ние имело цену и мог-
ло экспортироваться,  сейчас Шпындро и кадровик заработали  бы  стране
немалую  сумму  поставкой  молчального товара высокой пробы на мировые
рынки.

Молчание кадровика поражало непревзойденной непредсказуемостью  после-
дующего шага и разнообразием мимических приемов, в гамме чувств, прос-
тирающейся от сострадания - оба понимали наигранного -  до  подозрений
во вся и всем мощным тоном звучало вымогательство,  как у каждого тер-
того чиновника воителя, прокемарившего годы и годы под время от време-
ни меняющимися портретами.

Как и Филин,  человек через стол от Шпындро ронял: му. бу. г-м. и про-
чие невнятные звуки, которые могли ничего не означать, а могли вмещать
столь  многое,  что  и подумать страшно.  Уши Шпындро привычно вбирали
нечленораздельное;  Игорь Иванович  сохранял  спокойствие  и  старался
смотреть на кадровика ласково, хорошо зная: чиновник только прикидыва-
ется,  что ему безразлична физиономия сидящего напротив, а на деле ис-
подтишка  внимательно  наблюдает за человеком,  чья судьба на решающем
перепутье.

- Му.- Шпындро закинул ногу на ногу.

- Бу.- Шпындро придвинул стул и распрямился.

- Г-м.- Шпындро сцепил пальцы и чуть склонил голову.

Кадровик дотащился до последнего листа,  поднял глаза -  Шпындро  сиял
приветливостью, впрочем, не забывая о почтении - ткнул в картонную об-
ложку,  закрыл дело,  посмотрел на жирно выведенную фамилию, начальное
"ша" которой напоминало вилы и снова начал листать с первой страницы.

Шпындро молчал,  ему причиталось выслушать еще порцию или две му, бу и
г-м;  торопиться некуда,  и Шпындро мысленно прокручивал акт  передачи
подношения  фирмача,  а  также прикидывал,  куда пригласить Настурцию,
чтобы выглядело солидно и не слишком обременило финансово.

Наконец кадровик бегло пролистал дело,  решительно захлопнул и  одарил
Шпындро  специфической улыбкой,  одновременно бодрящей и устрашающей -
плод многолетних усилий. Шпындро улыбнулся по видимости радужно, крис-
тально,  без примеси угроз или двусмысленностей, что тоже давалось го-
дами тренировок.

Кадровик поднялся, оторвался от стула и Шпындро, пожали друг другу ру-
ки  и  Шпындро  заметил у основания толстого большого пальца кадровика
такую же русалочку - сильно уменьшенную,  совсем кроху - что  предава-
лась безобразиям на груди Филина.  Смешно:  будто всех людей,  от коих
так или иначе зависел Шпындро татуировал один и тот же умелец.  В бла-
гожелательности кадровика проглядывала немалая работа Филина, и Шпынд-
ро посетило облегчение: выходило, не зряшни его вложения и хлопоты.

Из кадров Игорь Иванович вернулся пружинной походкой и только непрони-
цаемое  лицо Кругова поганило настроение:  догадывается - откуда я или
нет?  Поболтали с Круговым о чепухе, сел за рабочий стол, предусмотри-
тельно усыпанный деловыми бумагами,  как раз в необходимом количестве,
чтоб не заподозрили в безделье - во-первых, и в том, что не справляет-
ся, завален выше головы - во-вторых.

Трепыхнулся внутренний телефон,  Кругов цапнул трубку, кивнул и вышел,
у Шпындро екнуло сердце.  Вдруг туда же?  Признак скверный, если кадры
сначала  потянули его,  а потом Кругова:  жизненный опыт подсказывал -
выигрывает всегда последний из приглашенных и Шпындро представил,  как
сейчас  его конкурент и кадровик - немалый начальник и член бюро - пе-
ремывают косточки Шпындро.

Через пять минут - не срок,  чтоб опасаться худшего - Кругов вернулся.
Шпындро отпустило:  плохо, нервы расшатались, колотило, будто минут за
десять перед встречей с фирмачем,  скрытной,  не предназначенной чужим
глазам;  Шпындро знал,  что дрожь ломает круто, но не длительно; когда
он вышагивал к ларьку-мороженое,  страхи отлетели,  как в институте  -
дрожь  била  перед дверью аудитории,  где принимали экзамены - а когда
вошел, а тем более вытянул билет, страх исчезал: будь что будет.

