Девушка и официалы
расстались, предоставив друг другу время, чтобы уладить эти детали.
В тот же день Гудсон узнал обо всем, что случилось. Он был в восторге:
близится момент его торжества; скоро он покажет этим молокососам, с кем они
имеют дело!
"Возьмите перо, - сказал он девушке, - и назначьте им свидание в месте,
которое я укажу. Я уверен, что они найдут его подходящим. Это - приличный
дом, и занимающая его женщина пользуется среди соседей и жильцов наилучшей
репутацией".
Женщина эта, однако, принадлежала к числу тех тайных интриганок,
притворяющихся святошами, которые втираются в самые достойные семьи,
прибегают к