т, "Молнию" сдавали. Инициатива Коменданта,
его устремление малой кровью восстановить российскую законность в Чечне,
его влияние на первых лиц в государстве и недюжинная мощь его структуры
среди остальных силовых структур - все это оказывалось заблокировано или
побеждено некой другой силой и мощью, таинственное существование которой он
предполагал.

Потому Кастрат чувствовал и вел себя уверенно и даже нагло. Именно он и
представлял эту силу, являясь ее исполнительным органом. Руководящие и
мыслительные центры располагались где-то над государственными институтами,
незримо присутствуя там, где решался любой политический вопрос. Ее, эту
вездесущую и неуловимую силу, ошибочно путали с мафией, которую она тоже
держала под контролем; ее призрак витал во всех без исключения партиях и
движениях, а особенно в демократических, ибо она всегда паразитировала на
всякой новой, прогрессивной мысли, высасывала кровь из жизнеспособных идей,
превращая свободу - в рабство, народных избранников - в диктаторов, разум -
в безумие. Глупцам она внушала, что они умны, бездарям говорила о
гениальности, из реформаторов делала параноиков; все, чего она касалась
своей рукой, становилось гиблым, бесформенным. Не обладая реальной плотью,
вызывая ощущение многомерной вездесущности, она создавала впечатление
неистребимости, лишала воли к сопротивлению. К тому же сила эта не имела
определенного имени: верующие называли ее нечистой, суеверные - черной,
атеисты - злом. В древности она виделась многоголовым змеем, гидрой,
поднявшейся со дна моря. На самом же деле она существовала в человеческом
сознании в форме психического заболевания - неуемной жажды управлять миром,
безраздельно властвовать над государствами, народами и сознанием
человечества. И рождена была она разумом раба, вечно стремящегося к свободе
через власть, ибо человеку, рожденному свободным, нужна власть только над
самим собой.

Жаждущие управлять узнавали друг друга, имели взаимное притяжение, как
всякие больные; они объединялись вне всяких партий, поддерживали друг друга
и громче всех кричали о свободе личности. Рабу не важна была форма власти и
способы ее достижения, потому вчерашние коммунистические идеологи
становились банкирами, паханы преступного мира - политиками, целомудренные
комсомольские организаторы организовывали порноклубы и наркобизнес.

И вот один такой теперь сидел перед генералом... - Должен предупредить вас,
генерал, по возвращении в Москву вам обеспечены большие неприятности, -
пользуясь долгой паузой и словно чувствуя ход размышлений деда Мазая,
сказал Кастрат. - Я позаботился об этом. Вам изменило чувство меры, полезли
в дела, которые не относятся к вашей компетенции. Вы же опытный разведчик,
как мне сказали, имеете аналитический склад ума... Вам интуиция не
подсказывала, что суетесь в петлю? Касаетесь вопросов, не понятных для вас
и потому неразрешимых?

- Мне интуиция подсказывала другое, - признался дед Мазай. - Если после
ликвидации одного террориста от тебя дурно пахло и зубы застучали, значит,
надо бить их в день по штуке. А то и больше. И тогда вы станете уважать
свою службу безопасности, как Интерпол, станете каждый день в штаны делать
от страха, потому что ваша рабская душонка ничего, кроме кнута, не
понимает.

- Только не надо пугать, - Кастрат геройствовал, взбадривая себя. - Руки у
вас коротки, генерал, а скоро сделаем еще короче, если не образумитесь. И
покровителю укоротим, найдем способ. В вашем положении я бы поискал
возможность выйти из игры, пока окончательно не втянулись и не совершили
последнюю глупость. Знаю, вы очень гордый человек, трудно перешагнуть
через... убеждения. Но как человек разумный, вы должны понимать, что это
всего лишь иллюзии. Вам больше ничего не позволят сделать. Вы уже
отработанный материал. Разве не так? Вы этого еще не почувствовали?

