одимо еще осознание своей почетной и ответственной
миссии в обществе.
   Помогать формированию общественного мнения? Будить у читателя мысль? Это,
уважаемые товарищи, зависит еще от того, кто формирует  и  будит,  от  того,
какие мы - искренние или  фальшивые,  циничные  или  прямодушные,  с  чистой
совестью или замаранной, добрые или добренькие, непримиримые или  идущие  на
компромисс, и способны ли мы сами совершать поступки, к  совершению  которых
призываем.
   Мы не в детском саду и не в школе, где  иногда  приукрашивают  профессии,
имея благое намерение от них не отпугнуть.  В  нашем  деле  отпугивать  даже
важнее, чем привлекать. И я,  ведя  профессиональный  разговор,  скажу  так:
какие бы поступки и качества нам ни приписывала  молва  (как  худые,  так  и
положительные), мы все равно такие, как мы пишем, а пишем мы так,  какие  мы
есть,  и  читатель  это  прекрасно  видит,  чувствует,  знает,   улавливает,
угадыва-ет по нашим словам, оборотам и интонациям, какими бы ухищрениями  мы
ни пользовались, пытаясь прикрыть нашу суть: в глазах читателя нас создает и
нас разоблачает наше собственное творчество. Больше того,  только  оно-то  и
остается  после  нашего  ухода.  Конечно,  возможны   случаи   блистательной
мистификации личности автора, но это всего лишь означает, что либо автор всю
свою сознательную жизнь стремился быть таким, каким  выглядел  его  образ  в
мнении читателей,  либо  творчество  его,  наподобие  скульптора,  постоянно
лепило  и  его  характер,  и  его  поступки,  чтобы  в   конце   концов   он
соответствовал тому, что защищал своим творчеством.  Читатель  всегда  точно
знает, каково наше истинное отношение к жизни, даже если  мы,  желая  скрыть
его, провозгласим иное.
   И он либо верит нам, либо не верит.
   Он либо идет с нами в разведку, либо не идет.
   В этом смысле очень важна атмосфера в газете,  которую  мы  представляем.
Заблуждается тот, кто думает, что журналиста уже ничто  не  воспитывает,  не
развивает и не тормозит в развитии не только в профессиональном, а именно  в
человеческом  плане.   Атмосфера   доброты,   принципиальности,   понимания,
демо-кратизма,  сочувствия,  товарищеской  заботы,  исключающая   злобность,
зависть, наушничество, мелочность  и  беспринципность,  делает  нас  такими,
какими мы должны быть, если хотим достойно выполнить нашу святую миссию.
   Итак, решая вопрос о том, ехать или не ехать в командировку по чьему-либо
письму,  мы,  по  сути  дела,   прикасаемся   к   существеннейшей   проблеме
журналистики: что для нас важнее - выступить в газете  или  принести  пользу
какому-либо человеку или делу? Во имя того,  чтобы  кто-нибудь  когда-нибудь
сказал нам простое слово "спасибо" и вспомнил нас "нэзлым" словом, и это при
том, что материал может быть так и не опубликован. Должны ли мы  поступиться
возможностью сделать добро во имя написания статьи или написанием  статьи  -
во имя достижения конкретного добра?
   Полагаю, такая постановка вопроса в некотором роде некорректна. Помню,  в
"Комсомольской правде" однажды была затеяна на  газетной  полосе  дискуссия:
если тонут одновременно физик и  рабочий,  а  у  читателя  есть  возможность
спасти  только  одного,  кого  надо  спасать?  Посыпались   письма,   мнения
разделились, нашлись доводы и за ученого,  и  за  рабочего,  а  потом  вдруг
кто-то сообразил, что сама постановка вопроса безнравственна. Так  не  будем
повторять той же ошибки. Пожарник должен тушить пожары, хирург -  резать,  а
журналист - писать, и если кто-то из  вышеперечисленных  не  выполнит  своих
обязанностей, нет смысла в его профессиональном существовании, поскольку все
"сгорит" к богу в рай. Но, с другой стороны,  каждый  из  них  не  может  не
совершать добрые поступки сверх всяких профессиональных "норм" и требований,
а потому пожарник выносит из горящего  дома  не  только  девочку,  но  и  ее
любимую кошку, рискуя жизнью; врач оперирует в самолете или в подъезде дома,
хотя по "нормам" мог бы этого не делать; а журналист  несется  за  тридевять
земель, чтобы помочь семнадцатилетнему юноше по имени Сережа, не размышляя о
том, что важнее - глобальное выступление в газете на тему о взаимоотношениях
родителей и детей по поводу ранней любви или душевный покой  одного  Сергея.
