в том доме живет, - он указывает на один из дальних домиков во
дворе. - А я побег. Замерз тут с вами.
  Он поворачивается и кидается куда-то в темноту, исчезнув за ближайшим
сараем.
  А мы чуть не на ощупь начинаем пробираться к домику, где живет неизвестная
нам Полина.
  Уверенности, что мы там застанем Федьку, у меня нет, и парень, сообщивший
нам об этом, никакого доверия не вызывает. Но проверить на всякий случай
надо. Мало ли что. Да и с Полиной этой тоже познакомиться интересно.
Почему-то именно ее назвал тот парень.
  Из двух затянутых занавесками окон до нас доносится лихой перебор гитары и
нестройный, азартный хор голосов. Знатная, однако, там гулянка. Возможно,
что Федька ею и соблазнился.
  Недалеко от крыльца мы с Гришей останавливаемся, прячемся за угол
ближайшего сарайчика и совещаемся, как поступить дальше.
  - Заходить туда не очень-то с руки, - озабоченно говорит Гриша.
  - Посмотрим, кто откроет, - предлагаю я. - И вызовем Федьку на крыльцо. Ты
давай спрячься. Я один. А то двое всегда настораживают.
  - Ну, правильно, - соглашается Гриша. - Только вызову я. А то ты по
силуэту опасней выглядишь.
  Я соглашаюсь, усмехаясь про себя Гришиному витиеватому выражению. Но в
принципе он прав. Такая каланча, как я, может вызвать опасение, а Гриша
невысокий, щуплый, его можно не опасаться.
  Итак, я остаюсь за углом сарая, а Гриша поднимается на крыльцо и не сильно
стучит, скромно, деликатно, словно заранее извиняясь за беспокойство. Раз
стучит, потом, переждав, стучит снова, все так же деликатно. После второго
стука за дверью слышится возня, и немолодой женский голос сердито
спрашивает:
  - Ну, кто там? Кого еще принесло?
  - Мне Полину, пожалуйста, - вежливо говорит Гриша.
  Почему Полину? Надо же вызывать Федора! Значит, Гриша решил сделать это
через Полину? Решил, наверное, что за дверью соседка, которая может не
знать всех гостей. Тем не менее я чувствую смутное беспокойство от
Гришиной инициативы. Ведь условились мы не так.
  В это время за дверью снова слышится какая-то возня, звякает замок, и
дверь открывается.
  На пороге, в тусклом свете горящей в прихожей лампочки, я различаю
невысокую женскую фигуру в пальто, накинутом на плечи.
  - Это вы меня звали? - доносится до меня возбужденный женский голос. - Ну,
и что вам надо? Вы скорее, там гости у меня.
  - Федю мне надо. У вас он, говорят.
  - У меня? Ха, ха, ха! Кто это вам сказал?
  Но Гриша не успевает ответить. На крыльцо выскакивает какой-то высокий,
всклокоченный парень и, загородив собой Полину, с угрозой кричит:
  - Я те дам Федьку! И он у меня еще заработает. А ну катись, пока не
врезал. Да я вот...
  Он порывается соскочить с крыльца, и я уже весь напрягаюсь, предвидя
неминуемую драку, когда Полина повисает на руке у парня и жеманно говорит:
  - Ну, Валечка, ну, перестань. Никакой Федька мне не нужен. Ты мне нужен!
Ты. Ну пойдем, пойдем... - Она увлекает парня за собой и холодно бросает
через плечо Грише: - Так что никакого Федьки здесь нет и не было. Ясно вам?
  Дверь с треском захлопывается.
  В наступившей непроглядной темноте я не различаю даже Гришу, стоящего в
нескольких шагах от меня.
  Постепенно, однако, глаза привыкают, и я начинаю кое-что видеть. Гриша
подходит ко мне.
  - Соврал нам тот парень-то, - зло говорит он.
  - Соврал или ошибся, кто его знает.