Становилось понятно, почему о "Молнии" словно забыли, забыли об отпущенном
трехмесячном и заведомо невыполнимом сроке операции. Не торопили, потому
что ждали, когда генерал элитного спецподразделения, привыкший воевать и
побеждать, имея за спиной крепкую государственную машину, сам прибежит из
Чечни, распишется в собственном бессилии, начнет наводить страх, выдавая
информацию об армии Диктатора, о центрах подготовки диверсионных
формирований и отрядов боевиков, обученных для ведения партизанской войны,
о поддержке режима в исламском мире, и таким способом создаст образ
непобедимого врага. Журналистам бы не поверили, но командиру "Молнии",
профессиональному вояке, видавшему виды, - без сомнений.

А образ сильного противника сейчас был выгоден абсолютно всем, кто прямо
или косвенно, умышленно или вслепую разжигал кавказский пожар.

Кажется, вчера еще служивший двум хозяевам, агент сегодня переходил в
наступление и вербовал генерала, чтобы теперь он влиял на общество,
нагнетая страх и безысходность.

Сознанию раба были неведомы два чувства - стыда и совести. Они мешали
достижению власти и в первую очередь исключались из понятия о свободе
личности. Поэтому испытанная трусость приводила не к раскаянию, а к
наглости, подобострастие обращалось жестокостью, предательство объяснялось
как компромисс.

Все это вызывало у деда Мазая лишь чувство омерзения.

А кое в чем он действительно оказывался прав: "Молнию" считали отработанным
материалом и ничего бы не позволили сделать...

- Да, мне трудно перешагнуть через себя, - пожаловался генерал. - Через
свои убеждения... Но придется, наверное: боевая обстановка, другого выхода
пока не вижу. Ни разу не расстреливал противника, взятого в плен, а тебя
расстреляю. Возможно, будущей ночью, своей рукой.

- Нет, не посмеете! - без прежней уверенности сказал Кастрат, и в
испытующем его взгляде задрожал заискивающий огонек. - Не сможете, рука не
поднимется. Вы - князь, Барклай-де-Толли! Как же ваше благородство? Нет,
ничего у вас не выйдет. Будь вы из Интерпола - поверил бы, а чтобы князь
расстрелял? Или отдал приказ расстрелять?.. - он засмеялся и погрозил
пальцем: - Не пугайте, генерал! Не верю!..

Больше всего он напоминал сейчас мелкого беса - наверное, таким виделся он
верующим людям...

Его образ стоял перед глазами несколько часов подряд, пока не сменился
другим, враз вытеснившим всю нечисть.

Чеченец, как и в тот трагический день в Доме Советов, был снова одет, будто
на смерть, во все белое, держался гордо, как истинный горец, и, кажется,
презирал все, что творится вокруг...

7

В последние месяцы Комендант все чаще и чаще сталкивался с этой женщиной в
коридорах Кремля, в кабинете "генсека", на загородных виллах и даже в
охотничьих домиках. Всякий раз он как-то внутренне собирался, подтягивался,
напрягал мышцы, словно перед броском или ударом, машинально и непроизвольно
опускал глаза, чтобы пройти мимо и не встретиться взглядом, а когда
осознавал себя в этом странном состоянии, чувствовал, как в голове, у
темени, назревает горячий комок неудовольствия и гнева. "Зачем она здесь?
Кто пустил?" - туповато спрашивал он самого себя и тут же вспоминал, что
его рукой же и был подписан пропуск "Всюду", по личной просьбе "генсека".
Тогда он переживал период победы и долгожданная власть казалась ему легкой,
почти невесомой, и пока еще заключалась в череде приятных официальных
приемов, зарубежных поездок к дружественным государям, щедро одаривающим
почетными званиями и членством в клубах и академиях. И в этом триумфальном
шествии, в этой театрализованной мишуре Комендант и внимания-то особого не
обратил на появление этой женщины с грубым и типично выраженным восточным
лицом. Помнится, тогда она привезла с Мальты какую-то старую черную хламиду
с колпаком - будто бы мантию императора Павла I - и в
торжественно-траурной, опять же театральной обстановке Георгиевского зала
обрядила "генсека", дала ему шпагу и напутствовала какой-то малопонятной
астрологической речью. Все кремлевские спектакли Коменданту к тому времени
начинали надоедать, создавали лишние хлопоты, и он уже не вслушивался в
сказанное, с некоторой ревностью отмечая, как завертелись, закрутились
вокруг шефа Бог весть из каких нор и диссидентских трущоб повылазившие
прорицатели, гадалки, астрологи, психотерапевты и прочий человеческий
мусор. Вся эта шевелящаяся юродивая масса, изрекая и предсказывая, в
конечном итоге требовала одного - денег. Кто-то хотел открыть свой центр,
институт, создать школу, новое направление в медицине, в философии,
каких-то астральных науках - одним словом, искали себе приносящее доход и
славу заделье, ловили рыбку в мутной воде. А народ, изголодавшийся в
материалистическом мире по чертовщинке, по гоголевщине и по чуду, кидался
на все это, как на колбасу в магазине. Русскому человеку, запертому в
тесные рамки коммунистической идеологии, всегда хотелось романтики,
сказочности, щемящего очарования непознанных, а значит, необъяснимых
явлений от полтергейста до летающих "тарелок". И в тот победный период
"генсек" давал деньги, а если не давал, то обещал дать: он сам, досыта
накормленный теориями марксизма, хотел чего-нибудь остренького.

