должен сказать.
     Тернер не смотрел на него.
     - Чего, к примеру?
     -  Не  знаю. Всяких  штуковин.  Машинок  разных. Это -  комната мистера
Гартинга,-   объяснил  Гонт,-  он,  мистер   Гартинг,  очень   любит  разные
приспособления.
     - Какие именно?
     - Ну,  вот  у него был такой чайник  со  свистком, знаете?  Можно  было
приготовить отличный чай в этой штуке. Жаль, что ее нет, право, жаль.
     - Еще чего не хватает?
     - Электрокамина. Новой конструкции с двумя спиралями. И еще лампы. Была
настольная лампа, японская. Во все стороны поворачивалась. С переключателем,
чтобы горела вполнакала. И  энергии брала мало - он мне говорил.  Но я такую
не захотел себе купить: куда мне сейчас, когда сократили жалованье. Только я
думаю,-  продол жал он, словно желая  успокоить  Тернера,- что  он  увез  ее
домой, правда? Если, конечно, поехал домой.
     - Да, да, я тоже так думаю.
     На  подоконнике стоял транзистор. Нагнувшись так, чтобы глаза оказались
на  уровне  шкалы, Тернер включил его.  Они сразу же услышали слащавый голос
диктора  Британских экспедиционных сил, читавшего комментарии  о событиях  в
Ганновере  и  о  возможных  успехах  англичан  в  Брюсселе.  Тернер медленно
поворачивал ручку и передвигал указатель  по освещенной шкале, прислушиваясь
к вавилонской смеси языков - французский, немецкий, голландский.
     - Мне показалось, вы сказали: соблюдение правил безопасности.
     - Да, говорил.
     - Но вы даже не посмотрели на окна и на замки.
     -  Посмотрю,   посмотрю.-   Он   поймал   славянскую  речь   и   теперь
сосредоточенно слушал.- Вы  его хорошо знали, да? Часто  заглядывали сюда на
чашечку чая?
     - Заглядывал. Если выдавалась минутка. Выключив радио, Тернер встал.
     - Подождите за дверью и дайте мне ключи.
     -  Что же  он  такое сделал?  -  спросил  Гонт в нерешительности.-  Что
случилось?
     -  Сделал?   Ничего  он  не  сделал.  Он  -   в  отпуске   по  семейным
обстоятельствам. Я хочу остаться один, вот и все.
     - Говорят, у него неприятности.
     - Кто говорит?
     - Люди.
     - Какие неприятности?
     - Не знаю. Может быть, автомобильная катастрофа? Он не был на репетиции
хора и потом в церкви.
     - Он что, плохо водит машину?
     - Не знаю, по правде говоря.
     Отчасти  из упрямства, отчасти из любопытства Гонт остался  у  двери  и
смотрел, как Тернер открывает деревянный шкаф и заглядывает внутрь. Три фена
для сушки волос, еще в упаковке, лежали на дне шкафа рядом с парой галош.
     - Вы ведь друзья, верно?
     - Не совсем. Только по хору.
     - С кем же он особенно  дружит? Может, с кем-нибудь еще из хора? Может,
с какой-нибудь женщиной? - спросил Тернер.
     - Он ни с кем не дружит.
     - Для кого же он покупал вот это?
     Фены  были разного  качества  и разной конструкции,  Цена, указанная на
коробках, колебалась от восьмидесяти до ста марок.
     - Для кого? - повторил Тернер.
     - Для  всех.  Аттестованный дипломат или не аттестованный, для него это
не имеет значения.  Он всех обслуживает:  устраивает дипломатическую скидку.
Лео,  он всегда готов помочь. Что бы вам ни  вздумалось купить - радио  там,
или посудомойку, или автомобиль, он устраивает не большую скидку, понятно?
     - Знает ходы и выходы, так, что ли?
     - Правильно.
     -  И небось  берет  комиссионные  за  труды,- почти  вкрадчиво  заметил
Тернер.- Что ж, правильно делает.
     - Я этого не говорил.
     - И девушку вам устроит, если нужно? Мистер-Чего-Изволите, так?
     - Вовсе нет! - ответил Гонт возмущенно.
     - Какую же он получал выгоду?
     - Никакой. Насколько мне известно.
     - Просто он всеобщий друг, да? Хочет, чтоб его любили. Так?
     - Мы все этого хотим, разве нет?
     - Пофилософствовать любим?