  - Нет, именно соврал, - убежденно возражает Гриша. - Зачем только ему это
понадобилось, не пойму пока.
  - Ладно. Пойдем теперь к Федьке домой, - говорю я. - Час целый мы тут с
тобой потеряли.
  - Ну, может, и не совсем потеряли, - ворчит Гриша.
  Ежась от пронизывающего ветра и окончательно продрогшие, мы добираемся
наконец до "строения No 3". Огибаем его, находим крыльцо и, поднявшись по
скрипучим ступенькам, с трудом разбираем корявую надпись белыми буквами на
железном почтовом ящике: "Мухины". Значит, все верно. И мы стучим.
  Тут мы ситуацию приблизительно знаем: жена, старуха мать, дети. Больше в
доме никого не должно быть. Точнее, в этой половине дома, а во второй
живет другая семья, и у нее отдельный вход.
  На стук нам никто не открывает. И мы стучим снова, уже сильнее и
требовательнее. Звонка мы в темноте так и не нашли.
  - Ну, чего расстучались-то? - раздается за дверью суровый старушечий
голос. - Чай, не в казенку стучитесь, а в дом к людям. Чтоб вам кулаки
обломать, ироды! Кого надо, спрашиваю?
  - Федора, - громко говорит Гриша. - Откройте, мамаша.
  - Ну да. Конечно. Каждому открой. Нет его!
  - Все равно откройте, мамаша. Нам с вами поговорить надо.
  - Это кто же вы такие будете, чтоб со мной разговаривать?
  Старуха упорно не желает открывать дверь. Но у Гриши ангельское терпение.
  - С работы мы, - говорит он миролюбиво. - Из комитета.
  - Какого еще комитета?.. - ворчит старуха.
  Но, видимо, эта солидная рекомендация на нее действует. За дверью гремит
засов, щелкает один замок, потом второй, и дверь наконец приоткрывается.
  На пороге стоит низенькая толстая старуха в драной меховой жилетке, из-под
темного платка выбиваются седые волосы, круглое лицо удивительно тугое и
гладкое, сливой висит красный склеротичный нос.
  - Тише галдите-то, - сердито предупреждает она. - Дитев только-только
уложили.
  - Ладно, ладно, не разбудим, - успокоительно отвечает Гриша. - Сами вот вы
только...
  - А ты не указывай. Я, чай, у себя дома, - обрывает его старуха.
  Мы оказываемся в маленькой, тесной передней. Я чуть не задеваю головой
низкий, потемневший от времени, дощатый потолок. В нос бьет какой-то
горько-кислый запах, не то квашеной капусты, не то соленых грибов.
  Старуха указывает нам на маленькую кособокую дверку в тонкой, словно
фанерной стене. Когда я эту дверку толкаю, вся стена заметно содрогается.
  Мы заходим в полутемную, обшарпанную комнату с грязными обоями, с
прогоревшим матерчатым абажуром, свисающим с потолка над колченогим,
покрытым старой клеенкой столом. У стен стоят три или четыре таких же
стула и бугристая, с пружинным матрацем допотопная тахта, истертая и
засаленная.
  Старуха идет вслед за нами и останавливается в дверях, исподлобья буравя
нас подозрительным, неприязненным взглядом.
  - Ну, и чего надо? - спрашивает она.
  - Нам Федор нужен, - вступаю в разговор я.
  Старуха вздергивает вверх розовый, весь в седых волосинках подбородок и со
злостью смотрит на меня.
  - А я говорю, нет его. Чай, не глухой?
  - Где он? - не повышая голоса, снова спрашиваю я.
  - Почем я знаю, - отрезает старуха. - Не докладывает он мне.
  - Тогда позовите Анну Сергеевну, - все тем же тоном говорю я. - Пожалуйста.
  Мне кажется, старуху больше всего злит этот ровный, спокойный тон, она
привыкла к крикам и ругани.
