редний край, откуда не отступают..."
   Он захлопнул брошюрку. Поставил на место. И снова сел рядом со мной.
   - Неплохо сказано. Несколько по-военному. Это за счет того времени,
когда написаны эти строки. Тогда была война. Лев Шейнин...
   Иван Васильевич замолчал. Признаться, на меня цитата произвела сильное
впечатление. Особенно в контрасте е негромким голосом зампрокурора.
   Мне показалось, что Иван Васильевич хочет настроить меня по-боевому. С
одной стороны, понятно - новый ход крылатовскому делу дал он. А может, он
действительно видит в нем какие-то другие пласты и повороты, чем первый
следователь?
   В любом случае его настойчивость и настрой подействовали на меня.
   - Что ты намерен предпринять дальше? - спросил Иван Васильевич.
   - Хочу встретиться с Залесским. Он должен приехать в Крылатое. - Я
посмотрел на Ивана Васильевича, но он никак не отреагировал. - И еще, я не
очень удовлетворен экспертизой, проведенной медиками.
   - Говорил с судмедэкспертом?
   - Говорил.
   Иван Васильевич сложил руки на животе. Я впервые отметил, что животик у
него заметно выдается. Ловко сшитая генеральская форма обычно скрадывала
это.
   - Ну и что?
   - Объяснить трудно. Надо провести эксгумацию трупа.
   А там посмотрим. Если повторное заключение судмедэкспертизы совпадет с
первым... - Я развел руками. - Трудно сказать тогда, какую версию
отрабатывать.
   - Да, слепо доверять экспертам не следует. - Он задумался. - На наше
воображение часто действует бумага.
   А если еще с печатью... - Иван Васильевич усмехнулся. - Бумаги ведь
пишутся людьми. Но я одному человеку очень доверяю. Запиши. - Я достал
авторучку, записную книжку. - Яшин, Вячеслав Сергеевич. ВНИИ судебной
экспертизы.
   Я не стал его расспрашивать, в каких отношениях находится он с
судмедэкспертом Яшиным. Если Иван Васильевич советует - дело верное. И
попросил:
   - Может быть, вы сами поговорите с руководством института, чтобы
назначили именно его?
   - Он не должен отказаться, - только и сказал зампрокурора.
   Никогда мы еще не беседовали так просто и спокойно.
   Я даже забыл про время.
   Ни о каком "объяснении" речь не заходила. Я решил поперед батьки в
пекло не лезть.
   Обычно самые "приятные" сюрпризы Иван Васильевич оставлял напоследок.
   Но он все тянул, тянул. И я, чтобы попытать судьбу, спросил:
   - Ну, Иван Васильевич, мне можно идти?
   - Может, позавтракаем?
   - Спасибо. Я дома выпил кофе.
   - А я кофе не употребляю. Врачи не советуют. - Он показал на левую
часть груди. - Вот уж полгода его не пью, И чувствую - лучше. - Он
поднялся вместе со мной. - Да, уважь. Скажи Екатерине Павловне что-нибудь
о картинах... Тебе это ничего не стоит, а ей приятно.
   Мы двинулись в комнату старушки. Екатерина Павловна, сложив вместе свои
маленькие ладошки, приветливо поднялась от мольберта:
   - Я вас специально не беспокоила. Пожалуйста, откушаем...
   - От всей души спасибо, - поблагодарил я. И с глубоким вниманием
остановился возле стены, на которой были развешаны картины в багетных
рамках. Небольшие. В основном - пейзажи.
   В живописи я не был силен. И лихорадочно подыскивал в уме подходящие
слова.
   - Прекрасный колорит, - вылетела из меня глубокомысленная фраза. -
Гогеновская палитра... - Я замолк, силясь вспомнить что-нибудь еще.
   Екатерина Павловна улыбнулась. Очень подозрительно.
   - Скорее уж Ван-Гог, - поправила мягко старушка. - Но с большой
натяжкой... - Я понял, что мои комплименты выдали всю глубину моего
незнания живописи.
   У Ивана Васильевича на устах играла загадочная улыбка. И я не мог
понять, смущается он за меня или намекает: вот так, брат, надо в жизни
знать многое, чтобы не попасть впросак...
   В коридоре зазвонил телефон.
   - Я подойду, мама, - сказал Иван Васильевич и вышел.
   Екатерина Павловна вдруг спросила:
   - Игорь Андреевич, а где вы празднуете октябрьские праздники?
   Вопрос этот застал меня врасплох.