     - Всем готов помочь,- продолжал Гонт, не очень чувствуя перемену в тоне
Тернера.-  Вот спросите  хотя бы Артура  Медоуза.  Как только Лео поступил в
архив, ну, прямо на следующий же день он  пришел  сюда, вниз, за почтой. "Не
беспокойтесь,-  говорит он Артуру,- поберегите ноги,  вы уже не так  молоды,
как  прежде, у  вас  и без  того хватает забот. Я принесу вам почту". Вот он
какой,  Лео. Услужливый.  Святой человек, можно сказать,  если учесть, какие
трудности он пережил.
     - Какую почту он приносил?
     - Всякую.  Открытую  и закрытую, он с этим не считался. Спускался вниз,
расписывался за нее и нес Артуру.
     - Так, понятно,- очень спокойно сказал  Тернер.- А иной  раз он забегал
по дороге к себе, верно?  Посмотреть, что тут у  него делается, выпить чашку
чаю?
     -  Верно,  верно,- подхватил Гонт.-  Всегда  готов  был  услужить.-  Он
отворил дверь.- Ну, я оставляю вас здесь.
     - Нет, не уходите,- сказал Тернер,  продолжая наблюдать за ним.- Вы мне
не помешаете. Останьтесь, Гонт,  поговорим. Я люблю общество. Скажите, какие
же у него были трудности?
     Положив фены обратно в коробки, он вытащил  полотняный пиджак, висевший
на  плечиках.  Летний пиджак  -  вроде тех,  что  носят  бармены. Из петлицы
свешивалась засохшая роза.
     - Какие же трудности? -  повторил он, швырнув розу в мусорную корзину.-
Можете  мне  довериться, Гонт.-  Он  снова  почувствовал этот  запах,  запах
гардероба,  который  заметил, но  не мог  сначала  определить,- сладковатый,
знакомый запах мужских лосьонов и сигар, какие в ходу на континенте.
     - В детстве. Его воспитывал дядя.
     Ощупав карманы пиджака, Тернер осторожно снял его с плечиков и приложил
к своему мощному торсу.
     - Невелик ростом?
     - Модник,- сказал Гонт,- всегда одет с иголочки.
     - Ростом с вас?
     Тернер протянул ему пиджак, но Гонт брезгливо отступил.
     -  Меньше меня,- сказал он, не сводя, однако, глаз с  пиджака.- Полегче
на ногу. Мотылек. Двигался, будто танцевал.
     - Педик?
     - Конечно нет,- уже с возмущением ответил Гонт, краснея от одной мысли.
     - Откуда вам знать?
     - Оттуда, что он порядочный малый,- в ярости выпалил Гонт.- Даже если и
сделал что не так.
     - Набожный?
     -  Почитает религию. Очень. Никогда не  позволит себе насмешки или хулы
какой, хоть и иностранец.
     Бросив  пиджак  на стул,  Тернер  протянул руку за ключами. Гонт нехотя
отдал их.
     - Кто это сказал, будто он сделал что-то дурное?
     - Вы. Все чего-то вынюхиваете насчет  него, примериваетесь. Мне  это не
нравится.
     - Что же  он такого мог натворить, хотелось  бы мне  знать?  Почему мне
приходится вот так вынюхивать?
     - Один бог ведает.
     - В  мудрости своей.-  Тернер открыл  верхний  ящик.- Есть  у вас такая
записная книжка?
     На синем дерматиновом переплете записной  книжки-календаря был вытиснен
золотом королевский герб.
     - Нет.
     - Бедняга Гонт. Что, не  по чину? - Он перелистывал страницы от конца к
началу.   На   какой-то   страничке   задержался,   нахмурился,   еще    раз
приостановился, записал что- то в своей книжечке.
     - Такая полагается только  советникам  и  тем, кто  повыше, вот и все,-
отрезал Гонт.- Я бы ее и не взял.
     -  Но он вам  предлагал,  правда? Это наверняка  тоже  был один из  его
приемников. Как  он  действовал? Стащит в канцелярии  целую  пачку и раздает
своим  дружкам  с  нижнего  этажа:  "Берите,  ребята,  там наверху  коридоры
вымощены  золотом. Берите на память  от старого товарища". Так было, Гонт? И
одна только  христианская  добродетель  остановила вашу  руку, да?  - Закрыв
книжку, он взялся за нижние ящики.
     - А хотя бы и так. Вы  все равно  не имеете права шарить по его ящикам.
Из-за такого пустяка. Подумаешь, стащил пачку записных книжек - не дом же он
украл! - Его  валлийский акцент,  сломав все  препоны,  вырвался на конец на
свободу.
     - Вы верующий, христианин, Гонт, и лучше меня знаете  о кознях дьявола.
Мелкие проступки влекут за собой крупные. Сегодня вы украдете яблоко, завтра
угоните грузовик. Вы-то знаете, как это бывает, Гонт. Что еще он рассказывал
о себе? Может, были еще какие-нибудь воспоминания детства?