  - Да на кой вам Федька-то?.. Что он вам сдался?.. Что вы человеку дыхнуть
не даете?.. - с подвыванием выкрикивает она. - Всем вдруг нужон стал! То
Алешка прибег: скорей, скорей. То вы теперь. Отцепитесь вы от человека за
ради Христа. Покоя он через вас лишился. Дома родного боится...
  - Нам предупредить его надо, - неожиданно говорит из-за моей спины Гриша.
  В первый момент я не могу понять, почему он это сказал.
  - Ишь, предупредители! - накидывается на него старуха. - Чтоб вам
повылазило! Знаю, знаю вас! То, видишь, Алешка предупреждать куда-то
побег. То вы вот. Чтоб вас лихоманка взяла!
  - Вы б, мамаша, вели себя потише, - строго говорит Гриша. - Ведь дети
спят, сами сказали.
  - Ах ты, окаянный! - взвизгивает старуха. - Ты мне не указывай! Ты лучше
проваливай отседа!
  У меня не остается сомнений в том, что Федька скрывается и явно чего-то
боится. Но чего? Неужели это он и Зинченко убили Веру Топилину? Но где же
в этом случае был ее спутник? Убежал? А ограбление квартиры?.. Нет, этого
Федьку надо найти во что бы то ни стало. Тем более если он скрывается. И
скрывается он, конечно, от нас. От кого же еще ему скрываться? И какой-то
Алешка побежал его предупредить о чем-то... Предупредить? Уж не о нас ли?
Не о том, что мы его ищем? Но тогда...
  У Гриши, очевидно, тот же самый ход мыслей, только возникли они у него
раньше, чем у меня, потому что он вдруг говорит:
  - Ну, точно. Мы Алешку только что во дворе встретили. Тоже послали Федьку
предупредить.
  - Ага. Как раз. Вы пошлете... - с неутихающей злостью шипит старуха. - Сам
он побег. Что, я не знаю? - И, спохватившись, испуганно добавляет: - Кто
его знает, куда побег, может, домой, раз Федьку не застал.
  Как же провел нас этот стервец Алешка! Ведь он нарочно послал нас к
Полине, чтобы выиграть время и успеть предупредить Федьку. Но зачем же он
забегал сперва сюда? Думал застать Федьку дома? Вряд ли. Значит... Неужели
старуха знает, где ее сынок скрывается? Это вполне возможно. Так или
иначе, но из встречи с Алешкой надо извлечь пользу.
  - Федьку непременно надо предупредить, - говорю я, понижая голос. - Его же
Валька Полинкин убить грозится. Чтоб к Полине не подкатывался. Сейчас
только грозился, при нас.
  - Да кому эта драная кошка нужна! - яростно вскидывается старуха. -
Подавись он ей, зараза! У-у, так бы зенки ей все и выцарапала!
  Она поворачивается к окну и трясет перед собой пухлыми кулаками.
  - Вы все-таки позовите Анну Сергеевну, - напоминаю я. - Нам с ней надо...
  Но в этот момент дверь за спиной старухи приоткрывается, и в комнату робко
заглядывает худенькая женщина в темном платке на плечах.
  - Вы меня, что ли? - негромко спрашивает она.
  Старуха недовольно сторонится, и женщина заходит в комнату, нерешительно и
испуганно смотрит на нас, теребя концы платка.
  Мне кажется, испуг никогда не сходит с ее бледного, исхудавшего лица, это
ее обычное состояние, наверное. И ничего страшнее для человека, мне
кажется, быть не может. Эта женщина все время, каждую минуту, чего-то или
кого-то боится - мужа, свекрови, чужих людей, близкой, неминуемой беды,
нужды, наконец, которая уже затаилась в углах этого старого дома, впрочем,
не затаилась, она на виду.
  - Где ваш муж, Анна Сергеевна? - спрашиваю я. - Он нам очень нужен.
  - Нету его... - тихо отвечает она, опуская глаза.
  - А за вещами его кто приходил? - неожиданно спрашивает Гриша.