А эта женщина чем-то взяла его, обворожила, вползла, как змея за пазуху. И
уже скорее не из ревности - из неясных предчувствий - Комендант называл ее
про себя "Распутин в юбке". Он напрочь исключил какие-либо интимные связи,
амурные увлечения "генсека"; с его точки зрения, в ней и женственности-то
не было, той самой, от которой шалеют мальчики и мужчины. И шеф будто
подчеркнул ее эту бесполость, зачем-то пожаловав звание полковника.
Возможно, попросила сама, возможно, из чудачества, потому что если женщине
дарят не бриллианты, а воинское звание, к этому относиться серьезно нельзя.

В пору триумфальной суеты Комендант на многое закрывал глаза и недооценил
"Распутина", впрочем, тогда и она никак к нему не относилась. Расходились
вполне мирно, разве что от случайно пойманного взгляда ее огромных, черных
и тяжелых глаз на некоторое время в душе возникала необъяснимая тревога,
забываемая потом в делах и хлопотах. Эта гадалка по какому-то своему
графику приносила "генсеку" собственные астрологические прогнозы. Когда они
попадали в руки Коменданта, он откровенно смеялся, читая полную чушь,
предсказывающую мир, благоденствие, великолепное расположение духа и
блистательные государственные успехи, при условии, что "генсек" будет
строго выполнять перечень обязательных действий, например, в определенный
час смотреть на какую-нибудь звезду, держать в руке посланный "Распутиным"
камень, надевать костюм такого-то цвета. В государстве среди восьмидесяти
процентов населения царила убогость, полная достоевщина, а "генсека" тем
часом пользовали гоголевщиной. Впрочем, шеф, судя по поведению, серьезно к
таким прогнозам не относился и часто совал их в корзину, забыв о
рекомендациях. Однако вместе с усталостью от власти он начинал испытывать и
физическую усталость, раздражение, неудовольствие и малопонятный гнев,
взрывающий его неожиданно и некстати. И тогда во дворец зачастила
"Распутин", уже без всяких прогнозов. Они уединялись в комнате отдыха на
час-полтора, после чего шеф являлся несколько успокоенным, иногда
повеселевшим, взбодренным, но при этом ощущался его отсутствующий взгляд и
какая-то ходульность в движениях. Комендант замечал, что он пытается
выполнять задания "Распутина", пьет какие-то порошки из трав, достает из
шкафа и смотрит на ее портрет - и все это, пока не сорвется, не осадит
стакан коньяку. Однажды после тяжелых переговоров, где "генсека" несколько
часов подряд уламывали подписать на будущей встрече в Европе невыгодные для
России соглашения, и уломали-таки, он заснул в кресле в комнате отдыха.
Комендант приказал своим офицерам никого не впускать, а приказ значил
больше, чем пропуск, потому явившегося ко двору "Распутина" отшили вежливо
и жестко.

Тут и проскочила первая искра...

На следующий день "генсек" сказал:

- Не обижай моего полковника. Смотри, наведет на тебя порчу, будешь знать.