Шпындро посетовал, что прихватило Филина, выказал участие с тем непре-
менным  налетом  позволительной издевки,  с которой давно знающие друг
друга коллеги судачат о начальстве. Кругов выразил сожаление и Шпындро
громко на всю комнату отметил, что если отбросить мелочи - кто без не-
достатков?  - Филин мужик что надо и оставалось только  сожалеть,  что
Игорь  Иванович  не может только знать,  передаст его слова Филину или
исказит или вовсе верноподданническое признание Шпындро умрет в Круго-
ве. Скорее всего умрет! Что поделаешь? Кругов - не дурак поднимать ак-
ции Шпындро безо всякой выгоды для себя.

Может кто другой подсобит-протелеграфирует наверх?  Шпындро  скользнул
взглядом по сотрудникам, нахохлившимся над столами в немой попытке си-
мулировать немалый труд.

Еще раздражали предстоящие поминки.  Не пойду! Зачем они мне? Кто меня
осудит?  Я в глаза не видел старуху,  другое дело,  что Мордасов может
взъяриться. Шпындро давно взял за правило: не буди лихо. черт его зна-
ет,  Мордасова, вдруг шлея под хвост захлестнет,- возьмет и нагадит да
и как, канал сбыта - надежный и оперативный - Колодец незаменим, а еще
Шпындро не сомневался,  что стол Мордасов отгрохает будь-будь,  и если
отправиться без машины,  можно хряпнуть от души,  расслабиться, к тому
же на поминках непременно отприсутствует Настурция и тогда отпадет не-
обходимость обременительного ужина в Москве: как ни крути, Шпындро вы-
падут проводы Настурции в Москву,  а там, быть может, подфартит напро-
ситься на полночный кофе и получалось, что посещение поминок - не пус-
тая трата времени, а, напротив, экономия денег - обольщающий ужин рас-
сасывался.  Шпындро посветлел.  Кругов подмигнул лучезарному лику и  в
невинном движении века Шпындро снова узрел недоброе и, чтобы не ухнуть
в никчемное самокопание, предпочел вернуться к заключительной фазе по-
минок, а именно к проводам Настурции.

Вот они вышли из дома Мордасова, дошагали до площади, вот покореженный
монумент пионеру - Шпындро еще не в курсе участи гипсового Гриши  -  и
тут возникает заминка: заарканить такси в тьмутаракани в последний час
не легко и возможно удастся резонно обосновать привлекательность поез-
дки  на электричке - исключительно для выигрыша времени - а на вокзале
в Москве Шпындро отлавливает такси и везет Настурцию к ней домой,  за-
ранее  предупредив жену,  что после возлияния на поминках мордасовской
бабки предпочитает отсыпаться у Колодца -  чего  зря  накануне  выезда
нетрезвым шастать по ночным улицам,  подвергая себя опасности, а утром
на работу двинет прямо от Мордасова,  оговорив опоздание часа  на  два
под общепринятым медицинским прикрытием, которому давно никто не верит
всерьез и которое всегда срабатывает безотказно.

Шпындро тут же отзвонил Мордасову и  уточнил  день  поминок.  Вторник.
Весьма удобно:  сегодня вечером банкет с фирмачами,  с одним из них он
условился на среду для передачи дара, а вечер вторника посвятит себе и
Настурции и тогда в среду не понадобится рваться между ужином с Приты-
кой и приемом заморского дара.

На перерыв Шпындро шел в  добром  расположении  духа:  миновал  шепту-
нов-перекурщиков, у коих меж зубов не застревало ни единое слово, осо-
бенно,  если доверяющий тайное,  многозначительно подносил палец к гу-
бам,  мол,  секрет, и желтопальцевых тружеников, долгие, безвозвратные
годы проведших у батарей в коридорах, и в затаенных углах тогда несло,
как мутно стремительные потоки в половодье.  Через них Шпындро, случа-
лось, запускал нужную информацию, всякие пробные шары, но сейчас Игорь
Иванович всего лишь приветливо кивал рядовым и взводным выездной рати,
отчего-то уверовав, что полночный кофе в апартаментах Настурции - дело
решенное.

Над пельменями  Игорь Иванович замер,  капнув любимой горчицей на край
тарелки:  не звонил матери,  забыл,  мама нездорова, а он. ах, крутня,
крутня.