  - Да Иван.
  - Ну, вот. Значит, он у Ивана.
  - Нет, что вы, что вы!.. - почему-то пугается Анна Сергеевна. - Нету их
там...
  - Ты, милая, разболталась чего-то, - сердито обрывает ее старуха. -
Ничего-то не варит глупая твоя башка.
  - Так они же спрашивают...
  - Мало ли чего они спросят. А у тебя у самой тут что, мякина? - старуха с
силой стукает женщину по лбу, и та в испуге отшатывается от нее. - Они
кто? Чужие люди, неведомые. А он тебе муж родной...
  - Ну ладно, - вмешивается Гриша. - Вы, мамаша, не очень-то руки
распускайте. И язык, кстати, тоже. Не глупее вас Анна Сергеевна. И сама,
наверное, знает, что говорить и что не говорить. А вообще-то... - он
оглядывается по сторонам, - придется нам Федора обождать. Что ж, мы зря в
такую даль ехали? Да и Федька потом ругаться будет, что его не обождали,
как условились. Так, что ли?
  Гриша смотрит на меня, и я киваю в ответ.
  - Это докуда же вы ждать будете? - грозно спрашивает старуха, упираясь
кулаками в бока.
  - Докуда придется. Хоть до утра.
  - Да я тут сплю, ирод!
  - Ну, тогда на кухне посидим. И условие, - строго предупреждает Гриша. -
Кто ни постучит, открывать будем мы. А то еще кого вместо Федьки принесет.
  - Да ты кто такой, чтоб командовать? - взвизгивает старуха и грозно
надвигается всем своим тучным телом на Гришу. - Знать я тебя не знаю!
Тьфу, тьфу!
  Невысокий, худощавый Гриша кажется рядом с ней мальчишкой, и хохолок на
затылке у него торчит тоже совсем по-мальчишечьи.
  - Кончайте, мамаша, шуметь, - говорит Гриша. - Уже вот одиннадцать часов.
Спать вам пора... - И поворачивается к жене Мухина: - Вы нам разрешите
Федора обождать, Анна Сергеевна? Хотя бы на кухне. Мы вам не помешаем.
  Он разговаривает с ней подчеркнуто уважительно и с оттенком явного
сочувствия и даже симпатии. И это, по-моему, особенно злит старуху.
  Словом, мы располагаемся на кухне. В доме постепенно все замирает. В одной
комнате спит Анна Сергеевна с детьми, в другой - старуха. Злющая эта
старуха долго еще что-то яростно бормочет про себя, кряхтит и бранится. Но
наконец засыпает и она, клокочущий, громкий храп доносится из ее комнаты.
  Мы не спим. Курим, пьем воду из крана и травим вполголоса всякие истории.
  Чего только в эти тихие, настороженные ночные часы не поведаешь другу,
сидящему рядом. Я рассказываю Грише о Светке, о скорой нашей свадьбе и о
всяких проблемах, с этим связанных. А Гриша рассказывает, как ушла от него
жена в прошлом году. Первый раз поехала на курорт, в Крым, и там влюбилась
в какого-то летчика. Так домой и не явилась. Только письмо прислала:
прощай, мол, и вышли вещи в Николаев. А кроме вещей, между прочим,
остались две девочки, четыре годика и семь, первоклассница. К Грише после
этого приехала мать жены, живут они теперь вместе. А на письма дочери теща
не отвечает. Вот какой переплет. А девочки, между прочим, умненькие и
смышленые, и красивые тоже. Гриша с такой нежностью говорит о своих
дочках, что совсем по-другому приоткрывается мне вдруг этот человек.
  - Нам бы часам к семи утра управиться, - вздыхает Гриша, - я бы Натку в
школу успел отвести перед работой. А то Мария Зиновьевна никак не
успевает. И Ниночка еще спит.
  Я киваю. Да, неплохо бы к утру управиться.
  Что ж, как ни неприятно в этом признаться, но, кажется, Кузьмич был прав.