Короче говоря, не надо ставить в очередь заботы  профессиональные  и  заботы
общечеловеческие. Одни вытекают из других, и что в нашем  деле  первично,  а
что вторично, не подлежит обсуждению. Уж коли мы, как говорится, втянулись в
"дискуссию", для нас не дол-жно быть иного решения, как спасать одновременно
и физика, и рабочего, хоть душа вон.
 
   Прежде всего, не вижу ничего дурного в том, что мы действуем как "рядовые
граждане", потому что это и необходимо, и прекрасно.
   В холле "Комсомольской правды" на  обелиске  высечены  имена  шестнадцати
журналистов  "Комсомолки",  погибших  в  Великую   Отечественную   войну   с
удостоверениями газеты, но как рядовые солдаты. Их смерть,  жизнь  и  работа
остаются для нас примером и в мирное время. Мы всегда обязаны  помнить,  что
для журналистов никто не пишет "особых"  законов,  не  придумывает  "особой"
морали. Мы должны и работать и жить, принимая решения, и  как  газетчики,  и
как рядовые граждане. Такой подход к работе  -  основа  основ  журналистики;
впрочем, вряд ли кто из нас воспринимает наше дело иначе.
   Однако в сравнении с  другими  рядовыми  гражданами  мы  несколько  лучше
вооружены:  у  нас  есть  реальная  возможность  газетного  вмешательства  и
разоблачения   зла,   и   эта   угроза   дамокловым    мечом    висит    над
"заинтересованными" лицами и даже инстанциями. Зная это, а также  зная,  что
это  знают  все  "заинтересованные",  мы  получаем  преимущество  для  более
решительных и бескомпромиссных действий.
   Провокация  газетным  выступлением  -  тоже   оружие   журналиста,   тоже
нормальная, с моей точки зрения, форма  его  активного  вторжения  в  жизнь.
Только пользоваться этим оружием следует осторожно, то есть профессионально.
Категорически нельзя позволять "личному" перехлестывать через край и сводить
с помощью газеты личные счеты.  Надо  всегда  помнить,  что  мы  работаем  в
редакции как представители и выразители общественного мнения, а  потому  нам
следует постоянно ощущать свою ответственность перед читательскими  массами.
Сотрудники отдела писем, например, получив чью-то жалобу  и  проверив  ее  с
помощью собкора "на месте", пересылают в соответствующую инстанцию, составив
"сопроводиловку", в которой выражают свое отношение к  факту,  то  есть,  по
сути дела, отношение редакции. Нет ни статьи, ни  публикации,  и  между  тем
"меры приняты"! Что это, как не форменная провокация газетным  выступлением?
Возможно,  слово  "провокация"  лучше  заменить  каким-то  другим,  например
"угроза", но суть от этого не изменится. Очерки-сты,  по-моему,  тоже  могут
писать "сопроводиловки", звонить по телефонам и лично ходить  по  инстанциям
независимо от того, намерены  или  нет  писать  материал,  -  разумеется,  с
санкции руководителей газеты,  от  имени  которой  они  действуют,  или,  по
крайней мере, поставив руководство в  известность.  Впрочем,  граница  между
провокацией написания статьи и ее реальным  опубликованием  столь  подвижна,
что даже  это  мое  громогласное  рассуждение  на  тему  о  некоторых  наших
профессиональных   "секретах",    окажись    оно    доступно    потенциально
"заинтересованным" лицам, вряд ли способно их успокоить.