Филин раздавленной лягушкой корчился на больничной койке:  пугали про-
вода,  внезапные приходы медсестры,  инъекции в безмолвии.  Нестерпимо
тянуло курить, хотелось отдалить час прихода врача-женщины лет тридца-
ти пяти как раз из тех,  что всю жизнь завораживали Филина,  войдет  в
палату,  задерет ему рубаху и уткнет стетоскоп в русалок,  обласканных
знойными ухажерами, мирно проживающими на груди и брюхе Филина вот уже
столько лет.  Филин сгорал от стыда, удивляясь неизвестно откуда взяв-
шейся робости. Если б врач пошутила или как-то дала понять, что русал-
ки Филина - дело житейское,  с кем не случается по молодости,  по глу-
пости, но врач молчала, внимательно слушала и водила чуткой кругляшкой
по вызывающим русалочьим формам,  не выказывая удивления, будто у каж-
дого, кого ей выпадало обследовать, такая же галерея на груди.

Жена уже ушла, оставив полагающуюся передачу, дочери еще не появлялись
и Филин живо представил, как сестры, переругиваясь утрясали расписание
посещений любимого родителя. Курить хотелось нестерпимо.

У меня инфаркт?

Врач молчит, только водит прохладным зевом, вбирающим шумы и хрипы фи-
линской груди, едва касаясь испещренной наколками кожи. Так и не выст-
роил дачу, не успел, а даже если бы успел - поздно, здесь все приходит
слишком поздно. Не помогла старуха загородная, да он толком и не успел
припасть к ее водице. А вечер выдался вчера редкостный. Девица льнула,
напоминая  давние годы и не припомнить,  когда он так веселился в пос-
ледний раз,  одно точно:  тысячу лет назад; и вот расплата, силенки на
исходе, вся жизнь просочилась сквозь щели кабинетного паркета.

В коридоре шаги,  Филин натянул одеяло, приткнув казенно пахнущий край
к подбородку, будто убедив себя, что не даст оголить картинные грудь и
брюхо, хоть режь.

Вошла старшая. Филин кивнул дочери, села на край кровати, говорить уже
много лет по-человечески не выпадало,  то один огрызнется,  то  другая
рявкнет. Его дочь! Надо же, плод любви. Филин тяжело вздохнул: ах если
б курнуть, ничего не надо, ни вчерашней павы, ни даров Шпындро, ни да-
чи, только б беломорину и клуб дыма, чтоб пополз внутрь.

Сердце не беспокоило,  но на вопрос дочери болит ли, Филин ответил ут-
вердительно,  сам не зная, зачем соврал. Все равно их отношения не из-
менишь,  слишком наворочено,  всей жизни не хватит их поправить, а той
малости, что осталась и подавно.

Филин хотел шепнуть: раздобудь покурить, но остерегся - не принесет, к
тому же такой просьбой он сразу потеряет в ее глазах - не может проти-
востоять желаниям,  как и она,  тогда по какому праву орет,  если дочь
возвращается под утро,  чем он лучше, и даже, если б решился на утрату
привилегии выволочек ради папирос,  ради всего единственной беломорины
и тогда отношения не восстановишь, уже миновала пора, когда общая тай-
на,  вроде запретного курения, могла б объединить. Узы родства перемо-
лоты в прах,  и то сказать,  топтал девку как мог, но для ее же блага,
не ради удовольствия: хотел, чтоб все вышло, как по-писаному: выездной
муж - уж и наметил тот,  тот и тот - благополучная жизнь,  а ей видишь
ли нравиться должен,  как объяснишь, что без копейки взвоешь при самом
что ни на есть красавце.

Старшая сувка подобрала красивые ноги, старалась сидеть спиной к окну,
так, чтобы свет мутного дня не падал на разрисованное лицо, чтоб черты
его тонули в тени, лишь бы не раздражать отца. Полный, натужно дышащий
человек бесспорно ее отец; в незапамятные времена обнял ее мать и слу-
чилась сувка и девушку любили, и наряжали в яркое и привозное и фотог-
рафировали по поводу и без повода,  а потом возникли  первые  трещины,
побежали, завертелись и рухнули симпатии, доверие, все-все, что связы-
вает с людьми,  давшими тебе жизнь,  единственно  общим  стало  глухое
раздражение и постоянное обоюдное недоверие.  Дочь не могла превозмочь
безразличия,  и не старалась и Филин благодарил ее  мысленно:  хватило
ума не устраивать спектакль скорби и на том спасибо.

Совка выдохнула, что с утра объявился Шпындро, волновался, узнавал, не
надо ли чего.

Вот, кто сгорает в искреннем участии,  усмехнулся Филин, Шпындро, будь
такая возможность,  ежеминутно бомбил бы больницу звонками, справляясь
о состоянии здоровья начальника;  удивится же  Шпындро,  узнав,  какая
складка на деле, но это когда еще всплывет на свет божий, а пока.