Все это случилось накануне октябрьских событий девяносто третьего. Пока
длился кризис, грозящий перейти в гражданскую войну, "Распутин" не покидала
"генсека" и, как назло, попадалась на глаза чуть ли не на каждом шагу. Но
только жгла черным взором, заставляя непроизвольно сжиматься и нервничать,
а тем временем в душе зарождалась тихая ненависть.

Однако ненависть - всего лишь чувство, личностное отношение к человеку, и
не более, как представлял себе Комендант, обученный этикету, обладающий
тактом и железной выдержкой. Опасностью повеяло, когда офицеры передали ему
несколько прогнозов за последние месяцы, найденные в корзинах: мусорницы
"генсека" ежедневно вытряхивались, и все содержимое подлежало уничтожению.
Бывших въедливых кагэбешников насторожила фраза, регулярно повторяющаяся в
предсказаниях "Распутина" и обрастающая уточняющими деталями, смысл которой
сводился к следующему: мол-де расположение планет над головой таково, что
для дальнейшего укрепления власти и могущества скоро потребуется маленькая
победоносная война. И все это окутано, опутано туманными рассуждениями об
"астрале", духе планет и миссии "генсека", о воздаянии жертвы, влиянии на
судьбу правителя крови войны и золота победы. Тут были помянуты все, от
Александра Македонского до Сталина включительно, который провел
блистательную операцию по усмирению народов "Гог и Магог".

Если "Распутин" и не сводила с ума "генсека", то определенно подталкивала к
войне. На этом были выстроены все последние прогнозы, что убедительно
доказывало специальное аналитическое исследование. Шарлатанство, дурь и
полная абракадабра гадалки стали относиться к сфере государственной
безопасности. Маленькая победоносная война могла быть проведена в Чечне
только профессионалами высокого класса, но никак не расхлябанной,
полунищей, униженной и оскорбленной армией во главе с новоиспеченными
паркетными генералами. Это будет хуже Афганистана, и всякому
здравомыслящему политику ясно, что, втаскивая федеральные войска в конфликт
на территории России, можно в конечном итоге потерять целостность
государства, а не приобрести ее. Состояние политики и экономики находилось
в той критической зоне, когда любое действие вызывает только обратный
эффект. Ожидаемое благосостояние превратилось в обнищание, развитие в
свертывание, демократия грозила стать диктатурой, победоносная война -
позорным поражением.

Коменданту это было ясно как Божий день, однако вслух говорить о
существовании такой критической зоны не полагалось, чтобы не давать
оппозиции лишних козырей. Выходить из этой зоны можно было лишь "гусиным
шагом", как выходят из зоны шагового напряжения, которое появляется на
земле, если упадет со столба оголенный высоковольтный провод.

Элементарная техника безопасности жизни...

На свой страх и риск Комендант взял "Распутина" под наблюдение, провел
литерные мероприятия на ее квартире, но вместо первой информации о жизни и
связях человека не от мира сего получил внезапный разнос от "генсека". И
внушение, чтобы впредь не влезал в государственные дела и... помирился с
гадалкой.

Она же набралась наглости после этого и вдруг сама заявилась к Коменданту,
чего и предположить было невозможно.

- Немедленно убери свои глаза и уши, - как-то по-змеиному,
шипяще-обволакивающим голосом проговорила она. - Обходи меня стороной,
стороной... Забудь обо мне, не думай. Станешь думать - заболеешь, и никто
не спасет.

Комендант взрывался редко, в исключительных случаях, и то, если чем-то
досаждала жена или родственники. На службе никогда не позволял этого даже с
провинившимися офицерами. Тут же словно затмение нашло.

- А ну-ка, тварь подколодная, уползай отсюда! Пока я тебя из шкуры не
вытряхнул! Прочь! Прочь!

- Пожалеешь, - зашипела она, однако пошла, поблескивая парчовыми одеждами.
- Вспомнишь, пожалеешь, искать меня станешь...

Потом, сообразив, что сделал глупость, несколько дней досадовал и удивлялся
себе, пока не понял, что срыв этот был не чем иным, как защитной реакцией,
сопротивлением необъяснимой притягивающей силе, подобной черной дыре.

