это мы и хотим сейчас  сказать.  Не  надо
пренебрегать  советом  потому  лишь,  что  дающий   его   безвестен:   самый
невежественный рыбак может  оказаться  полезным  лоцманом,  когда  отважному
судну у берега грозят буруны; самый ничтожный  пастух  может  быть  надежным
проводником в бездорожной степи, и  не  следует  отвергать  предостережение,
сделанное от души и с лучшими намерениями,  даже  если  оно  предлагается  с
откровенностью, которая может показаться неучтивой.
     Если  бы  литературная  карьера  лорда  Байрона  завершилась  так,  как
предвещают его печальные стихи, если бы действительно  этот  душевный  мрак,
это неверие в существование высоких достоинств - преданности, искренности  -
навсегда легли пропастью между нашим выдающимся поэтом  и  обществом,  тогда
пришлось бы  прибавить  еще  одно  имя  к  знаменитому  перечню,  о  котором
говорится в предостережении Престона:

                     Писать ты жаждешь? Юный пыл умерь,
                     Затем что трудный это путь, поверь;
                     Издревле скорбен был удел певца;
                     Потоки слез и тернии венца. {*}
                     {* Перевод Э. Линецкой.}

     Но это сказано несправедливо. Счастье или несчастье поэта  определяется
не его темпераментом и талантом, а тем, как он их применяет в жизни. Могучее
и необузданное воображение является, как мы уже говорили, и автором и зодчим
собственных   разочарований.   Его   способность   подчинять   себе   разум,
преувеличивать картины добра и зла и тем самым обострять душевные  страдания
-  следствие  естественное,  хотя  и  печальное,  живой  восприимчивости   и
прихотливости  чувств,  лежащих  в  основе  поэтического  темперамента.   Но
дарователь всех талантов, отметивший каждый из них особенной и  неповторимой
пробой, наделяет их обладателя и  способностью  очищать  и  совершенствовать
свой дар. И как бы  для  того,  чтобы  смягчить  высокомерие  гения,  судьба
справедливо и мудро установила, что если он хочет добиться  свободы  духа  и
спокойствия, он должен уметь не только обуздывать и направлять  огонь  своей
фантазии, но и спускаться с высот, на которые она его возносит.
     Материалы, из которых можно  построить  счастье,  -  разумеется  такое,
какое доступно при нынешнем состоянии общества, - в изобилии  лежат  вокруг.
Но одаренный человек обязан нагнуться и собрать их, иначе они  окажутся  вне
пределов досягаемости для большинства людей, ради пользы которых, равно  как
и ради его собственной пользы, их создало провидение. Ни для королей, ни для
поэтов не существует особой тропы, ведущей к удовлетворенности и  сердечному
спокойствию; путь, на котором их можно обрести, открыт  для  людей  из  всех
слоев общества, для самых скромных умов.
     Умерять желания  и  страсти  в  соответствии  с  нашими  возможностями;
рассматривать наши несчастья, какими бы исключительными  они  ни  были,  как
неизбежную долю в наследии Адама; обуздывать раздраженные чувства,  которые,
если над ними не господствовать, сами становятся  господами;  избегать  того
напряжения  желчной,  самоистязающей  рефлексии,  которое   наш   поэт   так
убедительно описал в своих жгучих строках:

                                     Так много долгих дум
                     Изведал я, в таком раздумье черном
                     Я клокотал, что стал усталый ум
                     Фантазий и огня кипящим горном, -

     короче говоря,  спуститься  к  реальностям  жизни;  раскаиваться,  если
обидели мы, и прощать, если согрешили против нас; смотреть на мир не столько
как на  врага,  сколько  как  на  сомнительного  и  изменчивого  друга,  чье
одобрение мы должны в меру возможности заслужить, но не выпрашивать его и не
презирать - таковы, по-видимому, наиболее очевидные и надежные средства  для
поддержания или возвращения душевного спокойствия.