     Он нашел нож для  разрезания  бумаги  - тонкий серебряный нож с широкой
плоской  ручкой   и   при  свете  настольной  лампы   принялся  разглядывать
выгравированную надпись.
     - "Л. Г. от Маргарет". Что это за Маргарет, хотелось бы мне знать?
     - В первый раз про нее слышу.
     - Он был когда-то помолвлен. Вы об этом знали?
     - Нет, не знал.
     - Мисс Айкман, Маргарет Айкман. Вам это что-нибудь говорит?
     - Нет.
     - А про свою службу в армии он что-нибудь рас сказывал?
     -  Он  очень любил  армию.  Говорил,  что  в  Берлине  частенько  ходил
смотреть, как кавалеристы берут препятствия. Очень это любил.
     - Он ведь служил в пехоте, так?
     - По правде говоря, не знаю.
     Тернер положил нож рядом с синей книжкой-календарем, еще что-то отметил
в своем блокноте и взял со стола небольшую жестянку с голландскими сигарами.
     - Курил?
     - Любил выкурить сигару, это верно. Ничего, кроме  сигар, не признавал.
И при этом,  заметьте, всегда носил с собой  сигареты.  Но  я-то видел:  сам
курил  только  сигары.  Кое-кто жаловался,  я слыхал.  Насчет  сигар.  Им не
нравилось. Но Лео тоже с места не сдвинешь, если уж он чего захочет.
     - Давно вы в посольстве, Гонт?
     - Пять лет.
     - Он с кем-то подрался в Кельне. Это уже на вашей памяти?
     Гонт заколебался.
     -  Удивительно,  скажу я вам, как тут  умеют прятать концы в воду. Есть
такие  слова: "Должен знать". У  вас  тут их понимают по-особому. Знают все,
кроме тех, кто должен знать. Так что же все-таки тогда произошло?
     -  Не  знаю.   Говорят,  ему  поделом  досталось.  Я  слыхал  от  моего
предшественника.  Однажды принесли  Лео в та ком виде,  что родная  мать  не
узнала  бы.  Так  ему   и   надо,  сказали.   Вот   что  рассказывали  моему
предшественнику. Учтите, Лео мог и на рожон полезть - что верно, то верно.
     - Кто? Кто сказал это вашему предшественнику?
     - Не знаю, не спрашивал. Не хотел совать нос в чужие дела.
     - Он часто дрался?
     - Нет.
     - Может, там была замешана женщина? Скажем, Маргарет Айкман?
     - Не знаю.
     - Тогда почему вы говорите, что он мог полезть на рожон?
     - Не знаю,- ответил  Гонт,  снова колеблясь между  подозрительностью  и
врожденной тягой  к  общению.- Вот вы,  например,  почему лезете на рожон? -
пробормотал он, переходя в нападение, но Тернер игнорировал это.
     - Правильно. Никогда не  суй нос в чужие дела. Ни когда  не  доноси  на
ближнего.  Это  неугодно  богу.  Я  преклоняюсь  перед  людьми,  которые  не
отступают от своих принципов.
     - Мне все  равно,  что он сделал,- продолжал  Гонт, постепенно  обретая
мужество.- Он -  неплохой человек. Немного  резковат, пожалуй,  но так оно и
должно  быть - он ведь не англичанин, а с континента.  И все же не настолько
он плох.- Гонт указал рукой на стол и выдвинутые ящики.
     -  Так можно  сказать  о  каждом. Понятно? Нет  людей, которые  были бы
настолько плохи...  Так чему же он выучился, когда был малышом? Скажите мне.
Чему он научился, сидя на дядюшкиных коленях?
     -  Он говорит по-итальянски,-  вдруг сказал Гонт, будто  кинул козырную
карту, которую все время придерживал.
     - Правда?
     - Да, научился  в Англии. В  сельской школе.  Другие  ребята  с  ним не
разговаривали,  потому  что он немец, тогда он стал уезжать на велосипеде  к
военнопленным-итальянцам  и  разговаривать   с  ними.  И  с  тех  пор  знает
итальянский - выучил его навсегда. У  него отличная память,  скажу я вам. Он
наверняка помнит каждое слово, которое хоть раз услышал.
     - Здорово!
     - Он мог стать настоящим ученым, имей он ваши возможности.
     Тернер озадаченно посмотрел на него.
     - Кто сказал вам, черт подери, что у меня были какие- то возможности?