   Я решительно не мог сказать, где буду отмечать седьмое ноября. Надо
посоветоваться с Надей.
   - Не знаю, - честно признался я.
   - Если вы останетесь без компании, милости просим к нам, на дачу.
Насколько я знаю, вы закоренелый холостяк...
   Выходит, Иван Васильевич говорил с ней обо мне. Факт любопытный.
   - Может быть, вам не очень импонирует наше престарелое общество, но мы
с Ванюшей любим гостей. - Она засмеялась. - Хоть и говорят, что зять с
тещей не могут ужиться, но мы живем душа в душу. И вкусы у нас одинаковые.
   Это вообще интересная новость. Я знал, что Иван Васильевич живет с
матерью. Выходит, Екатерина Павловна - теща.
   Я поблагодарил за приглашение.
   Иван Васильевич, прощаясь, попросил:
   - Если Яшин найдет что-нибудь интересное, сообщи.
   По старой дружбе.
   - Конечно, - пообещал я.
   В прокуратуру я шел уже с легким настроением. Разговор с зампрокурора
прошел как будто ничего. Даже отлично.
   Кабинет Эдуарда Алексеевича оказался запертым. Я сходил в канцелярию,
поставил отметку о прибытии в командировочном удостоверении. Вернулся в
свою комнату и, еще раз набрав номер Эдуарда Алексеевича и убедившись, что
его нет, стал перебирать бумаги на столе, окончательно успокоившись. И тут
раздался звонок.
   - Чикуров, прошу вас, зайдите. - Тон, каким говорил Эдуард Алексеевич,
ничего хорошего не предвещал.
   - Я заходил, - ответил я, удивленный. - И только что звонил...
   - Я в кабинете Ивана Васильевича, - сухо сказал мой начальник и положил
трубку.
   Я спустился в приемную зампрокурора. Эдуард Алексеевич сидел на месте
Ивана Васильевича. Поздоровался он со мной сдержанно, И опять на "вы".
   - Что, опять для телевидения будут снимать? - спросил я. Мне было
непонятно, почему Эдуард Алексеевич не в своем кабинете.
   - Нет, - сказал он. - Временно исполняю обязанности Ивана Васильевича.
   - А он? - вырвалось у меня.
   - Ты что, с луны свалился?
   - А что?
   - Он же ушел на пенсию...
   Передо мной возникла авоська с бутылками кефира, картины Екатерины
Павловны, мое обстоятельное сообщение...
   - Не может быть!
   - Ушел на заслуженный отдых. Что тут невероятного?
   - Ничего, конечно, - пробормотал я и рассмеялся. - А я только что
отбарабанил ему целый доклад.
   - Где?
   - Дома.
   Эдуард Алексеевич хмыкнул. Пожал плечами:
   - Не знал, значит?
   - Нет.
   - Ну ладно, бывает. Для меня его уход тоже был неожиданным. Хотя на
пенсию он давно имел право. Ранение на войне...
   И мне опять пришлось почти слово в слово повторить Эдуарду Алексеевичу
то, что я докладывал бывшему начальнику.
   Он сделал несколько замечаний. Смущало меня то, что Эдуард Алексеевич
обращался ко мне то на "вы", то на "ты". Чему это приписать - его
назначению или тому, что у него, как это делал Иван Васильевич, припасен
для меня "сюрприз"?
   Эдуард Алексеевич достал из сейфа папку:
   - Вам надо вернуться к саратовскому делу. Коллегия по уголовным делам
Верховного суда РСФСР рассмотрела его по кассационной жалобе и вернула на
доследованиеПравда, прокурор отдела дал свое заключение, просил оставить
приговор в силе. Подготовьте с ним заключение, если надо, проект протеста
в порядке надзора.
   Это было дело о взяточничестве.
   Подсудимая, мамаша одного из абитуриентов, сделала "подарок"
преподавателю, принимавшему вступительные экзамены. "Подарок" в виде
дорогого японского магнитофона. Областной суд приговорил взяточника
(выяснилось несколько случаев подношений) и взяткодателя к срокам.
   Но на суде сын незадачливой родительницы пытался взять всю вину на
себя. Он проходил по делу как свидетель. Мать показывала, что ее чадо
непричастно, хотя транзисторный магнитофон отнесло в дом преподавателя это
самое чадо.
   Скажу откровенно, с самого начала я чувствовал: парень догадывался, что
это за подарок. Мне было жаль юнца. Кто знает, как повлияла бы судимость
на его дальнейшую жизнь. Вот и получалось: мать, как волчица, оберегающая
свое дитя, дралась на суде за судьбу сына.
