ховной наставницей своего мужа,  заставлять его поступать
по своему  усмотрению,  быть  истинной  главой, хозяйкой семьи.
Виктор идеально подходил под ее расчеты  и  характер.  Он  сна-
чала просто  ошалел  и растерялся от того,  что Галина сама,  властно
пригнув его за шею, жадно поцеловала, потом возгордился  от того,
что он может производить такое сильное впечатление на  слабый пол,
и,  наконец,  настолько поглупел от счастья и  так  глубоко поверил в
Галину любовь,  что просто превратился в безропотного исполнителя
ее желаний.
А желания Галины были хоть и разнообразны,  но все эгоистичны
по сути своей.  К их исполнению она шла  целеустремленно,  изворот-
ливо, не жалея энергии,  и в случае неудачи не только не  сбавляя на-
пора, а наоборот, удваивая свои усилия. Они поженились  сразу после
защиты диплома Виктором.  Они  стали снимать комнату, чтобы жить
самостоятельно.
Постепенно она  отвадила от дома друзей Виктора - Марка и  Пет-
рова. С ними Виктор арендовал подвал у ЖЭКа, превратив его в  мас-
терскую, где Виктор лепил свои маски,  Петров писал картины,  а
Марк создавал пространственные конструкции. Лепкой Виктор увле-
кался с  детства,  ходил в изокружок районного дома пионеров,  сдру-
жился с Марком и Петровым,  студентами художественного училища.
Они втроем вскладчину просто платили наличными начальнику  ЖЭ-
Ка за аренду подвала. Начальник же при этом разыгрывал из себя ме-
цената.
Разведя Виктора с Марком и Петровым,  Галина, всегда была  од-
нако рада  Антону.  Антон  и  Виктор дружили с детства.  Один  двор,
одна школа, оба поступили сразу по окончании школы в институты,
правда, разные - Антон в энергетический, Виктор - в Институт цвет-
ных металлов и золота.
Можно условно сказать,  что Антон был для Виктора мужским
вариантом Галины.  Антон,  конечно,  не искал каких-то выгод  в
дружбе с Виктором, но он был прирожденным, хоть и неявным лиде-
ром. А лидеру всегда нужны ведомые.
Таким образом,  у Виктора были двое, за кого он был готов  в
огонь и воду: друг Антон и жена Галя. Она тут же ощутила силу  и
первенство Антона, хотя он и не мешал ей распоряжаться Виктором,
но ей самой хотелось, чтобы Антон признал ее роль, ее способности и
даже  оценил  ее как женщину.  Антон такие намеки и  скрытые пред-
ложения никак не воспринял,  оставшись, как показалось Галине, пол-
ностью равнодушным к ней.
К тому времени Галина уже закончила институт и сама работала в
лаборатории известного доктора наук,  которым она восхищалась и
которого она всегда ставила в пример  Виктору.  По  ее  мнению, Вик-
тор  медленно продвигался по служебной лестнице,  не  завязывал вы-
годных знакомств, не делал карьеры. Неудачу с Антоном Галина  ком-
пенсировала успешной атакой на своего начальника  и самоуверенно
объявила Виктору, что он ей больше не нужен.
Нервное потрясение  ничего не подозревавшего Виктора было  на-
столько велико, что он слег в больницу, оттуда вышел уже фактически
разведенным с Галиной.
В больнице у Виктора произошел духовный перелом. Он много
думал об истинной цене человеческих слов и поступков, и пришел,  не
без помощи Антона,  к горькому выводу,  что жизнь жестока  и  надо
уметь  от нее брать,  что надо твердо стоять на ногах и не  быть раз-
мазней.
Тогда же Антон познакомил Виктора с Мариной, и они с легкой
руки Антона образовали столь  долго  существующий  триумвират...
Виктор рассказывал Люсе обо всем этом, и от дыхания весны  под
простором голубого неба с белыми кучевыми облаками казались  про-
зрачными, невесомыми его слова о жестокости  и  несправедливости.
Люся поняла,  что Виктор вышел из костра своих страданий  мудрым,
терпимым и добрым.  Так ей казалось, а Виктор, действительно, ис-
кренне говорил о своей боли, о своей беззащитности, о  радости, когда
любишь, и о горе, когда теряешь любимого человека.
Виктор говорил правду Люсе.
Но он не говорил ей всей правды.
Ни той правды,  которую он знал,  ни той правды,  которая  суще-
ствовала, но которую он не желал знать.