Он ни секунды не верил в чертовщину, однако при этом отмечал, что
"Распутин" владеет какими-то качествами, способными воздействовать на
разум, обволакивать, цепенить: то ли гипноз, то ли еще какая-то зараза,
напоминающая психологическую диверсию. Скоро у него заболела голова,
появилась вялость, апатия, и он, чувствуя подавленность духа, по сути,
объявил тайную войну гадалке. Подслушивающая аппаратура, установленная в ее
квартире, была ею выявлена и уничтожена, однако наружка топала по следам
круглые сутки, заставляя "Распутина" быть в постоянном напряжении. Когда же
она еще раз пожаловалась "генсеку", Комендант организовал бандитский налет
болельщиков футбола, которые объясняли свои хулиганские действия как месть
за черные чары против их команды. Дом гадалки и тысячи метров заборов в
Москве были исписаны угрозами, специально выпущенный портрет ее с
наложенным на лицо белым крестом расклеивался по всему городу с просьбой к
гражданам плевать ведьме в рожу. Комендант умел сделать жизнь невыносимой с
таким же усердием, как и умел обеспечить ее безопасность. Правда,
специальная команда, собранная из поклонников "Распутина", ходила с раннего
утра по Москве, срывала и закрашивала всю настенную живопись, а в ответ на
Коменданта вдруг ополчились телевидение и несколько демократических газет,
обвиняя его во вмешательстве в государственные дела, выдавая его за "серого
кардинала" и ставленника коммунистов.

Война была в самом разгаре, когда по "вертушке" ему позвонил офицер ФСК Сыч
и попросил нелегальной встречи по вопросам, связанным с положением в Чечне.

Только в этот момент Комендант неожиданно сообразил, что умышленно втянут в
войну с "Распутиным", в результате чего о главной проблеме как бы и забыл,
увлеченный поединком. Гадалка словно перекинула реверс, и вся его энергия
потекла, побежала в противоположную сторону. Критическая зона, где сейчас
пребывала Россия, распространялась не только на экономику и политическое
состояние в обществе, но еще и на психологию всякого, даже посвященного,
человека. Буквально из всего извлекалась польза во имя черных дел:
замахнись на врага - попадешь в себя...

Встреча с Сычом состоялась на Киевском вокзале, в автомобиле Коменданта.
Этот огромный и мощный человек с отметиной на лбу как-то сразу вселил
уверенность, избавил от привычных уже сомнений и зажигательного азарта все
время что-то придумывать, изобретать, комбинировать - одним словом, строить
козни, чем он и занимался в последнее время. Тем более офицер ФСК сразу же
сказал, что ждет откровенного разговора, потому что решается судьба войны и
мира в России. Коменданту это понравилось, поскольку в последний раз
откровенно он говорил с генералом Дрыгиным; с Сычом же ни разу не
встречался, все деловые вопросы решал посредством помощников и секретных
посланий, и в душе скопилась своеобразная критическая масса желания
исповеди.

Должность и служба Коменданта исключали какие-либо откровенности на всю
оставшуюся жизнь...

Однако с первых же слов этот сильный человек с птичьей фамилией лишил его
покоя, вернув в прежнее состояние вечного напряжения и необходимости решать
проблемы.

- Мы возлагали на вас большие надежды, - заговорил он. - Считали вас
государственником, способным и влиятельным политиком, тонким дипломатом.
Думали, вы один из всей "опричнины" встанете за Россию, и, к великому
сожалению, ошиблись. Последний реальный план полицейской операции сорван не
без вашего участия. Вы гарантировали приобретение вертолетов для "Молнии",
изготовление заминированных боеприпасов - ничего не сделано. Мы стоим на
пороге долгой и вялотекущей войны, рассчитанной на подрыв
государственности. В исламском мире давно и упорно насаждались
антироссийские настроения, поскольку Запад склонил нас к предательству
Востока.

Он снова был готов взорваться: какой-то фээсбешник ничуть не хуже этой
черной бабы пришел к нему стучать кулаком,