"помнят" меня грудным, а потому не могут  официально  засвидетельствовать
перед лицом закона, что я - это я. Ну, плохо? Всего  одно  слабое  местечко:
мои  спасители  -  австралийцы!  Но  какой   разведчик   имел   когда-нибудь
железобетонную легенду? Все мы ходили и ходим по острию ножа...
 
   Р а б о т а. Агенту обычно не говорят, кто его резидент и даже  на  какую
страну он работает: всячески ограждают  от  "ненужных"  сведений.  Отношения
строятся по принципу  обыкновенной  купли-продажи,  провозглашенному  еще  в
"Двенадцати таблицах" и в Римском праве.  Помощник,  встречаясь  с  шефом  и
передавая ему информацию, должен думать, что имеет дело с таким  же  рядовым
агентом, как  и  он  сам.  Но  если  помощник  по  каким-то  причинам  вдруг
прекращает работу, такого рода  отходы  тоже  предусматриваются  резидентом:
требуется "последняя встреча", во время которой бывшему агенту, во избежание
худшего, рельефно обрисовывается его перспектива  на  тот  случай,  если  он
выдаст или ненароком проговорится об имевшей место  связи.  И  как  бы  душа
резидента ни  восставала  против  угроз  и  тем  более  их  реализации,  что
поделаешь? Не проваливать же сеть, с таким трудом  созданную  и  так  дорого
стоящую!
 
   "К р ы ш а". Мы очень близки по специфике к журналистам. Например,  может
ли журналист без согласования с руководством продлить командировку, изменить
ее маршрут или цель? Мы - тоже: разрешения нам, возможно, и  не  обязательно
испрашивать, но информировать Центр  мы  должны  непременно.  О  задержке  с
отъездом, о прибытии раньше времени, о передаче и  получении  информации,  о
любых изменениях в нашей жизни - о каждом,  по  сути,  шаге!  Впрочем,  если
кто-то приглашает вас на пикник или в театр на премьеру, молнировать об этом
в Центр не обязательно. Я к чему? На основании собственного  опыта  и  опыта
моих коллег я давно пришел к выводу, что наилучшим прикрытием для разведчика
может  быть  профессия  журналиста.  Во-первых,  журналист  -  странствующий
рыцарь, "свободное копье": его  передвижения  в  пространстве  не  поддаются
контролю и не вызывают подозрений, так как органичны  профессии.  Во-вторых,
трудно,  если  вообще  возможно,  учитывать  его  доходы  и  их   источники.
В-третьих, журналист раскован:  может  обращаться  к  кому  угодно  и  когда
угодно, он "и с угольщиками, и с королями", бывает в  трущобах  и  в  высшем
обществе,  при  этом  способен  принимать  любую  окраску  -  надевать,  как
говорится, "мундир" солдата, бизнесмена, шофера такси, чтобы  иметь  дело  с
военными, бизнесменами, дипломатами и рабочим классом.  Наконец,  журналисту
ничего  не  стоит  заказать  визитные  карточки,  которые   служат   ему   и
удостоверением личности, и пропуском по  принципу  "Сезам,  откройся!"  Даже
почтовый конверт на имя "корреспондента такой-то газеты" -  уже  достаточное
основание,  чтобы  получить  заказную  почту,  когда  нет  при  себе  других
документов. И уходить в случае неприятностей тоже  легко:  журналист  просто
растворяется в воздухе, не оставляя после себя следов (уехал в Абиссинию,  в
действующую армию во Вьетнам, на велосипедные соревнования "Тур  де  Франс",
на корриду  в  Испанию,  в  путешествие  по  Средиземному  морю  в  обществе
знакомого миллионера на его же яхте), ищи ветра в поле!
   Первой древнейшей профессией была, как известно, проституция.  А  второй?
Вы, конечно, будете  утверждать,  что  журналистика?  Допустим.  Спорить  не
стану. Пусть будет так, но если вы сошлетесь в  качестве  доказательства  на
Ветхий завет, в котором все это будто бы описано, я задам  вам  только  один
вопрос: а кто написал Ветхий  завет?  Отвечаю:  разведчик!  Да-с.  Это  было
первое донесение разведчика Божественному Центру!
   П р о в а л. Помню весьма неприятную историю, происшедшую на моих глазах.
Когда я был в американской школе разведки в Швейцарии, недалеко  от  Базеля,
мы, небольшая группа курсантов в количестве десяти человек,  отправились  на
пикник. На озеро. Среди нас  были  три  англичанина,  два  американца,  один
немец, датчанин, два ирландца и я, "канадец". Постелили на травку покрывало,
сделали "стол", выпили и  решили  искупаться.  И  вдруг  "датчанин",  первым
раздевшись, с берега кинулся в воду,  нырнул,  довольно  далеко  вынырнул  и
поплыл, представьте себе, размашистыми саженками, хлопая ладонями  по  воде.
Так только в России плавают. И  больше  нигде  в  мире,  где  разные  кроли,
брассы, баттерфляи и т. д. Мы все стояли на берегу, смотрели, не произносили
ни слова, ведь не только я один понял. Больше "датчанина" я никогда в  своей
жизни не видел и даже здесь, в Центре, спрашивать о его судьбе не хочу, мы у
Центра мало о чем спрашиваем.
 