                                                 Semita certe
              Tranquillae per virtutem partet unica vitae. {*}
              {*                                   Но, конечно,
              Лишь добродетель дает нам дорогу к спокойствию жизни (лат.).
                            (Перевод Д. Недовича и Ф. Петровского.)}

     Мы вынуждены были подробно  остановиться  на  этой  теме,  ибо  будущие
поколения,  доколе  существует  наш  язык,  станут  спрашивать:  отчего  был
несчастен лорд Байрон?
     А пока для нас еще есть  "сегодня",  мы  адресуем  этот  вопрос  самому
высокородному поэту. Он был несправедлив по  отношению  к  обществу,  когда,
покидая его, полагал, что оно  целиком  состоит  из  людей,  радующихся  его
страданиям. Если в подобных случаях голос утешения звучит не так громко, как
упреки и оскорбления, то происходит это лишь потому, что  люди,  стремящиеся
примирить, дать сонет, предложить посредничество и утешить,  целомудренны  в
проявлении своих чувств и опасаются  усилить  боль  вместо  того,  чтобы  ее
успокоить. А тем временем являются пронырливые и назойливые люди, не знающие
ни стыда,  ни  сочувствия,  и  своими  наглыми  взорами  и  грубыми  криками
отравляют уединение  страдальца.  Но  боль,  какую  способны  причинить  эти
насекомые, длится лишь до тех пор, пока рана свежа. Пусть тот, кого  терзает
горе,   подчинится   душевной   дисциплине,    предписанной    религией    и
рекомендованной философией, и очень скоро шрам станет нечувствительным к  их
укусам. Лорд Байрон волен не любить общество, но общество любило  его,  быть
может любовью недостаточно мудрой и проницательной,  но  такой  сильной,  на
какую оно только способно.
     И многие, не принадлежащие к  "свету"  в  общепринятом  значении  этого
слова, напряженно думают о лорде Байроне; они страстно уповают на то, что он
обратит свой могучий разум на борьбу со своими раздраженными чувствами и что
ближайшие его труды отразят спокойствие духа,  которое  так  необходимо  для
свободного и плодотворного проявления его блестящего таланта.

              I decus, i nostrum, melioribus utere fatis, {*}
              {* Шествуй, краса, шествуй, наша! Да лучшие
                                       ведаешь судьбы (лат.).
                                       (Перевод В. Брюсова.)}