   Приведу короткий пример. Ко мне обратилась в  Горьком,  когда  я  собирал
материал об  ударничестве  на  заводе  "Красное  Сормово",  некая  Валя  М.,
технический работник  заводоуправления:  помогите  с  жильем!  Супруг  Вали,
Владимир, пошел работать монтажником  на  строительство  Сормовской  ТЭЦ  по
объявлению, напечатанному в "Горьковской правде": всем  семейным  в  течение
трех лет гарантировали получение  квартир.  Но  миновали  три  года,  и  уже
четвертый на исходе -  квартиры  нет,  как  говорится  в  таких  случаях,  и
"неизвестно". В один из дней я за-ехал на ТЭЦ, и, потрясенный моим  визитом,
начальник стройуправления выдал мне официальный документ: квартира М.  будет
дана в очередном  квартале.  Потом  я  вернулся  в  Москву,  занялся  своими
обычными делами, но в рабочий кондуит записал: "Квартира М. обещана таким-то
в первом квартале". Миновало время, и  я  позвонил  из  редакции  начальнику
стройуправления. Как понимаю, он там решил, что все  забыто,  и  потому  еще
более, нежели в первый  раз,  был  потрясен,  услышав  мой  голос.  Затем  я
подстраховал дело вторым звонком из редакции, но уже в горисполком, намекнув
в разговоре, что история  может  приобрести  "фельетонный  характер".  Через
неделю мне официально сообщили из Горького, что квартиру М. дали.  Ни  слова
благодарности от М. я, естественно, не получил, - они, может, и не  знали  о
моих усилиях, - но, если  учесть,  что  ни  одно  доброе  дело  не  остается
безнаказанным, я  был  рад  хотя  бы  тому,  что  история  не  принесла  мне
неприятностей.
   "Эпопея"  семьи   М.,   (как   и   борьбы   против   "холодного   дома"),
свидетельствует о том, что, если уж журналист берется за добрые дела, должен
к ним относиться не как к чему-то мимоходному и  "междупрочному",  а  как  к
занятию, требующему усилий, последовательности, настойчивости и ума. Это  не
два пальца, небрежно поданные для рукопожатия, это вся  рука,  протянутая  в
помощь.
   Возникает вопрос: а почему бы в самом деле  не  вы-ступить  в  газете  по
поводу квартирных дел семьи  Вали  М.,  не  воплотить  угрозу  публикации  в
реальность? Разве мало в этой истории типичного, назидательного и  полезного
для всех? Ответ  мой  таков:  я  бы,  возможно,  и  выступил,  будь  у  меня
концепция, вникни я основательно в дело и разберись в деталях. Писать же, не
ощутив в полной мере проблемы, неприлично. Как говорил Г. Фиш,  "тут  нельзя
обойтись анафемой, тут нужен  анализ".  Но  я  был  занят  ударничеством  на
"Красном Сормове", а следом по графику шла работа над  повестью  "Остановите
Малахова!" - короче говоря, как ни велик  соблазн,  разорваться  невозможно.
Значит ли это, что, не вмешиваясь  по  каким-то  причинам  в  попутное  дело
серьезно, журналист может вообще миновать его?
   Перехожу к еще одному уроку "Холодного дома". Когда я упорно и настойчиво
посещал  его,  "портя  жизнь"  сотрудникам  и  некоторым   организациям,   я
совершенно не надеялся  на  публикацию,  во  всяком  случае  на  скорую.  Но
понимал: увиденное мною и прочувствованное, так или иначе, осядет в памяти и
рано или поздно реализуется, увидит свет. Это осознание грело меня и  давало
дополнительные силы. Гражданская война с "холодным домом" не  теряла,  таким
образом, профессионального оттенка. Удалось же мне спустя  шесть  лет  после
опубликования в "Комсомольской правде" очерка "Семеро  трудных"  написать  и
напечатать  документальную  повесть  на  том   же   материале   без   единой
дополнительной встречи с прежними героями! Но даже если бы ни строки т о г д
а, ни строки п о с л е, если бы все осталось только в моей памяти  и  умерло
бы вместе со мной, я  не  пожалел  бы  о  силах,  потраченных  на  борьбу  с
"холодным  домом".  Эта  эпопея  закалила  меня  и  сформировала  мой  образ
мышления, развивала самосознание, накапливала ту  боль,  которая,  возможно,
прозвучала много позже в звуке сирены, описанной мною в "Малахове". И все же
не о настойчивости журналиста я веду сейчас разговор,  не  о  его  упорстве,
которые являются только с р е д с т в а м и для достижения цели, я говорю  о
самой ц е л и: делать конкретное добро.