Расскажи он Люсе все без утайки  и  может  быть  по-иному  сло-
жилась бы их жизнь... А ведь рассказывая, Виктор сам невольно вспо-
минал, как это все было на самом деле...

                                               9
... Давно утих раскаленный летним  солнцем  город,  сонно  по-
маргивали желтые  светофоры  на перекрестках,  предрассветная  се-
рость кисейной дымкой стерла  очертания  зданий,  мостовых  и  скло-
нившиеся над ними погасшие фонари.
По аллее Покровского бульвара,  поскрипывая мелкими  крупин-
ками битого кирпича,  шел милиционер. Он возвращался домой с  де-
журства, даже скорее всего не с дежурства, он шел так поздно,  то есть
так рано, потому что задержался по служебным делам.
Он нередко проходил по этому бульвару и каждый раз недоуме-
вал, почему разрешили какому-то умнику посадить  на  бульваре  дере-
вья вверх корнями.  Эффект получился странный, если не сказать
уродливый: деревья без вершин не поднялись выше человеческого
роста,  толстые ветки-корни, извиваясь, тянулись к земле и  образовы-
вали густые укрытия над скамейками, что, с точки зрения  милиционе-
ра, было  очень  удобным  местом для совершения темных  дел.
Вот и сейчас, уже издалека милиционер заметил на одной из  ска-
меек мужчину и женщину, до пояса скрытых в густой листве.        Они
целовались,  они  продолжали целоваться,  когда к ним  подошел ми-
лиционер.  Он хотел прекратить это безобразие, но заметил, что  муж-
чина хоть и пылок,  но робок и нежен,  а женщина  только ласково
отвечает на его  поцелуи.  Милиционер  вздохнул,  сел на скамейку
напротив и,  громко щелкнув крышкой портсигара,  достал папиросу.
Такой мерой он хотел пресечь дальнейшее развитие событий на сосед-
ней скамейке,  которое могла привести к нежелательным последстви-
ям. В данном случае меру пресечения определял он сам.
С одной стороны, милиционер был облечен властью, с другой
стороны, ограничен  различными  инструкциями и поэтому,  оценив
обстановку, действовал по своему усмотрению и в соответствии со
своими представлениями  о  нормах морали и правилах поведения в
общественном месте.  Смягчающими обстоятельствами были: отсутст-
вие тех,  кому могли служить плохим примером целующиеся, и явная
влюбленность этой молодой пары.  Но при этом безлюдное, укромное
местечко  явно способствовало произведению и исполнению,  с точки
зрения милиционера,  тех действий, которые были бы открытым нару-
шением установленных норм, правил и инструкций.
Милиционер тут же заметил,  что рука мужчины приблизилась  к
опасной зоне, кашлянул и громко сказал:
- Молодые люди!
Виктор, а это был он, с большой неохотой оторвался от такого
приятного занятия.  Он даже не повернул голову  в  сторону  милицио-
нера, а любовался запрокинутым лицом Галины,  которая не  открыва-
ла глаз.
- Ну, в чем дело?
- Не положено,  - сказал милиционер и  веско  добавил:  -  Место
общественное.
- Ночь в общественном месте,  - с укоризной ответил  Виктор. -
Идите спать.  Или у вас здесь пост?  И вам не спится на  посту?
- Не  положено,  -  коротко сказал милиционер,  но ему не  понра-
вилась безмятежная непокорность Виктора.
- А в Париже положено,  - подлил масла в огонь Виктор.  -  Все
это условности,  что положено,  а что не положено, такие же  условно-
сти, как ваша форма, я уж не говорю о содержании.
О том, что положено и что не положено, у милиционера имелись
собственные  понятия и представления.  Вернее,  не столько  собствен-
ные, сколько твердо им усвоенные и  уже  не  подлежащие  каким-либо
сомнениям  и ревизиям.  Тем более,  что была впрямую  задета честь
мундира.
- Содержание  у  нас государственное и форма выдается как  по-
ложено, по уставу.
Милиционер ощутил свою глубокую правоту,  положил папиросу,
которую он так и держал  не зажженной  в  руках,  обратно  в  портси-
гар, встал и поправил фуражку.
- Нарушать не положено, - уже твердо сказал он.
- Так я же еще ничего не нарушил, - улыбаясь, сказал Виктор и
посмотрел на Галину. - А если и собираюсь нарушить, то по  обоюд-
ному согласию.  Ну,  а чтобы достичь этого...  согласия, я  имею в виду,
чтобы оно было действительно обоюдным...  надо...  даже просто необ-
ходимо предпринять какие-то шаги...