Дочь поставила  в  тумбочку  сверток,  подчеркивая особенным дрожанием
ресниц, что это не из рук матери, а ее личная передача.

- Хочешь курить?

Робости в ее голосе Филин не слышал уже с десяток лет, молчал, вцепив-
шись  в край одеяла и пытаясь не взорваться - запах дорогущей парфюме-
рии наполнял палату, густея с каждой минутой.

- Хочешь курить? - повторила дочь, лязгнул замок сумки, появилась пач-
ка "Беломора".

У Филина выступили слезы,  щелчок дамской зажигалки, дочь отвернулась,
терпеливо ждала,  пока отец наслаждался папиросой.  окурок выбросила в
форточку,  тщательно проветрила, смочила вафельное полотенце, повесила
на спинку стула,  пачку папирос упрятала под матрас у изголовья,  изв-
лекла флакон духов и горьковатый запах забил следы дымного смрада.

Вот для чего она так надушилась,  подумал Филин, и снова защипало гла-
за.



Поминки у Мордасова могли соперничать с коронацией  среднего  монарха:
балычок - янтарная слеза, киндзмараули грузрозлива; водка - белое вино
согласно Стручку - хоть залейся,  хунгарский салями,  маслины  мелкие,
иссиня черные для знатоков, икряка красная и черная, лососевые от неж-
но розовых, как лепестки гладиолусов до алых с прожелтью, обилие трав,
стебли  черемши  с  двухцветный деловой карандаш толщиной,  фиолетовый
чеснок и еще закуски южного происхождения,  перепавшие  Колодцу  после
деловых контактов с куражиными людьми.

Настурция притулилась рядом со Шпындро и грусть ее,  и хлопотливое вы-
бегание на кухню никак не затушевывали очевидное:  она  рада  Шпындро,
рада,  что он рядом, и как ни прискорбно, но чужое несчастье позволило
этим двоим встретиться раньше оговоренного срока, разве не судьба.

Шпындро знал в лицо кроме Мордасова и Притыки еще Боржомчика,  припом-
нив, как переломленный пополам официант метался меж столов в субботний
вечер. Собралось человек двадцать.

Официальная церемония еще не началась.

Соседи Шпындро с исступлением обсуждали,  где вкуснее отобедать, назы-
вались приличествующие места, сыпались доводы и контрдоводы, со сторо-
ны казалось,  эти люди никогда не ели досыта или только  что  пережили
голодные годы.  Названия ресторанов,  как кодовые слова, как особенные
пароли срывались с их уст. Недавние обеды и вновь открытые кабаки с их
плюсами и минусами обсуждались так рьяно, так пенно с выбрызгом слюны,
как не спорят творцы,  отстаивающие достоинства - мнимые или подлинные
- своих детищ.

Во главе стола, раскинув руки по обтянутому скатертью торцу, будто же-
лая сжать стол,  в черном пиджаке и таком же галстуке мрачно  восседал
Мордасов. Глаза его перепрыгивали с блюда на блюдо с салатниц на суда-
ки с соусами,  губы едва заметно шевелились,  будто Мордасов проверял,
не упущено ли самое важное, время от времени ронял односложно:

- Грибы!

И Настурция вспархивала из-за стола.

- Бастурма!

И выбегала другая девица, еще более Настурции притягивающая взоры: пе-
пельноволосая,  гибкая, сидевшая рядом с бесформенной толстухой с жид-
кими космами, густо крашенными хной. Шпындро не знал, что на поминках,
отложив вечерненочные промыслы,  присутствовала  собственной  персоной
дочь квасницы,  отпрыск Рыжухи бесспорно превосходила всех женщин зас-
толья во много крат.

Наконец Мордасов поднялся, воцарилась тишина. За окном тявкали псы, от
станции  доносился свистящий вой электричек,  детские писки и взрослые
выкрики неслись из соседних дворов.  Мордасов молчал и неожиданно  для
всех примолкли псы, унеслись электрички, даже дети смолкли, как по ко-
манде, и опустилась мертвая, иначе говоря, гробовая тишина, как нельзя
более  подходящая моменту.  Мордасов нервничал и это удивляло Шпындро:
Колодец никогда не терял выдержки,  славился стальной хваткой и деньги
вышибал  отовсюду,  выжимал  досуха,  не в последнюю очередь благодаря
стойкости духа.