   А сын выгораживал мать...
   Покончив с этим вопросом, Эдуард Алексеевич сделал длительную паузу и
достал из сейфа бумагу. Протянул мне:
   - Прошу ознакомиться.
   Я взял листок, чувствуя, что это и есть тот самый "сюрприз", который он
в подражание Ивану Васильевичу приготовил "на закуску". Из-за чего такой
тон и прием.
   "Уважаемая редакция! К вам обращается персональный пенсионер, человек,
проработавший в юстиции более сорока лет и, естественно, знающий законы.
Дело, о котором я пишу, подлежит теперь скорее юрисдикции общественности,
а не органов правосудия. Поэтому я вынужден апеллировать к вам, ибо ваша
газета поднимает на своих страницах важные вопросы советской морали и
совести.
   Взяться за перд меня заставило горе сына, мое личное горе. Мой сын,
Валерий Залесский, потерял любимого человека, самого любимого, каким может
быть только жена. Что ее толкнуло на роковой шаг - тайна, которую она
унесла с собой. Но я пишу не об этом. В данном случае меня удивляет
позиция органов, которые по своему положению занимаются ведением
следствия. Еще раз хочу заверить: не зная законов, я не стал бы обращаться
ни к вам, ни куда бы то ни было еще. Имея на руках неопровержимые факты,
раскрывающие обстоятельства гибели моей невестки, следователь Чикуров и
инспектор Ищенко до сих пор травмируют мужа покойной вызовами в
прокуратуру, его самого, родных, знакомых дачей показаний и тому подобными
действиями. Вы можете себе представить состояние человека в том положении,
в котором оказался он. Как ни велики его страдания, у него на руках
остался пятилетний ребенок. Мой сын должен найти себя, во имя ребенка, во
имя его и своего будущего. В результате постоянного напоминания о
трагедии, которую перенес мой сын, он вот уже который месяц находится в
душевном упадке, не может спокойно жить, не может работать. Не знаю, чем
руководствуются следственные органы, продолжая муссировать ясное дело, но
прежде всего, мне кажется, надо думать о живых людях. Я далек от мысли
поставить под сомнение компетентность следователя, ведущего расследование
самоубийства моей невестки, но как человек и юрист удивлен некоторыми
аспектами его поведения. Будучи лицом, которое обязано крайне щепетильно
вести себя в период следствия и тем более в служебной командировке, он
вызывает к себе свою сожительницу..."
   У меня свело скулы и непроизвольно сжались зубы.
   Я бросил взгляд на Эдуарда Алексеевича. Он, казалось, был целиком
погружен в чтение бумаг.
   Строки запрыгали перед глазами. Я с трудом улавливал мысль. Отец
Залесского прозрачно намекал, что Ильин проявил внимание к Наде неспроста
и что после этого я не могу объективно вести расследование.
   Заканчивалось это пространное письмо подписью: "Персональный пенсионер,
бывший член президиума областной коллегии адвокатов Г. С. Залесский".
   Уже тогда, в Крылатом, когда Златовратский, корреспондент газеты,
сказал, что автор прекрасно знает законы, я догадался, что это отец
Валерия. И попытался представить, по каким путям шли сведения.
   Сообщил в Одессу о приезде в Крылатое Нади и этой злополучной поездке в
осеннюю непогоду, когда снесло мост, скорее всего Коломойцев. На допросе
он сказал, что переписывается с Валерием.
   Но зачем Залесскому-отцу понадобилось строчить жалобу на меня? Ведь он
меня не знает, никогда и в глаза не видел.
   Я вспомнил фразу Серафимы Карловны о том, как старики Залесские
оберегали сына от "неравного" брака. Неужели адвокат-пенсионер хочет
добиться прекращения дела подобным образом - очернить следователя? Не
умно. Во всяком случае - не этично. Впрочем, судя по всему, родители
Залесского мало думают о средствах, когда дело касается их единственного
наследника...
   Эдуард Алексеевич откинулся на спинку стула. И вопросительно посмотрел
на меня. Я положил письмо перед ним на стол.
   - Что вы скажете? - спросил он.
   - На всех не угодишь, - стараясь быть спокойным, ответил я.
   - Ну, насчет того, следует или не следует вести расследование, мы
как-нибудь обойдемся без советчиков, - солидно сказал Эдуард Алексеевич,
сделав упор на слове "мы". - А вот история с вашей знакомой...