   "К р ы ш а". Моей "крышей" в прямом и переносном смысле слова были четыре
фирмы "по продаже автоматов по продаже" -  такое  у  них  длинное  название.
Понятно? Мои  автоматы  торговали  тетрадями,  водой,  вином,  фломастерами,
бутербродами, аспирином - что только не помещалось в их  прожорливом  чреве!
Могу объяснить устройство и назначение автоматов подробнее и яснее -  только
зачем вам засорять свои мозги? Важно другое: мои фирмы  были  рентабельны  и
давали   прибыль,   между   прочим,   задолго    до    нашего    знаменитого
правительственного   постановления,   которым    акцентировалось    внимание
хозяйственников на необходимости добиваться рентабельности. Скажу вам прямо:
"акцентировать" мое внимание нужды не было, я бы просто вылетел в трубу,  не
будь мои фирмы рентабельны. Разумеется, мне в них не  принадлежала  ни  одна
гинея: капитал был ровно настолько моим, насколько  и  вашим,  советским.  Я
трудился в поте лица, потому что знал: доходы идут не  гнусному  капиталишке
(мне, например), а моему народу. Сказал я эти слова с патетикой,  но  вы  уж
простите: когда речь идет о миллионах фунтов стерлингов, можно  и  подбавить
восклицательных знаков: хуже, когда их  ставят,  а  вся,  извините,  задница
голая.
   Сначала я в одной из фирм был директором по сбыту готовой  продукции,  то
есть бизнесменом "средней руки": как и все, получал зарплату раз  в  неделю,
по  пятницам.  Стенографистки  у  меня  не  было:   невыгодно.   Пользовался
телефонами-магнитофонами красного и зеленого цветов: диктовал, они писали на
пленку, на следующий день все было расшифровано  и  отпечатано  на  машинке.
Письма писал размером не больше страницы, в Англии длиннее  не  пишут;  если
кто-то и пишет, он либо бездарь, либо ему делать нечего. Уже здесь, в Союзе,
на одной из встреч с общественностью меня спросили: почему я был  директором
по сбыту, а не генеральным или, на худой конец, по производству? Я  ответил:
сделать каждый дурак сумеет, а чтобы продать, нужна голова!
   А дальше? Дальше я стал совладельцем фирмы, потом двух, а потом и  полным
хозяином, да сразу всех четырех фирм, они делились, исходя из четырех  типов
товаров. Тем не менее я придерживался  общей  и  очень  строгой  дисциплины:
приходил вместе со всеми, уходил в пять часов. Если нужно  было  уйти  днем,
как-то объяснялся с секретаршей: "У меня встреча с клиентом!" -  она  должна
была знать, где хозяин и когда будет. Обедал я с  клиентом,  можно  сказать,
всегда:  либо  он  меня  приглашал,   либо   я   его,   в   зависимости   от
заинтересованности - он во мне или я в нем. Разумеется,  кормил  клиента  за
счет "золотого обеспечения", то есть представительских, при этом  в  кредит,
показывая официанту карточку, в которую он писал,  что  и  на  сколько  нами
съедено и выпито, плюс сколько получал "на чай", - и  все  это  впоследствии
погашалось фирмами.
 
   Р а б о т а. В "Иностранной литературе" за  1958  год  были  опубликованы
"Японские заметки" К.  М.  Симонова  -  читали?  Там  говорилось  о  главном
принципе токийского театра: объективный взгляд на  себя  самого  как  бы  со
стороны. Актер танцует и видит себя  глазами  зрителей.  Симонов  вспоминает
Миямото (философа, а может, спортсмена?), который в  своей  книге  "Принципы
фехтования" написал, что человеку необходим "взгляд на  себя",  чтобы  умело
защищаться от неожиданных выпадов противника.  Смею  добавить,  что  если  у
разведчика  есть  этот  "взгляд",  то  и  он  может   чувствовать   себя   в
относительной безопасности.
 