КОММЕНТАРИИ

СТАТЬИ И ДНЕВНИКИ

     Критические сочинения Вальтера Скотта занимают  несколько  томов.  Сюда
входят две большие монографии о Джоне Драйдене и Джонатане Свифте - историки
литературы ссылаются на них и до сих пор, - а также статьи по теории  романа
и драмы, серия жизнеописаний английских  романистов  XVIII  века,  множество
рецензий на произведения современных авторов и другие статьи, в частности по
вопросам фольклористики.
     Первое собрание исторических, критических и  фольклористических  трудов
Вальтера Скотта вышло в Эдинбурге в  1827  году.  Затем  они  несколько  раз
переиздавались и переводились на иностранные языки. Вальтер Скотт как критик
возбудил, например, значительный интерес во Франции 1830-х годов. В  русском
переводе появилось несколько статей  в  "Сыне  отечества"  (1826-1829)  и  в
других журналах XIX века.
     Критики эпохи Просвещения  обычно  подходили  к  оценке  художественных
произведений с отвлеченными эстетическими и этическими критериями. При  этом
важную роль играл моральный облик автора как частного  лица.  Осуждение  его
поступков влекло за собой отрицательный отзыв  о  его  сочинениях.  Один  из
самых  авторитетных  критиков  XVIII  столетия  Сэмюел  Джонсон  предпочитал
биографии историографическим сочинениям  на  том  основании,  что  из  жизни
знаменитых  людей  легче  почерпнуть   нравоучительные   примеры,   чем   из
исторических фактов. Биографический  метод  критики  долго  господствовал  в
Англии. Не остался в стороне от его влияния и Скотт, особенно в  монографиях
о Драйдене  и  Свифте.  Тем  не  менее  этот  подход  к  литературе  его  не
удовлетворял. Не удовлетворяли его и беглые очерки литературных явлений  при
общих описаниях  нравов  того  или  иного  периода  в  исторических  трудах,
например в "Истории Англии" Дэвида Юма, которого Скотт считал "плохим судьей
в области поэзии".
     Между тем во второй половине XVIII и в начале XIX века стали появляться
книги, авторы которых стремились воссоздать картину развития  художественной
литературы или ее  отдельных  жанров.  Большое  значение  для  Скотта  имели
"История  английской  поэзии  с  XII  до  конца  XVI  века"  Томаса  Уортона
(1774-1781) и "История романа" шотландского историка Джона  Данлопа  (1814).
Эти сочинения подсказали Скотту мысль о национальном своеобразии  литературы
каждого народа, а также о ее зависимости от общественного развития в  каждой
стране. При этом исторический роман  представлялся  Скотту  жанром,  который
способен ответить на запросы широких читательских кругов,  раздуть  в  пламя
искру интереса к родному прошлому, которая тлеет в сознании многих людей.
     В основе воззрений Скотта лежит определенная теория  народности.  Народ
для него - хранитель национальных литературных традиций, верховный  судья  и
покровитель литературного творчества.  В  народной  памяти  хранятся  вечные
источники повествовательного искусства: сказки, предания,  легенды  и  были.
Вот почему, по мнению Скотта, между историографией, литературой и фольклором
нет, не может и не должно быть непроницаемых граней; одно легко переходит  в
другое и сочетается с ним.
     Вместе с авторскими предисловиями к романам критические  статьи  Скотта
помогают лучше понять его творчество и бросают свет на создание нового жанра
- исторического романа. Хотя  литературного  манифеста  у  Скотта  в  полном
смысле этого слова и нет, но почти каждая из его статей освещает ту или иную
сторону его творческих исканий.
     Особый   интерес   для   понимания   творчества   Скотта   представляет
статья-авторецензия "Рассказы трактирщика". Под этим  общим  заглавием,  как
известно, выходили первые шотландские романы "Черный карлик" и "Пуритане" (в
дальнейшем эта серия была продолжена романами "Легенда  о  Монтрозе",  "Граф
Роберт Парижский" и "Замок Опасный"), которым и посвящена данная  статья.  В
ее составлении принимал участие близкий друг Скотта  Уильям  Эрскин,  однако
рукописный экземпляр статьи, сохранившийся в архивах, целиком написан  рукой
Скотта. Поводом для ее появления послужила серия  статей,  опубликованных  в
"Эдинбург крисчен инстрактор" Томасом Мак-Краем - биографом Джона Нокса (ум.
1572), главы шотландского кальвинизма. МакКрай обвинял Скотта в том, что  он
оскорбил национальное чувство  шотландцев,  изобразив  фанатиков  пуритан  в
недостаточно привлекательном виде. Скотт поместил свой  ответ  Мак-Краю  без
подписи в лондонском торийском журнале "Куортерли ревью" (январь 1817 года),
в котором он сотрудничал с момента основания журнала в 1809 году. До тех пор