   Закончу официальной справкой, которую я взял у товарищей по  газете.  Она
покажется, возможно, длинной, несколько сухой, но в ней квинтэссенция нашего
разговора. Итак, за пять  месяцев  одного  только  года  (с  января  по  май
включительно) в результате вмешательства журналистов "Комсомольской правды",
без  написания  и  публикации  материалов,  были  приняты   соответствующими
инстанциями следующие меры:
   трудоустроено - 78 человек,
   объявлены поощрения - 13 гражданам,
   восстановлено на работе - 26 человек,
   восстановлено на учебе - 7 человек,
   восстановлены стипендии - 12 людям,
   сняты незаслуженные взыскания - с 6 человек,
   возвращены из мест заключения - 7 человек,
   вручены награды - 18 людям,
   предоставлена жилплощадь - 77 семьям
   (где-то здесь и мои М.),
   поставлены на очередь по жилью - 39 семей,
   оказана материальная помощь - 29 людям,
   предоставлено мест в детсадах и яслях - 12 детям,
   госпитализировано - 23 больных,
   пересмотрен размер пенсий - 7 пенсионерам,
   отправлены на принудлечение - 26 алкоголиков,
   опротестовано решений народных судов и отменено
   постановлений органов прокуратуры - 101,
   сняты с работы - 126 человек,
   понижены в должности - 17 человек,
   лишены производственных премий - 19 человек,
   объявлено административных взысканий - 272 людям,
   партийных взысканий - 36 членам партии,
   комсомольских взысканий - 45 членам ВЛКСМ,
   возбуждено уголовных дел - 81,
   осуждены народными судами - 34 человека,
   осуждены товарищескими судами - 16 человек,
   отчислены с учебы - 15 человек,
   лишены родительских прав - 8 отцов и матерей,
   направлены в спец. ПТУ - 13 подростков.
 
   Разумеется, все это не врачевание, это - фельдшеризм, который глубоко  не
выясняет причин болезней, который лечит всего лишь по  внешним  симптомам  и
проявлениям заболевания. Но если не в каждом фельдшере заложен  врач,  то  в
каждом враче пусть присутствует добрый фельдшер! Когда человеку б о л ь н о,
хороши бы мы были, не облегчив боль, если бы позволили страдать,  дожидаясь,
пока  кто-то  обнаружит  причину  заболевания,  найдет  кардинальный  способ
лечения и решит проблему глобально!
   На этом, пожалуй, и закончим разговор о конкретном добре и зле.
   "При исполнении"
   Я кладу в чемодан книгу. Непременно беру с собой книгу.  Какую?  Нет,  не
просто для чтения, хотя и это неплохо.  Для  работы.  Принцип  подбора  книг
может быть разный. Отправляешься, к примеру, на Дальний Восток, почему бы не
взять с собой чеховский "Сахалин"? Едешь писать об ударничестве -  и  берешь
томик В.И. Ленина со статьей "Как организовать соревнование". Путь газетчика
в колонию для несовершеннолетних - и в чемодан ложится  "Трудная  книга"  Г.
Медынского или "Записки из Мертвого дома" Ф. Достоевского,. Командировка  на
БАМ - очень кстати будет  "Мужество"  В.  Кетлинской.  Едешь  разбираться  в
конфликте или писать  о  каком-нибудь  трудном  деле,  связанном  с  чьей-то
безнравственностью или даже преступлением, то  что  поможет  тебе  сохранить
холодное перо при горячих мыслях? Что даст душевное равновесие и умерит твой
пыл в изложении обстоятельств дела,  подскажет  верную  тональность  -  и  в
статье, и в поведении на месте? Мне лично - тургеневские "Записки  охотника"
или "Вечное безмолвие" Д. Лондона.
   Журналист, собирающий материал, - это ищейка, идущая по следу. След может
вывести и на положительный материал, и  на  негативный,  не  в  том  вопрос;
состояние  газетчика  -  всегда  в  напряжении,   зрение   обострено,   слух
насторожен, затраты  умственной  и  физической  энергии  повышенные.  Короче
говоря - стресс. А. Шпеер, четверть века  отдавший  следственной  работе,  в
документальной повести "Уголовное дело" прекрасно описывает  это  состояние.
Следователь выезжает на место совершения преступления, положим, убийства: он
едет в автобусе, прижав портфельчик к груди, ему наступают на ноги, толкают,
поругивают, и никто не видит, что едет следователь. И вот дом, где случилось
несчастье.  Взволнованная  толпа,  с   трудом   сдерживаемая   милиционером.