Мухин конечно же не появится в доме. И старуха завтра разнесет по всей
округе весть о ночных гостях. Малоприятная перспектива. А если это дойдет
до Мухина, то он, чего доброго, вообще из Москвы удерет. Ищи тогда его. И
от этих беспокойных мыслей мне становится не по себе.
  Бесконечно тянется эта проклятая ночь. Тихо в доме. Даже старуха перестала
храпеть. Слышно только, как капает из крана вода.
  Мы уже потихоньку клюем носами. Я смотрю на часы. Три. Самое тяжелое
время, середина ночи. Надо сделать по кухне хоть несколько осторожных
шагов и встряхнуться. Гриша сонно следит за мной.
  Вдруг чуть слышно скрипит кухонная дверь, приоткрывается. На пороге стоит
Анна Сергеевна. Поверх ночной рубашки она накинула пальто. Лицо у нее
совсем бледное и губы дрожат. Одной рукой она стягивает на груди края
пальто.
  Анна Сергеевна останавливается в дверях и тихо, еле слышно спрашивает:
  - Вы правду скажите, вы не из милиции?
  Гриша серьезно и сочувственно смотрит на нее и тоже тихо отвечает:
  - Да, мы из милиции, Анна Сергеевна.
  Женщина вдруг прижимает свободную руку ко рту и молча плачет, еле слышно
всхлипывая и втягивая ртом катящиеся по щеке слезы.
  - Ну что вы, Анна Сергеевна... Ну что вы... Ну, успокойтесь, - наперебой
говорим мы, вскочив со своих табуреток.
  Гриша придвигает ей свою:
  - Да вы садитесь...
  Анна Сергеевна неловко опускается на табуретку, стараясь запахнуть полы
пальто.
  - Вы... забрать его... пришли?.. - давясь слезами, спрашивает она.
  Ладонь ее уже не прижата ко рту, она опустилась ниже и обхватила горло,
словно пытаясь помешать рвущимся оттуда словам.
  - Нет, - отвечает Гриша. - Пока нам надо только поговорить.
  Но она в отчаянии трясет головой.
  - Что вы! С ним нельзя говорить! Это зверь. Он и слов-то не понимает!..
Простых слов!.. Я же... я в ногах у него валялась. Я умоляла... не пей, не
пей! Семья же у тебя, дети... Как он измывается над ними, надо мной... вы
бы видели только... Заберите!.. Христом-богом прошу, заберите... сил моих
больше нет так жить...
  - Успокойтесь, Анна Сергеевна, - волнуясь, говорит Гриша. - Я вас прошу,
успокойтесь. Нельзя так.
  Я поспешно протягиваю ей стакан воды.
  - Выпейте...
  Но она ничего не видит, ничего не слышит, она словно в бреду и не может
остановиться.
  - Я бы уже давно... но как без отца? Два мальчика ведь... И эта ведьма
еще... кружит, кружит... А мне он опостылел, ну совсем... со страхом жду
его каждую ночь, с жутью... пьяный, грязный лезет в постель... скотина
чище, ласковей... трясусь вся... Я вас прошу... - Она вдруг соскальзывает
с табурета на пол и тянет к нам руки. - Ну, люди вы или нет?.. И дети же...
  Гриша кидается ее поднимать.
  Но в этот момент дверь кухни с треском распахивается и вбегает старуха.
Она подскакивает к Анне Сергеевне и наотмашь бьет ее по лицу раз, другой...
  - А-а, сука!.. На мужа родного!.. - вопит она. - Да я тебя... убью!..
Своей рукой убью!.. Морду искровеню!..
  Тут уже вмешиваемся мы. Но скрутить старуху оказывается не так-то просто,
она вырывается, кидается во все стороны, плюется, кусается и изрыгает
площадную ругань. По мне, так лучше любой пьяный хулиган, чем вот такая
фурия.
  Анна Сергеевна забилась в угол и оттуда испуганно наблюдает за безобразной
сценой.