Виктору было радостно от сознания, что его любят, его так  и тя-
нуло побеситься,  выкинуть какую-то шалость, вызвать восхищение у
своей любимой и потому он демонстративно обнял Галину.
- Вот и пошагаем, - приблизился милиционер к скамейке, на  ко-
торой сидели Галина и Виктор.
Галине было  приятно,  что  Виктор проявил свою независимость,
но она уже сообразила,  что шутка зашла слишком  далеко,  и, мягко
отстранив Виктора, поднялась со скамейки навстречу милиционеру.
- Куда  же мы пошагаем?  - нарочито удивленно и кокетливо
спросила она.
Милиционер было  замедлил  свой целенаправленный ход,  но
тут Виктор все окончательно испортил:
- В отделение,  - ухмыльнулся он. - В третье. К шефу жандармов
Бенкендорфу.
Милиционер остановился, внимательно посмотрел на Виктора:
- Не к шефу,  а к майору... К товарищу майору Савелову, -  веско
сказал он и уверенно добавил: - Он разберется.
Несмотря на все просьбы Галины, они все-таки попали в мили-
цию. Виктор отнесся к этому происшествию совершенно беспечно

подтрунивал над майором Савеловым, вел себя самоуверенно, и майор
сообщил о задержании Виктору на работу.

                                              10
Виктор уже  год  работал в институте в должности старшего  ин-
женера, потому что должностей просто  инженеров  или  младших
инженеров не существовало.  Начальником его был Иван Сергеевич,
человек скучный и недалекий, но неукоснительный блюститель всех
решений, постановлений,  приказов  и распоряжений.  К нему-то и
пришла бумага из милиции с резолюцией директора института: "Про-
шу разобраться и доложить!"
Иван Сергеевич вызвал Виктора,  хотя Виктор сам  хотел  к  нему
зайти,  но по другому волнующему его вопросу, поэтому Виктор начал
прямо с порога:
- Иван Сергеевич! Я же вам уже столько раз объяснял...
- Здравствуйте,  Коробов,  - перебил Виктора Иван Сергеевич. -
Что вы мне уже столько раз объясняли?
- Да про Марчука, - раздражаясь на непонятливость начальника,
сказал Виктор.
- А-а-а...  - протянул Иван Сергеевич.- Этот  вопрос  уже  решен, я
вас об этом известил позавчера.
- Но решен-то этот вопрос неправильно, - загорячился Виктор. - Я
могу еще раз объяснить.  По предложению Марчука,  если  продувать
исходный жидкий металл  воздухом,  то  производительность агрегатов
повысится.  Подобные  опыты проводились уже за  границей и, дейст-
вительно, производительность агрегатов возрастает, но не больше,  чем
на пять процентов. Это же теоретически  доказано, что не больше,  чем
на пять! Потому что в воздухе содержится только шестнадцать,  пони-
маете,  шестнадцать процентов  кислорода, а с развитием нашей циви-
лизации,  наверняка  и  того  меньше.
- Я не понял,  причем здесь цивилизация, - Иван Сергеевич  надел
очки и сразу стал еще официальнее, еще строже.
- Это я так,  к слову, - вздохнул Виктор. Ему очень хотелось пере-
убедить Ивана Сергеевича.
- Вот видите,  к слову,  а у Марчука опыты,  данные. И по  ним
получается  не  пять,  а  двадцать пять процентов повышения  произво-
дительности агрегатов. Ясно?
- Так  это же очковтирательство!  - всплеснул руками Виктор. -
Надувательство сплошное. И беспардонное при этом.
- Выбирайте выражения, Виктор Григорьевич, - холодно сказал
Иван Сергеевич.  - Я же не только свое мнение о предложении  Марчу-
ка излагаю, я советовался... Кое с кем...
- С кем? - с горячим интересом спросил Виктор.
- Вот с кем надо,  с тем и советовался, - сказал, как отрезал, Иван
Сергеевич.
- Ну и что этот Ктонадо изрек? - саркастически усмехнулся  Вик-
тор, мысленно представив себе слепого оракула.
- Тон ваш неуместный, - покачал головой Иван Сергеевич. -  Те, с
кем я советовался,  сказали мне так: Марчук - ученый? Ученый! При-
чем ученый с производства, из центральной заводской лаборатории.
Он организовал проведение опытов на металлургическом  комбинате?
Организовал. Это же почин: ученый сам идет на производство и пред-
лагает проверить смелое техническое  решение. Вот  если бы все так!