Действительно имела место?
   - Во-первых, никакой истории не было. - Я выпалил это тоном выше, чем
надо. Он недовольно поднял брови. - Она находилась в командировке на Алтае
и заехала в Крылатое, кстати даже не зная, что меня там нет.
   - Кто она?
   - Жена, - сорвалась у меня невольная ложь, А с другой стороны, почему
не жена? Близкий, любимый человек, по-настоящему любящий и болеющий за
меня.
   Эдуард Алексеевич пожал плечами:
   - Жена... Жена. Это, конечно, меняет дело. - Он повертел в руках письмо
Залесского, что-то соображая. - Выходит, женился? Надо было сразу так и
сказать... Давно?
   - Собственно, мы еще не расписались... - Я почувствовал, что почва
ускользает из-под моих ног. - Ей надо еще развестись с мужем, с которым
она фактически не живет уже несколько лет. Ребенок, сложности...
   - Чикуров, Чикуров, - произнес он со вздохом. - Мы же не дети. И если
нас будут проверять, то ведь первонаперво обратятся к документам. И уж
кому-кому, а нам следует свою жизнь и отношения оформлять, как полагается.
   - Мы действительно не дети, - мрачно сказал я. - У взрослых встречаются
обстоятельства, которые не разрубишь сразу, одним махом. А волшебные
палочки существуют только в детских сказках...
   - Я тебя понимаю, - кивнул Эдуард Алексеевич. Слава богу. Честное
слово, поведи он себя дальше как бесчувственный чинуша, я не сдержался бы.
- И еще. Что ты там не поделил с Кукуевым? Звоню в Барнаул, он, понимаешь,
намекает, что ты, мол, воду в ступе толчешь. Опять же твоя... - он сделал
паузу, подбирая выражение, - Ну, словом, жена, в прокуратуру к ним
заходила, интересовалась, где тебя найти... Видишь, как люди судят.
   - Ну и черт с ними. На всех оглядываться...
   - Ладно, будет. Не ерепенься. - Эдуард Алексеевич решительно поднялся,
прошелся от своего кресла до окна и обратно. Сел. - Сделаем так. Пока
будет произведена эксгумация трупа и придет заключение судмедэкспертизы,
занимайтесь саратовским делом. В редакцию пошлем ответ. А объяснение
напиши. По поводу твоей знакомой. Так надо.
   Поднявшись к себе в кабинет, я целый час провозился с проклятой
объяснительной запиской.
   Как назвать Надю? Любовница, сожительница... Какие идиотские слова.
   Невеста?.. Ничего себе, женишок под сорок лет и невестушка с сыном,
которому через пять-шесть лет можно жениться. Почему нельзя просто
написать-любимый, единственный человек на земле, с которым хочется все
время быть вместе?
   Один за одним летели в корзину скомканные листы.
   Наконец я остановился на "гражданской жене", с которой "в скором
времени вступлю в законный брак".
   В этот вечер мне не хотелось говорить с Надей о неприятном. Мы не
виделись целую вечность.
   На ВДНХ в рыбный ресторанчик не поехали, как уславливались при
расставании, потому что к вечеру резко похолодало, разыгралась настоящая
метель. Такси нарасхват - пятница. И зашли поближе, в "Метрополь".
   Признаюсь, когда мы бываем с ней в ресторане или кафе, мне вспоминается
просторная кухня в домике на окраине Скопина, где всегда пахнет соленьями
и яблоками, находящимися в подполе. Там собиралась за трапезой вся семья.
Ели дружно, весело. Чаще всего - картошку, дымящуюся, густо залитую
подсолнечным маслом, в общей миске, не думая о том, прилично это или нет.
   Когда же я - в ресторане, особенно с Надей, то теряюсь, как надо есть
рыбу или птицу. Когда следует орудовать вилкой и ножом, когда руками. А
спросить стесняюсь. И еще разные закуски. С нами просто беда. Для меня они
- второе. Потому что на первое у нас дома подавалось обязательно жидкое -
щи, квас с овощами, редко рассольник. А тут пока напробуешься всяких
холодных блюд, уж не знаешь, что за чем должно следовать.
   Надя понимала толк в еде. И призналась, что любит вкусно поесть.
Готовить она тоже любила. Но мне ни разу не пришлось отведать ее стряпню.
Дом.а у них я еще не был.
   Вс„ рестораны да кафе.
   Меня изредка посещали совсем не рыцарские чувства!