  А когда уже нам удается угомонить старуху, из-за стенки раздается тонкий
детский плач, а другой голос, постарше, к тому же хриплый спросонья,
недовольно басит:
  - Мам, опять эта стерва на тебя гавкает? Зарежу я ее, увидишь...
  - Тише, Юрочка, тише, - давясь слезами, отвечает Анна Сергеевна. - Спи,
ради бога.
  - Этот, что ли, припер? - продолжает допрашивать детский голос.
  - Не пришел, не пришел. Спи.
  - Ну и ладно... - засыпая, бормочет за стенкой мальчик. - Пусть только
придет...
  Старуху мы отводим в ее комнату, и она со стоном и руганью валится на
тахту.
  Потом мы возвращаемся в кухню, и я говорю Анне Сергеевне:
  - Но где же он, Федор? Как до него добраться? Без этого ведь ничего нельзя
предпринять.
  - Он тут... Он недалеко... - еле слышно шепчет она. - В сарае... там... -
Анна Сергеевна делает слабый жест рукой.
  Я низко склоняюсь, чтобы уловить эти тихие, шелестящие слова, и в этот
момент раздается осторожный стук в окно.
  Гриша мгновенно гасит свет, и я раздвигаю плотные занавески. За окном
непроглядная темень. Но когда привыкают глаза, я начинаю различать возле
дома чьи-то неясные тени, двух или даже трех человек.
  - Я открою форточку, - говорю я Анне Сергеевне, - а вы спросите, что им
надо.
  И толкаю форточку.
  - Чего надо? - громко, звенящим голосом спрашивает Анна Сергеевна.
  - Здесь Лосев? Или Волович? - кричит со двора чей-то знакомый голос.
  Свои! Уж не прислал ли кого-нибудь за нами Кузьмич? Так или иначе, но это
свои. И я громко откликаюсь:
  - Здесь мы. Это кто?
  - Володя! И Константин Прокофьевич тоже здесь. Выходите. Дело есть.
  - Сейчас!
  Я закрываю форточку и обращаюсь к Анне Сергеевне:
  - Так где же этот сарай, вы нам покажете?
  - Ой, боюсь!.. Хотя... когда Федор придет домой, она ему все скажет... он
и взаправду убьет... Ну, что за жизнь, господи...
  - Так покажите же нам этот сарай. Хотя бы издали.
  - Да, да... издали... сейчас оденусь.
  - Мы обождем на крыльце, - говорит Гриша.
  Во дворе нас поджидают Константин Прокофьевич, Володя и с ними какой-то
незнакомый паренек.
  - Товарищ из штаба дружины, - поясняет мне Володя и, обращаясь к пареньку,
солидно, хотя и дружески, говорит: - Все. Спасибо. Вы свободны.
  Оказывается, наши товарищи неожиданно получили вполне достоверные данные о
том, что Иван Зинченко, которого они поджидали у него в доме, сейчас
находится у Мухина.
  Сообщил им об этом приятель Ивана, зашедший вечером в гости к его сестре.
Это подтвердила в конце концов и сама сестра, до того молчавшая как рыба.
Только вчера она завезла к Федору домой какие-то вещи для Ивана и отдала
их старухе, которая обещала все это тут же ему передать.
  - Так что они где-то здесь, близко, - заключает Володя.
  - Сейчас нам покажут, где они, - загадочно и чуть торжествующе говорит
Гриша.
  Вскоре на крыльцо выходит Анна Сергеевна, и мы в кромешной тьме молча
следуем за ней, то и дело спотыкаясь и налетая друг на друга. Как слепцы,
вытянув вперед руки, мы ощупываем стены и углы бесчисленных ветхих сараев,
между которыми порой еле протискиваемся. Анна Сергеевна изредка
останавливается и поджидает нас. Она легко ориентируется в этом лабиринте.
А я вот не сразу соображаю, что мы находимся уже в соседнем дворе.