   П о р т р е т. Отношу себя к людям везучим, хотя бы потому, что  оказался
в числе ничтожных процентов, которые уцелели в войну "от моего года". Может,
по причине этой везучести и в тюрьме я провел не слишком долго,  всего  пять
лет: обменяли. А когда выносили приговор, я почувствовал  только,  что  меня
обманули: дали двадцать пять, хотя обвинитель "просил" семнадцать!
 
   Р а б о т а. Вербовать агента - дело чрезвычайно сложное: надо  тщательно
обезопаситься. Часто человек, имеющий доступ к  закрытой  информации,  может
работать одновременно на несколько разведок, и именно такой "кадр" - лакомый
кусочек для разведчика. Но надо перевербовывать,  а  это  лезвие  бритвы:  в
любой  момент  может  "заложить".   Я   лично   предпочитал   вербовать   на
идеологической основе, и таких людей предостаточно, но надо их искать, найдя
- изучать (мы говорим: разрабатывать), а уж потом и вербовать. К  сожалению,
основа может быть и другая: меркантильная, любовная (если речь  о  женщине),
националистическая, а от основы, кроме качества работы агента, зависит и его
устойчивость,  надежность.  Бывает,  что  с  болью   в   сердце   приходится
отказываться от  очень  хороших  агентов,  имеющих  допуск  к  очень  важной
информации, - почему?  Если,  например,  агент  оказывается  или  становится
алкоголиком или если он по природе болтлив,  тогда  надо  делать  немедленно
"золотое рукопожатие", то есть прощаться.  Вообще-то  таких  агентов  другие
разведки "убирают": они либо  откровенно  продают,  либо,  бывает,  идут  на
шантаж в надежде заработать еще больше.
   Полковник А.:
   В з г л я д. У моего адвоката  Донована  шестнадцатикомнатный  "домик"  с
собственным лифтом и садом на крыше. Там же и офис, где я  впервые  в  жизни
увидел телевизор и телепередачу: великий Дюран  смешил  публику  бруклинским
жаргоном, считающимся истинно народным и веселым.  Там  же,  у  Донована,  с
которым я имел деловое знакомство как владелец "Бюро  по  изобретениям"  еще
задолго до того, когда ему пришлось стать  моим  адвокатом  на  процессе,  я
познакомился с одним из его клиентов - элитарным членом  синдиката  мафиози,
на чем-то погоревшим, а потому и  обратившимся  к  Доновану  за  советом.  В
отличие от рядового члена мафии, у этого в петлице была  пуговка  (думаю,  с
бриллиантом), и он назывался "баттменом", то есть "человеком с пуговкой"; не
знаю, случайно ли  совпадение  с  "бедменом"  -  плохим  человеком?  Кстати,
чистокровный белый звучит в США, как  если  бы  сказать  "чистый  кавказец":
"кокэйжн". "Трактир" и "публичный дом" по-английски тоже однозвучны -  боже,
какими только знаниями не напичкана голова разведчика!
 
   С у д ь б а. Я знал одного русского, который в силу сложившихся жизненных
обстоятельств  стал  курсантом,  а  потом  и   преподавателем   американской
разведшколы в Швейцарии, в Альпах. Он был из тех, которые мечутся, не  могут
твердо определиться, то есть лишены  убеждений;  как  правило,  это  хороший
народ, совестливый, но слабый и путаный, точнее сказать,  запутавшийся.  Нам
удалось его перевербовать, предложив ему самое опасное: "двойную  игру".  Он
согласился и вскоре выдал нам группу, которую  довольно  тщательно  готовили
для заброски в СССР (из "бывших" русских); он сам с этой  группой  готовился
два долгих года, но уж больно тяготился тем, что  предал  Родину.  Потом  он
тяготился уже тем, что предал товарищей, с которыми делил тяготы  и  радости
учебы. Такие, как он, я это прекрасно знал, долго не живут. Совесть в  нашей
работе, конечно, нужна, но какая-нибудь "односторонняя": либо в  ту  сторону
казнись, либо в эту.
   Повесился. Хорошо, записки не оставил. Ни нам, ни им.
   В  з  г  л  я  д.  Интересно  наблюдать,  как  паркуются  и  разъезжаются
автомобилисты где-нибудь на  Бродвее,  бамперами  слегка  подпихивая  другие
машины, иначе ни въехать, ни выехать. Я лично так не могу  из-за  плебейской
жалости к "дорогим" вещам. Мальчишки, валяя дурака, могут на спор пройти  по
длинной авеню, ни разу не коснувшись ногами земли: по крышам  припаркованных
автомашин. Машина без вмятины, что солдат без шрама, боксер  без  сломанного
носа и парикмахер без пробора. (Кстати, американцы, обожающие благозвучия  и
вообще кр-р-расивости, называют парикмахера "танцором по волосам"!)
 