А?!..  Глядишь, поближе наука станет к производству. А вы что, про-
тив почина?!..
Иван Сергеевич с подозрением посмотрел на Виктора.
- Я?! - иронично улыбнулся Виктор. - Конечно, нет, как же  мож-
но...
- Правильно,  - не заметил иронии Виктора,  а может  быть,  сде-
лал вид,  что не заметил,  Иван Сергеевич. - И я за. Дело-то  хорошее.
Теперь дальше слушайте.  Пусть будет даже теоретически  пять про-
центов, мне так и сказали, теоретически! пять процентов  повышения
производительности агрегатов,  зато у Марчука практически, заметьте,
молодой  человек,  практически двадцать пять!  Надо поставить людям
цель - пусть добиваются повышения производительности агрегатов.
Для нас это сейчас самое главное.  Если  все будут знать,  что у кого-то
получилось двадцать пять,  то у  них, глядишь выйдет не пять, а шесть,
а то и восемь процентов.
- Так кто-то и о тридцати рапортует, - подхватил Виктор.
- Вот! Правильно, - одобрительно кивнул головой Иван Сергее-
вич. - Главное - озадачить людей.
- Ну,  хорошо,  - загадочно сказал Виктор.  Я тоже теперь  начну
озадачивать... Я вас всех так озадачу...
Иван Сергеевич  озабоченно  посмотрел  на Виктора,  потом
вспомнил о письме из милиции,  успокоился и  решил  для  начала
осадить Виктора небольшим напоминанием:
- А что же вы так халатно относитесь к своим общественным  обя-
занностям? Ведь  вы у нас оформляете стенгазету?  Почему задержи-
ваете выпуск очередного номера?
- Вот-вот,  -  обрадовался Виктор.  -  Вот в стенгазете я  вас и оза-
дачу.
- Ваше  право,  -  согласился Иван Сергеевич.  - Только в  партбю-
ро я отвечаю за стенную печать,  так что все материалы

должен прочитать заранее.  А вообще-то, вы нас уже озадачили...  Что
вы можете сказать на это?
И Иван Сергеевич протянул Виктору письмо из милиции. Виктор
просмотрел письмо, пожал плечами и вернул его Ивану Сергеевичу.
- А что тут говорить?  Тут и так все сказано.  Все верно,  кроме
одного - ничего я не нарушал... Подумаешь, целовались...
- А думать надо,  обязательно надо.  Вот вы идите и подумайте. И
напишите-ка объяснительную записку,  где все-все подробно изложите
что да как.
Виктор вышел из кабинета своего начальника, горя желанием  на-
рисовать для стенгазеты карикатуру на  Ивана  Сергеевича.  Он  уже
представлял себе,  как толпится народ у стенгазеты, как все  смеются,
как торжествует справедливость.
Правда, рисовал Виктор хуже, чем лепил...

                                               11
В подвале ЖЭКа ярко горели две стосвечевые лампы без абажура.
Они безжалостно и равнодушно освещали мольберт с незаконченным
полотном и холсты,  натянутые на деревянные рамы и приставленные
лицевой стороной к стене.
Картина на  мольберте  изображала ночь,  городскую улицу,  ос-
вещенный изнутри автобус на остановке, пассажиров, уткнувшихся в
газеты или беседующих между собой,  прохожего, который бежал,
странно наклонясь,  к автобусу, и шофера, который глядел в  зеркальце
заднего вида в ожидании бегущего прохожего. От картины веяло ноч-
ным покоем, автобус был полупустой, каждый пассажир  располагался
в своем окне, как в рамке портрета, а один стоял у задних дверей и
задумчиво смотрел в ночную тьму.
Кроме мольберта по углам подвала на разновысоких подставках
стояли то стремительные, геометрические, пересекающиеся под  ост-
рыми углами,  то плавные,  как бы томные,  переливающиеся из  одной
формы в другую,  то просто непонятные, но чем-то останавливающие
глаз  конструкции.  Они были сделаны из разнообразного  материала:
проволоки, пластмассы, металлических кусков, разноцветных нитей,
некоторые  из конструкций были статичны,  другие  двигались или
готовы были придти в движение.