Скотт печатал  большую  часть  своих  статей  в  "Эдинбург  ревью",  журнале
шотландских вигов. Посвящая много места "шотландским древностям", превознося
далекое героическое прошлое Шотландии, журнал относился с полным равнодушием
к бедственному положению шотландцев, особенно горцев, в  настоящее  время  и
приветствовал  беспощадность,  с   которой   капитал   наступал   на   север
Великобритании.  Консервативная  политика  могла  задержать  процесс   роста
промышленного капитала и дать возможность Шотландии снова  встать  на  ноги;
поэтому "Куортерли ревью" больше подходило Скотту, так как этот журнал и был
создан с целью обуздать вигов  и,  в  частности,  дать  отпор  "зазнавшемуся
Эдинбургу", где они хозяйничали.
     Эдинбуржцам, однако, могло казаться,  что  Скотт  отвернулся  от  своей
родины. Любое верное изображение ошибок, совершенных  шотландцами  в  борьбе
против  объединения   с   Англией   и   за   сохранение   самостоятельности,
воспринималось в некоторых кругах Эдинбурга почти как  святотатство.  Отсюда
упреки Мак-Края. Они задели Скотта за живое. Он не мог оставить  без  ответа
обвинение в неуважении к подвигам шотландских патриотов,  потому  что,  видя
нереальность  их  усилий,  он  все  же  благоговел  перед  их  героизмом   и
самозабвенной любовью к отчизне. Он отвечал, что был правдивым летописцем  и
показал в своих романах невыносимое положение шотландского крестьянина и его
самоотверженные попытки  защитить  свои  самые  священные  права,  а  потому
обвинений, брошенных ему Мак-Краем, не заслужил. При этом, писал  Скотт,  он
не стремился дать надуманную  картину  народной  жизни  Шотландии,  а  хотел
изобразить ее крестьян именно такими, какими они были на самом деле.
     Реалистически  изображая  народную  жизнь  Шотландии,  Скотт  намеренно
драматизировал повествование.  Этот  способ  изложения  Скотт  считал  очень
важным для своих задач, хотя и признавал,  что  в  результате  повествование
дробится на отдельные диалогические сцены  и  построение  романа  становится
рыхлым. Однако Скотт готов пожертвовать  и  стройностью  композиции  и  даже
привлекательностью  главных  героев   для   читателей,   лишь   бы   достичь
убедительности целого. Его Уэверли, Браун и Ловел не действуют сами, а  лишь
испытывают на себе воздействие обстоятельств. Поэтому их судьба  решается  с
помощью  второстепенных  персонажей,  то  есть  прежде   всего   шотландских
крестьян. Следовательно, роль их возрастает. Этого  и  надо  было  добиться.
Этим путем  автор  исторических  романов  отделяет  черты,  характерные  для
отдельных, вымышленных персонажей, от общих,  типичных  для  века  черт;  он
оказывается в состоянии сохранять строгую верность нравам  эпохи  и  поднять
исторический роман до уровня серьезного историографического сочинения.
     Одним из важнейших источников историка, романиста и поэта Скотт  всегда
считал народное творчество. Его статья "Вводные замечания о народной  поэзии
и о различных сборниках  британских  (преимущественно  шотландских)  баллад"
подводит итог более ранним  сочинениям  на  аналогичные  темы,  в  частности
рецензиям Скотта на сборники баллад, выходивших в начале  XIX  века.  Статья
эта содержит краткий обзор развития фольклористики в Англии и в Шотландии за
сто с лишним лет. Скотт останавливается на спорах, которые вели фольклористы
в его время, например об авторстве баллад, о социальном  положении  древнего
менестреля, о преимуществах и недостатках  различных  источников  балладного
творчества и т. п.
     Особенно интересно мнение Скотта о наилучшем способе  издания  народных
баллад. В XVIII веке было принято вносить в  них  дополнения  и  поправки  с
целью приблизить их к современным вкусам. Так в 1760-х годах поступил  Томас
Перси  с  балладами  своего  знаменитого   сборника   "Памятники   старинной
английской поэзии". Некоторые современники  Скотта  осуждали  Перси  за  эти
вольности. В их числе был демократ и якобинец Джозеф  Ритсон.  Он  требовал,
чтобы фольклорные памятники издавались без изменений.  Скотт  готов  отчасти
поддержать Ритсона, хотя и упрекает его за излишнюю горячность. Однако Скотт
не склонен преуменьшать и заслуги Перси: в его время дело шло не о том,  как
издавать баллады, а о  том,  станут  ли  их  читать  вообще.  Сборник  Перси
приблизил балладу к читателям и вызвал у них интерес к народному творчеству.
     Непревзойденным интерпретатором народной поэзии, по глубокому убеждению
Скотта, был, безусловно, Бернс. Когда в 1808 году Р. Кромек выпустил в  свет