   О д н а ж д ы. В начале 20-х годов  я  оказался  в  числе  тех,  из  кого
состоял первый (мы всегда добавляли: славный и  легендарный!)  выпуск  нашей
разведшколы. Не исключаю, что я вообще  был  первым  советским  разведчиком,
заброшенным за границу. А учили нас, между прочим, четыре года -  по  полной
программе, без торопливости. Что касается заброса, то он осуществлялся в  ту
пору проще простого: мне сделали документы, посадили в поезд, который шел из
Москвы в Польшу, а в Варшаве я, не выходя  из  здания  вокзала,  пересел  на
поезд Варшава - Гамбург, который и был местом моего назначения. Цель:  найти
в Германии  старую  русскую  агентуру,  работавшую  еще  на  царя-батюшку  и
затаившуюся после революции в ожидании "дальнейших инструкций". Вот я и  вез
эти "инструкции"  в  надежде  склонить  их  работать  на  молодую  Советскую
республику. Идея была  неплохая,  но  и  не  легкая,  как  может  показаться
кому-нибудь с первого взгляда. У меня  было  с  десяток  явок,  а  остальные
пятьсот с лишним адресов мне должны были подослать из Москвы, если  я  смогу
закрепиться на "плацдарме";  пусть  вас  не  удивляют  такие  могучие  цифры
агентуры, русская разведка всегда брала количеством,  это  общеизвестно.  На
"качество" мы перешли только после революции и то  вынужденно:  нужны  годы,
чтобы готовить разведчиков, поскольку эта работа все-таки "штучная" -  стало
быть, лучше меньше, да лучше!
   Итак, Гамбург. Замечу, что  я  прекрасно  владел  немецким  языком,  даже
несколькими его диалектами, отлично знал город с его достопримечательностями
и расположением улиц, имел довольно приличную легенду, - что еще  надо?  Был
1924 год. С вокзальной площади, добравшись до нее без приключений,  я  сразу
направился по первому адресу,  выбирая  кратчайший  путь:  одной  "знакомой"
улицей вышел к порту, другой свернул к ратуше, и вот я в тихом и  чистеньком
переулке, где должен жить мой первый "клиент". Тут-то и произошло то,  из-за
чего я, собственно, открыл рот.
   Представьте: раннее утро. Ни души. Иду по сонному  переулку,  высматриваю
нужный мне номер дома. Навстречу движется издали какой-то человек в  кожаной
кепке с большим козырьком, эта кепка - единственное, что я запомнил.  Вдруг,
поравнявшись со мной, он меня  спрашивает.  "Слушай,  -  говорит,  -  ты  не
знаешь, где тут можно поссать?" - "Чего?!" Он повторяет вопрос. "Да зайди, -
говорю, - хоть в ту или эту подворотню". Он исчезает в подворотне, и  только
тогда я понимаю, что он  спросил  меня  по-русски,  и  я  по-русски  же  ему
ответил! Ну, думаю, все: провал. И это называется  первый  советский  шпион!
Окончил с похвальной грамотой! И - всего полчаса в Гамбурге! Возвращаюсь  на
вокзальную площадь, сажусь на скамеечку, ставлю у ног чемодан и жду, как  вы
понимаете, ареста. Пять часов ждал. Не дождался... До сих пор не  знаю,  кто
был этот, в кожаной кепке, и вообще, что случилось: вариантов так много, что
ломать голову нет никакого смысла.  У  меня  был  знакомый  еврей-закройщик,
уроженец Западной Белоруссии, я шил у него костюм. Так  он,  говорит,  хотел
писать "бумагу в правительство" по поводу ширины брюк (тогда  была  мода  на
матросские клеши), а то, говорит, учат у нас где-нибудь "людей на  шпионов",
потом отправляют куда-нибудь "у в Лондон с парашютом", и через десять  минут
после приземления их "берут"! Почему? - спрашивал и  сам  отвечал:  "Бруки"!
Вот и я мучаюсь: вдруг это не случайность, а он по  "брукам"  узнал  во  мне
русского?
 