Появляется человек с портфельчиком, прижатым к груди. Как, по каким приметам
и признакам  люди  догадываются,  что  прибыл  самый  главный  представитель
власти? Следователь и слова никому не успел сказать,  ни  жеста  не  сделал,
глазами не повел,  а  толпа  мгновенно  расступается,  образуя  коридор  для
прохода, и милиционер уже держит под козырек, и  следователь  принимает  все
это  как  должное,  потому   что   находится   "при   исполнении   служебных
обязанностей".
   С нами, журналистами, происходит нечто подобное. Час или сутки  назад  мы
шли по коридору собственной редакции, никем не замеченные,  нас  по-следними
словами ругали на планерке, мы униженно одалживали друг у друга  трешки,  мы
были такими, "как все". Но  вот,  оформив  командировку,  мы  оказываемся  в
дороге, и что-то меняется в  нашей  психологии,  в  голосе,  в  походке,  во
взгляде, и окружающие  это  прекрасно  чувствуют.  И  нам  ничего  не  стоит
одернуть любого хама, решительно вмешаться в уличный конфликт, потребовать в
гостинице тишины, выступить  на  совещании  в  присутствии  любого  местного
начальства, защитить женщину от  хулигана,  навести  порядок  на  дискотеке,
словно у нас дипломатическая неприкосновенность.
   Мы тоже находимся "при исполнении", что дает нам  дополнительные  силы  и
решительность. Командировочное  удостоверение,  лежащее  в  боковом  кармане
пиджака, как  золотой  червонец,  гарантировано  всем  достоянием  печатного
органа. И конечно же, не сами по себе  мы  становимся  сильными,  мы  сильны
газетой, которую представляем. Но и сколько  дополнительной  ответственности
тяжелым грузом  ложится  на  наши  плечи!  Мы  не  можем  позволить  себе  в
командировке ни одного глупого  слова,  ни  одного  необдуманного  поступка,
никаких фривольных или сом-нительных знакомств, ни вспышек злобы, ни вспышек
радости.
   Постоянное  ощущение  взнузданности,  пришпоренности.  Живем,   как   под
стеклянным колпаком. Возможностей - тысяча, но и отвечать - за все!
   Каким образом сбрасывать лишнее напряжение?
   Я, например, достаю в таких случаях томик стихов:
 
   Как обещало, не обманывая,
   Проникло солнце утром рано
   Косою полосой шафрановою
   От занавески до дивана.
 
   Оно покрыло жаркой охрою
   Соседний лес, дома поселка,
   Мою постель, подушку мокрую
   И край стены за книжной полкой.
 
   Я вспомнил, по какому поводу
   Слегка увлажнена подушка...
 
   ... Теперь, кажется, можно с головой хоть в омут.
   Сбор материала
   Поведение
   Из человеческих  качеств  я,  безусловно,  сохранил  бы  во  время  сбора
материала по крайней мере одно: п о р я д о  ч  н  о  с  т  ь.  Другие  -  в
зависимости от конкретной обстановки.  Можно  позволить  себе  быть  хитрым,
глупым, доверчивым, подозрительным, мягким, злым, наивным, ехидным -  любым,
если хочешь вернуться домой не с пустым блокнотом.
   Я бы сказал, что мы похожи  на  актеров,  входящих  в  роль  по  "системе
Станиславского", если бы не одно пикантное  соображение.  Дело  в  том,  что
актерский талант - это прежде всего талант перевоплощения,  который  впрямую
не зависит от личных качеств исполнителя.  Для  того  чтобы  сыграть  умного
героя, актеру не обязательно быть интеллектуалом.  В  журналистике  подобное
невозможно. Нам никто не пишет текстов и не ставит мизансцен. Мы сами себе и
режиссеры, и драматурги, и исполнители.  И  потому,  собирая  материал,  все
подчиняя этой цели, можем прикинуться кем угодно, оставаясь при этом умными,
принципиальными,    честными,    великодушными,    стоящими    на     четких
мировоззренческих позициях, и во всех случаях жизни  -  порядочными.  Именно
эти качества, сочетаемые с любой  временной  маской,  должны  быть  гарантом
чистоты наших помыслов, а нам самим они дают возможность не заходить слишком
далеко. Добавлю  к  сказанному,  что  журналист,  действующий  прямолинейно,
какого бы ума и таланта он ни  был,  обрекает  себя  на  великие  трудности,
которые, увы, не всегда преодолимы.
   Можно ли сделать  из  этого  вывод,  что  для  достижения  цели  -  сбора
материала - "все средства  хороши"?  Нет,  такого  вывода  делать  не  надо.
Спосо