   походы в рестораны заметно таранили мой бюджет.
   Спасало только то, что Надя так же мало пила, как и я...
   Мы уселись за столик. Долго и нудно тянулась процедура выбора блюд,
беседа с официантом, И вот - мы одни.
   - Ты похудел, - сказала Надя,
   - Скучал.
   - И я скучала.
   - Но не похудела.
   - Я от этого полнею.
   - Но я бы не сказал, чтобы очень...
   - Платье такое. Стройнит.
   - Не твой ли фасон?
   - Что ты! Я свои модели не ношу.
   - Пусть страдают другие...
   - Пусть страдают. - Она положила руку на мою, Игорь, у тебя усталый вид.
   - Ерунда.
   - Нет, серьезно. Неприятности?
   - Да чепуха...
   - У тебя, как у моего Кешки, все видно по глазам.
   Разобьет что-нибудь или брюки порвет-я понимаю сразу.
   А если двойку схватил - и говорить нечего.
   Я всегда считал, что умею скрывать свои эмоции. Неужели заблуждался?
Или просто она меня здорово чувствует... Наверное, так.
   - Надюша, давай сегодня веселиться. Выставляю бутылку "Тетры".
   - И я одну. Но с условием: ты мне расскажешь, какая у тебя печаль.
   - Если будет желание.
   Может быть, я все-таки и не завел бы разговор о ее необдуманном
поступке, если бы она между жульеном и котлетой по-киевски вдруг не
заявила:
   - Славный этот парень, главный агроном совхоза. Как его, Ильюшин, что
ли?
   - Ильин, - поправил я, едва не подавившись.
   - Ты, конечно, знаешь, как мы чуть не потонули?
   - В общих чертах. - По-моему, у меня было очень мрачное выражение лица.
   - Мало того, что он отвез меня в Североозерск и устроил в гостиницу.
Представляешь, настоящий джентльмен!
   Вечером пригласил в кино. А на следующий день проводил до аэропорта.
Ты, надеюсь, не ревнуешь?.
   - Очень мило с его стороны,
   - Неужели ревнуешь?
   - Я не ревную.
   - Говори! На тебе лица нет.
   - Давай не будем об этом. Хотя бы сегодня,
   - Отчего же? Я не хочу, чтобы ты сердился.
   Ну что ж, придется, видимо, объясниться. Как ни жаль первой встречи.
   Я отставил тарелку:
   - Надюша, пойми меня правильно...
   - Я, кажется, всегда понимала тебя именно так.
   В очень осторожных выражениях и тоне я поведал ей, что приезд в
Крылатое и, самое главное, поездка и общение с Ильиным доставили мне
неприятности по службе. Что я, когда веду расследование, да и вообще,
должен быть вне всяких подозрений, а главный агроном проходит по делу пока
что как свидетель, но кто знает...
   Поняла Надя или нет, но растерялась, это точно.
   - В общем, дура я, - вздохнула она. - Ничего не скажешь. Но почему ты
меня раньше не предупредил?
   - Мне казалось это само собой разумеющимся.
   - Игорь, милый, а на работе очень плохо?
   - Как тебе сказать. Не смертельно, конечно. Рассосется потихонечку.
   Чем больше мы об этом говорили, тем сильнее она расстраивалась. Вечер,
о котором я мечтал во время длинных ночей в Крылатом и Вышегодске, все
больше тускнел.
   Утешить Надю было трудно. И я - спекулятивная натура человеческая! -
решил обернуть создавшуюся ситуацию в свою пользу.
   - Видишь ли, Надюша, - сказал я осторожно, - мы ведь не
зарегистрированы еще...
   - Неужели людям обязательно нужны документы?
   - Увы, милая. Теперь сама видишь, что я настаиваю на этом не просто
так. Могут персональное дело за аморальность...
   Надя вздохнула. Вопрос был затронут самый больной.
   Она замолчала, что-то чертила ножом на салфетке, и я понимал, что мысли
ее далеко отсюда. Там, где Кешка, которого я никогда не видел, где Дикки -
свидетель наших встреч в скверике напротив ее дома.
   - Наденька, - дав ей время подумать, мягко сказал я, - пора наконец все
привести в порядок.
   - Пора, дорогой. Но как трудно и мучительно. - Она опустила подбородок
на свои длинные холеные пальцы. - Если бы ты знал!
   У меня защемило сердце.
   - Я знаю. И многое бы отдал, чтобы избавить тебя от этого. Но тут-как
хирургическая операция. Лучше решить