   В з г л я д. Во всем мире сейчас распространено стремление к  загородному
жительству. Помните  четыре  условия  истинного  счастья,  которые  приводит
Моруа, цитируя Камю,  который,  в  свою  очередь,  процитировал  Эдгара  По?
Возможно, ошибусь в порядке перечисления, но не это важно. Первое:  жить  на
природе! Второе: чтобы тебя любили (не ты,  а  именно  тебя,  вот  ведь  как
интересно  повернуто)!  Третье:   заниматься   каким-либо   творчеством!   И
четвертое, которое, по-моему, совершенно недостижимо при наличии "третьего":
отказ от  честолюбивых  помыслов  (а  зачем  тогда  заниматься  творчеством,
позвольте спросить?)! В этом смысле мне  больше  импонирует  интервью  князя
Голицына (того самого, который безвыездно жил в Крыму). Он наладил, как  вы,
наверное,  знаете  или  слышали,  производство  шампанского  "Новый   свет",
регулярно получавшего в Париже на конкурсе вин "гран-при",  а  сам  ходил  в
простом армяке, подпоясанном  веревкой,  в  сапогах  и  татарской  папахе  и
поселился в обыкновенном глинобитном домике. Так вот, к нему в Судак однажды
явились журналисты брать  интервью  после  очередного  "гран-при",  и  некий
иностранец спросил: "Скажите, князь, в  каких  отношениях  вы  находитесь  с
царем?" - на что Голицын будто бы  ответил;  "Слава  богу,  царю  покуда  не
удалось унизить  меня  почестями  и  наградами!"  Каково  сказано:  унизить,
понимаете ли, почестями и наградами!
   Джеймс Донован:
   П р и л о ж е н и е № 8 (из книги "Люди на мосту", окончание).  Полковник
А. отверг услуги одного адвоката, потому что ему, с точки зрения полковника,
"не хватало профессионального достоинства, он  выглядел  неряшливо,  у  него
была грязь под ногтями". Вероятно, такой  человек  больше  подходил  А.  как
помощник по работе, но не как защитник в суде.
 
   Легенда полковника была такая: он по профессии учитель,  его  отец  умер,
мать родом из Саратова, сам он жил  в  Москве  у  Никитских  ворот,  окончил
институт, потом нашел крупную сумму денег в царской валюте -  в  разрушенном
доме где-то в Саратовской губернии, на родине матери. Перебрался в  Данию  и
купил там фальшивый американский паспорт, с  которым  приехал  в  США;  этот
паспорт нашли у него при аресте.
 
   А. так умел слушать, что можно  было  подумать,  будто  именно  благодаря
этому качеству он сделал карьеру. Когда он расстраивался, он клал  сигарету,
так как она могла привлечь внимание к его нервному состоянию.
 
   Полковник был увлекательным,  будящим  мысль  собеседника  человеком.  Он
обладал интеллектуальной честностью, с которой  подходил  к  решению  любого
вопроса, имел весьма широкие знания по проблемам искусства и  установившиеся
взгляды в этой области.
 
   Из речи обвинителя по делу  полковника  А.:  "Такой  была  карьера  этого
человека, мастера шпионажа, настоящего профессионала, что  он  знал  правила
игры, и  их  знала  его  семья:  прошу  это  запомнить.  Он  не  заслуживает
снисхождения,  как  не  заслуживает  и  сочувствия.   Ссылки   адвоката   на
французские законы  20-х  годов  и  английские  законы  1911  и  1920  годов
несостоятельны,  поскольку   шпионаж   сегодня   гораздо   более   серьезное
преступление, чем когда-либо раньше. Он связан с  угрозой  для  цивилизации,
для всей страны и всего "свободного мира", это преступление против народа, а
не против отдельных лиц".
 
   Дисциплина  была  краеугольным   камнем   его   философии,   поэтому   А.
положительно отзывался о немцах, сторонниках дисциплины. К выполнению  своих
обязанностей он относился с интересом и упорно старался делать все,  за  что
брался, хорошо. Это, конечно, всегда было сильной его стороной. Кроме  того,
А. был страстным любителем спорта и "доджеров": на  тюремном  дворе,  будучи
56-летним   человеком,   полковник   учился   играть    в    "боччи",    что
свидетельст