- Умерла Мария Игнатьевна,- Колодец обвел  присутствующих  взглядом  и
сообразил одновременно со Шпындро,  что никто никогда не знал,  каковы
имя-отчество бабушки Мордасова,  Колодец оценил выдержку и такт  поми-
нальщиков, набрал воздуха и уточнил,- умерла моя бабуля.

Губы его  скривились  и,  чтоб публично не разрыдаться,  он вцепился в
рюмку водки и,  опрокинув ее,  долго не отрывал хрустальную  чарку  от
бескровных губ.

На комоде в цветах черно-белый портрет Марии Игнатьевны,  перед фото в
багетной рамке наполненная до краев рюмка.  Пальцы длинные и короткие,
ухоженные и в заусенцах, тонкие и толстые ухватили рюмки с белым вином
и ждали команды Мордасова.  Колодец,  в который раз переживая  утрату,
соображал медленно и тогда пепельноволосая женщина, сотканная из реши-
мости, приправленной злостью лихой, с хулиганской бесшабашностью, про-
возгласила:

- Помянем добрую душу Марь Игнатьну!

Выпили, зазвенели приборы, Шпындро наклонился к Настурции, шепнул, ки-
вая на пепельноволосую:

- Кто это?

- Проститутка,- обыденно выдохнула в ответ Притыка, пользуясь голодным
оживлением.

- Как? - не понял Шпындро, хотя вовсе не считался наивным.- Какая?

- Валютная!  Господи,  неужто  не ясно.  Балыка положить?  - Настурция
прильнула теплым бедром к Шпындро и тот оттаял,  хотя за миг до  этого
обозлился: компашка! впрочем, знал, куда шел, и стол, если по справед-
ливости,  компенсировал с лихвой любой моральный  урон.  После  первой
гости ели активно,  но с налетом приличия, не забывая хранить скорбное
выражение лиц.

Мордасов рассматривал жующие  физиономии  с  любопытством,  как  дитя,
впервые  попавшее в зоопарк,  зверей.  Мордасов сам не ел,  но орлиным
взором следил,  чтоб всем подкладывали, и Боржомчик одновременно гость
- ровня всем - и в то же время профессионал успевал обласкать каждого,
не допуская оголения тарелок.

Сосед уронил блестящую маслину на брюки Шпындро.  Игорь Иванович опус-
тил глаза и увидел черное пятно.

- Звиняйте,-  весело  повинился  набитый  названиями  ресторанов сосед
Шпындро.

Шпындро кивнул,  едва заметно,  без приветливости.  Настурция посыпала
пятно солью, Шпындро показалось, что она задержала ладонь на его ноге.

Произносили поминальные слова,  из коих Шпындро узнал,  как рос Морда-
сов,  как покойная содержала внука,  не имея средств к  существованию,
как  не пренебрегала любым заработком,  лишь бы вывести внучка в люди.
Так и рубанул тот, что пометил брюки Шпындро пятном: вывести в люди!..

И вывела!  Шпындро ел, методично уничтожая белую рыбу с ближайших блюд
и успевая приметить, что из вкусненького притаилось в отдалении.

Мордасов отодвинулся от стола,  поднялся,  подошел к комоду,  поправил
цветы, обрамляющие портрет, замер спиной к столу, и все видели, как по
натянутой ткани пиджака пробегают, сотрясая Мордасова, волны дрожи.

Пепельноволосая взглянула  на  Шпындро и улыбнулась.  Игорь Иванович -
единственный напоминал здесь ее клиентов - промытый, солидный, знающий
себе цену.

Проститутка? Шпындро  улыбнулся  в ответ.  Подумаешь,  не волком же на
нее,  чего крысится,  если не знать,  вполне достойная женщина, вполне
можно увлечься. Если не знать! А если знать? Шпындро дотронулся до уз-
ла галстука. Чисто теоретически тоже можно, да и практически: одна та-
кая,  другая этакая,  есть отталкивающее скорее в самом слове,  а если
слово спрятать,  похоронить,  то женщина как женщина, борется за себя,
как  умеет,  и  держится  на  плаву дай бог.  Если б в паспорт шлепали
штамп,  а так,  поди узнай,  кто есть кто. Сегодня проститутка, завтра
скок замуж, а послезавтра выбирай любое амплуа: хоть на выезд - страну
представляй, хоть в депутаты, хоть пионеров холь-лелей.

Поминальная братия загомонила,  зажевали активнее,  руки  бесцеремонно
мелькали  над  столом,  глаза  блестели,  рыжее страшилище с торчащими
протравленными хной вихрами толстыми локтями  вляпывалось  в  верхушки
салато