По стенам  подвала  были развешаны маски.  Одна из них на  вы-
сокой треноге стояла в центре подвале,  и ее оценивающе разглядыва-
ли Марк и Петров. Виктор тоже смотрел на дело рук своих и  объяснял
друзьям:
- Лицо...  Понимаете,  это лицо,  а не маска. У всех есть  лицо. У
меня и у тебя,  Марк, лицо, у тебя, Петров, лицо. Вот я  и хочу лепить
человеческие лица,  чтобы на них отражалась целая  гамма чувств,
хотя свое лицо, свое выражение есть и у радости,  и у боли,  и у преда-
тельства...  И у каждой эпохи есть свое лицо... И вот, как мне кажется,
это - одно из лиц...
Марк, невысокий,  изящный, медленно поглаживал аккуратный
клинышек бородки.  Его красивые, в мохнатых ресницах глаза искри-
лись смехом.
- От лица твоих друзей,  соратников и единомышленников, -  на-
чал Марк,  - должен тебе нелицеприятно заявить, что это лицо,  соз-
данное твоим лицом...
- Не паясничай,  - миролюбиво оборвал его Виктор.  - Дело  давай
говори.
- Ну,  что ж,  дело так дело...  - вздохнул Марк. - Может  Петров
для начала что-нибудь изложит?
- Не...  - отмахнулся Петров.  Он меньше всего походил на  худож-
ника из этой троицы.  На толстую крепкую колонну шеи  была  поса-
жена кудреватая,  начинающая лысеть, круглая голова с белесыми
ресницами, носом картошкой и толстыми губами. Таким людям,  как
Петров,  тесна любая одежда, мала любая комната, они выглядят все-
гда громоздко - так и Петров,  хотя сам был невысок,  но  основательно
массивен.
- Если серьезно, - кивнул головой на жест Петрова Марк, -  то,
пожалуйста,  прежде всего без обид. Я могу высказать сейчас  свое
мнение и говорил тебе раньше,  что задачу ты  перед  собой  ставишь
интересную,  а вот решаешь ее неточно. У тебя приблизительный ответ
на свой же собственный вопрос.  А происходит  это  от того, что крик
твоей души, отраженный в маске, извини, в лице, неестественно,  неор-
ганично возник,  вырвался,  появился на  свет. Можно крикнуть "боль-
но!",  жалуясь кому-то, можно пропеть  романсово "о,  как мне боль-
но...",  а можно просто закричать от  боли. Твоей работе не хватает
гармонии,  той гармонии, от которой и самому хочется закричать и
другим  крикнуть: "Что  же  вы  стоите!? Больно!"
- Что же ты стоишь?  - поддразнил Марка Виктор.  - Или не  боль-
но? Ни капельки?
- Что я?  Я - обреченный, я только знаю, что такое хорошо  и что
такое плохо в искусстве. Может быть другие тоже знают, но  я могу
еще и объяснить разницу. И еще моя беда - я слишком много знаю,  я
знаю столько,  что когда начинаю что-то делать сам,  то сразу вижу -
это все было,  было,  было,  а зачем делать то,  что было тысячи,  мил-
лионы раз?  И при этом я помню о том,  что  каждый человек,  незави-
симо от того творец он или просто потребитель, должен  проходить,
обязательно проходить свой путь духовного развития, повторять то,
что было пройдено человечеством  давным-давно. Так устроен мир,
что поделаешь? До тех пор, пока  ты не обжегся, ты не узнаешь, каков
огонь на ощупь. Как молочные  зубы, у тебя вырастает, строится одно
представление об этом мире, а потом оно меняется, и эту переоценку
ценностей каждый переживает по-своему.  Кто быстрее... Кто медлен-
нее... Кто сбивается с пути,  их губит зависть,  мелочность духа,  эго-
изм.  Кто  останавливается, считая,  что  ему уже хватает своей мудро-
сти и  страданий, и ничего нового в этом мире не было и не  будет... А
кто продолжает  идти  и идти в гору...  И тяжек путь,  и далека  верши-
на, и нестерпимо одиночество.  Но я  иду,  я  каждый  день  иду... Вот
только делаю мало, больше размышляю...
- Нехорошо, Марк, - шумно вздохнул Петров. - Работать надо не
думая, я имею ввиду, не мучаясь впустую, что было до тебя  сделано, а
что не было.  Захотелось - и делай,  а там видно будет, что получится.
Вот я недавно  натюрморт  написал.  Кувшин  глиняный, хлеб и нож. И
такой кувшин получился теплый, коричневый... ну, как... ну, как живой
щенок.
- К сожалению,  Марк прав,  - сказал Виктор.  - Прав, как  всегда.
Сейчас твои теплые кувшины,  Петров, производят серийно  и массово
на конв