сборник  "Наследие  Роберта  Бернса,  состоящее  преимущественно  из  писем,
стихотворений и критических заметок о шотландских песнях", Скотт откликнулся
на эту книгу. Точка зрения Скотта на творчество Бернса резко  отличалась  от
всего, что было до тех пор сказано о нем, в частности от рецензии на тот  же
сборник в "Эдинбург ревью", автором которой был сам редактор журнала Фрэнсис
Джеффри.
     В начале XIX века революционные мотивы в поэзии  Бернса  и  его  резкие
выпады против церковников  отпугивали  многих  благонамеренных  читателей  и
критиков. Джеффри и другие критики считали  более  осторожным  рассматривать
Бернса как неуча, для примитивных взглядов которого многое  простительно,  а
его творчество - как "жалобную лиру" "влюбленного пахаря". Скотт видел в нем
могучую натуру. Он называет Бернса плебеем с гордой  душой  и  с  плебейским
негодованием. Именно потому Бернс и понял народную поэзию так глубоко.  Ведь
она, как говорил Скотт в статье "О  подражании  народным  балладам"  (1830),
"была обращена к народу, и только он ее действительно ценил, так как  в  ней
дышало все, что его окружало".
     Наряду  с  балладой  Скотта  привлекали  народные  сказки  и   поверья.
Фантастика, полагал он, повышает интерес и романа, и поэмы, и пьесы,  однако
пользоваться ею надо с осторожностью:  даже  в  "Гамлете"  второе  появление
призрака действует на зрителей менее  сильно,  чем  первое.  Злоупотребление
фантастическим и сверхъестественным иногда ведет к  плачевным  последствиям,
как показывает Скотт в  статье  "О  сверхъестественном  в  литературе  и,  в
частности, о сочинениях Эрнста Теодора Вильгельма Гофмана". Отдавая  должное
высокой одаренности Гофмана, Скотт все же приходит к выводу, что его погубил
избыток воображения; болезненные выдумки, способные внушить не только страх,
но и отвращение, заслонили в творчестве Гофмана  высокие  и  человеколюбивые
задачи искусства.
     Любовь к людям Скотт считает главным  для  писателя.  Поэтому  писатель
обязан держать в узде свои прихоти, поэтому лучше, если он сам  останется  в
тени. Сосредоточенность на самом себе, по мнению Скотта, -  ошибка  Байрона;
она источник его скепсиса и отрицания действительности; это, в свою очередь,
приводит его к другой крайности - к  оправданию  эпикурейского  отношения  к
жизни. Пылкий протест Байрона остался Скотту непонятным. Он опасался вспышки
революционного движения в Англии, его пугала возможность гражданской войны.
     Расходясь с Байроном во взглядах, Скотт все же чрезвычайно высоко ценил
его.  Его  возмущала  травля,  которой   подвергся   Байрон   в   результате
бракоразводного  процесса.  Он  оставался   для   Скотта,   вопреки   мнению
реакционных кругов Англии, величайшим поэтом своего времени. Скотт  особенно
ценил в поэмах Байрона описания стран Востока. Именно так и следует говорить
о чужих краях,  как  говорил  он,  -  без  сухой  книжной  премудрости,  без
слащавого приукрашивания.  Только  по  личным  впечатлениям  и  при  условии
искреннего сочувствия другим народам  можно  так  глубоко  проникнуть  в  их
жизнь, как проник Байрон, и отделить важное от второстепенного. С этой точки
зрения Скотт рецензировал третью и четвертую песни "Чайлд-Гарольда" и другие
произведения Байрона. Отношение Скотта тронуло Байрона, и  в  письме  от  12
января 1822 года он благодарил его за смелую защиту перед лицом  английского
общественного мнения и за благожелательную и нелицеприятную критику.
     Гибель Байрона в Греции потрясла  Скотта.  Эта  смерть  доказала  всему
миру, что Байрон был  великим  человеком.  Если  он  иногда  в  своей  жизни
совершал ошибки, то там, где на карту была поставлена жизнь целой нации,  он
умел действовать мудро в чрезвычайно сложных обстоятельствах. Статья  Скотта
"Смерть лорда Байрона" - не только надгробное слово.  Это  и  выражение  его
глубокого убеждения, что нет более благородной деятельности, чем  борьба  за
права угнетенного народа.

                                                                 Е. Клименко


"СТРАНСТВОВАНИЯ ЧАЙЛД-ГАРОЛЬДА"
                                (песнь III),
           "ШИЛЬОНСКИЙ УЗНИК", "СОН" и другие поэмы лорда Байрона

     Впервые напечатано в журнале "Куортерли ревью" в 1816 г.

     Стр. 473. Sine me, Liber... - цитата из "Скорбных  элегий"  Овидия  (I,
1).
     Стр. 474. "Женщина Дон-Кихот" -  сатирический  роман  Шарлотты  Леннокс
(1720-1804), рассказывающий о забавных похождениях молодой женщины, которая,
начитавшись романов, решила во всем походить на их героев и героинь.