     Он выдвинул еще один ящик. Там лежал всевозможный хлам, какой неизбежно
накапливается  у  каждого,  в  любом столе  любого  учреждения:  машинка для
сшивания   бумаг,   карандаши,    клейкие   ленты,   иностранные    монетки,
использованные железнодорожные билеты.
     -  Как  часто  собирался хор,  Гонт?  Раз  в неделю,  кажется?  Сначала
миленькая  такая репетиция, потом молитва,  а после нее вы вместе забегали в
придорожный бар  вы пить стаканчик пива, и он вам рассказывал о себе. Потом,
наверно, устраивались поездки за город. Для спевок. Мы все это любим, верно?
Что-нибудь такое коллективное и в то же время  духовное - спевки, всякие там
комиссии, хоры. И Лео в этом участвовал, верно?  Знал  всех и  каждого, всем
сочувствовал в  их  маленьких  огорчениях,  подбадривал,  держал  за  ручку.
Словом, как говорится, настоящая душа общества.
     Все время, пока длилась беседа, Тернер записывал в свою книжку перечень
найденных вещей: швейные принадлежности, пачка иголок, пилюли разного вида и
сорта. Точно  зачарованный,  Гонт  незаметно  для  себя подошел  ближе. - Не
только.  Я  живу  на  верхнем  этаже  -  там  есть  квартира. Она  была  для
Макмаллена, но  он не мог туда въехать  с такой кучей  детей. Представляете,
что  было  бы, если б они носились  там  наверху  сломя  голову. Спевки хора
происходили в  зале  заседаний,  по  пятницам. Это по другую  сторону холла,
рядом с кассой. После  спевки он обычно поднимался к нам  на чашку чая. Я-то
ведь  частенько  забегал сюда попить  чайку. Ну, и  мы,  конечно, были  рады
отблагодарить  его за все, что  он  для нас  делал:  вещи  разные доставал и
всякое такое. Он любил посидеть с нами за чаем,- добавил Гонт просто.- Любил
камин. Мне всегда казалось, что ему нравится семейный уют, поскольку он  сам
несемейный.
     - Он это вам говорил? Говорил, что у него нет семьи?
     - Нет, не говорил.
     - Откуда же вы знаете?
     - Это и так ясно,  тут и говорить незачем. Вот и образования он тоже не
получил - можно сказать, сам выбился в люди.
     Тернер  нашел  бутылочку  с  длинными  желтыми  пилюлями  и,  вытряхнув
несколько штук на ладонь, осторожно понюхал их.
     -  И все  это продолжалось  много лет? Верно? Эти домашние беседы после
репетиций?
     - Нет, что вы. Он совсем не замечал меня еще несколько месяцев назад, и
я вовсе не хотел навязываться - ведь он же дипломат. Только  недавно он стал
интересоваться мной. И этими иностранцами.
     - Какими иностранцами?
     Это Автомобильный клуб такой - для иностранцев.
     - Поточнее - когда это было? Когда он заинтересовался вами?
     - В январе,- сказал Гонт, теперь и сам озадаченный.- Да, я бы сказал, с
января. Он как-то переменился с января.
     - С января этого года?
     - Да, да, именно,- ответил Гонт таким тоном, будто это впервые дошло до
его сознания.- Точнее, когда он начал работать у Артура, Артур очень повлиял
на  Лео. Он стал как-то задумчивее, что ли. Изменился  к  лучшему. Знаете, и
моя жена тоже так считает.
     - Ясно. В чем еще он изменился?
     - Да вот в этом только. Задумчивее стал,
     - Значит, с января, когда он заинтересовался вами. Бах! Наступает Новый
год, и Лео делается задумчивым.
     - В общем, он стал  поспокойнее. Будто заболел. Мы прямо  удивлялись. Я
сказал жене...- Гонт почтительно понизил голос при одном упоминании  о своей
половине: - Не удивлюсь, если врач уже сделал ему предупреждение.
     Тернер теперь снова смотрел  на карту, сначала прямо, потом сбоку - так
виднее  были дырочки от булавок там,  где стояли раньше  войска союзников. В
старом книжном шкафу  лежала  груда отчетов об опросах общественного мнения,
газетные вырезки и журналы. Опустившись на колени, он принялся разбирать их.
     - О чем еще вы говорили?
     - Ни о чем серьезном.
     - Просто о политике?
     - Я люблю поговорить на серьезные темы,- сказал Гонт.- Но с ним  как-то
не хотелось разговаривать: не знаешь, куда это тебя заведет.
     - Он выходил из себя, что ли?
     Вырезки  касались  Карфельдовского   движения.   Статистические  отчеты
показывали рост числа сторонников Карфельда.
     - Нет,  он  был чересчур  чувствительный. Как женщина:  его очень легко
было расстроить, ну прямо одним каким-нибудь словом. Очень чувствительный! И
тихий. Вот  почему я никак не мог  поверить насчет  Кельна. Я говорил  жене:
прямо не  понимаю, как это Лео затеял драку, в него, верно, дьявол вселился.
Но повидал он за свой век много. Это уж точно.
     Тернер наткнулся на фотоснимок студенческих беспорядков в Берлине. Двое
парней держали за руки  старика, а  третий бил  его по лицу тыльной стороной
ладони. Пальцы у старика торчали вверх, и  в ярком свете прожектора костяшки
белели, как на гипсовой скульптуре. Фотоснимок был обведен красной шариковой
ручкой.
     - Я что  хочу  сказать:  с ним никогда не  знаешь,  не  обидел ли его,-
продолжал  Гонт,- не задел  ли  больное  место.  Иногда я думаю,  говорил  я
жене... по правде  сказать, ей самой было с ним  не просто... так вот, я  ей
говорил, что не хотелось бы мне видеть его сны.
     Тернер встал. - Какие сны?
     - Вообще сны. То, что он повидал в жизни, это же, наверно,  снится ему.
А видел он, говорят, многое. Все эти зверства.
     - Кто говорит?
     - Люди. Один из шоферов, например,  Маркус.  Он теперь  от нас ушел. Он
служил с ним вместе в Гамбурге в сорок шестом или вроде того. Страсть.
     Тернер открыл старый  номер "Штерна", лежавший на шкафу.  Весь разворот
был занят снимками беспорядков в Бремене. На одном фото  Карфельд произносил
речь с высокой деревянной трибуны, вокруг - вопящая в экстазе молодежь.
     -  По-моему,  его  это  очень волновало,-  продолжал  Гонт,  заглядывая
Тернеру через плечо,- Он частенько заводил речь о фашизме.
     - Вот  как? -  негромко проговорил  Тернер.-  Расскажите об этом, Гонт,
меня интересуют такие темы.
     -  Что сказать?  Иной  раз,-  Гонт явно  начал  нервничать,-  он  очень
распалялся.  Все это снова может случиться, говорил он, а Запад будет стоять
в стороне. Банкиры вносят в это свою долю - вот все  и начнется сначала. Еще
он говорил,  что социалисты  там или  консерваторы  - это теперь  ничего  не
значит,  раз  решения принимаются в  Цюрихе или  в Вашингтоне. Это видно, он
говорил,  из последних событий. Что ж,  все  ведь правильно,  и спорить не о
чем.
     На какое-то  мгновение - будто выключилась звуковая дорожка - исчез шум
уличного движения, машинок, голосов,  и Тернер уже не  слышал  ничего, кроме
биения собственного сердца.
     - Какое же он предлагал лекарство? - спросил он тихо.
     - Он его не знал.
     - Скажем: никто не имеет права бездействовать.
     - Он этого не говорил. - Уповал на бога?
     - Нет, он не из верующих. Истинно верующих в душе.
     - На совесть?
     - Я сказал вам. Он сам не знал.
     - Он  никогда не говорил,  что вы можете восстановить  равновесие? Вы с
ним вдвоем?
     - Он совсем не такой,- ответил Гонт нетерпеливо.- Он не любит компаний.
По крайней мере когда речь идет... ну, о том, что лично для него важно.
     - Почему он не нравится вашей жене? Гонт заколебался.
     - Она  старалась быть  поближе ко мне, когда он при ходил к нам, вот  и
все.  Не из-за того, что он что-нибудь делал или говорил, просто ей хотелось
быть ко мне поближе.- Он сниходительно улыбнулся.- У женщин бывает такое, вы
понимаете. Это естественно.
     -  Подолгу он  задерживался  у вас? Случалось так,  чтобы сидел часами?
Болтал? Пялил глаза на вашу жену?
     - Не смейте так говорить,- оборвал его Гонт. Тернер отошел  от стола и,
снова подойдя к шкафу, стал разглядывать цифры на подошве галош.
     - А  потом,  он никогда долго не сидел  у нас. Он уходил  и работал  по
вечерам, вот  что он делал. В последнее  время. В  архиве и в канцелярии. Он
говорил мне: "Джон, я тоже хочу внести  свой вклад". И право же,  он  вносил
свой вклад.  Он гордился  тем, что сумел сделать за  последние месяцы.  Даже
смотреть  было  приятно,  так  здорово  он  работал. Иногда  засиживался  за
полночь, а иной раз и до утра.
     Светлые, почти бесцветные глаза Тернера были прикованы  к  темному ли