рнул  к
себе спиной и тяжелым кованым сапогом дал парню в зад, после чего  брезгливо
кинул упавшему его липовый  документ  и,  круто  повернувшись,  ушел.  Жизнь
Конона Молодыя была неожиданно спасена, правда,  ценой  сломанного  копчика,
который часто болел, даже в тот  день,  наверное,  когда  Конон  Трофимович,
гуляя с женой в подмосковном лесу,  нагнулся  за  последним  в  своей  жизни
грибом.
   Сюжет, однако, на этом не кончается, это всего лишь его начало. Много лет
спустя, уже после войны, превратившись в  Гордона  Лонгсдейла  и  получив  в
Ванкувере канадский паспорт, Конон Трофимович по  заданию  Центра  выехал  в
Вашингтон для встречи со своим резидентом по США и Северной Америке, чтобы с
ним,  во-первых,  познакомиться  и,  во-вторых,  согласовать  детали  первой
совместной операции. Встреча должна была состояться  в  парке  для  верховых
прогулок,  и  вид  прекрасно  экипированных  мужчин  и   женщин,   элегантно
восседавших на сказочно красивых лошадях, был таким  безмятежным  и  мирным,
что никак не способствовал  воспоминаниям  об  ужасах  минувшей  войны  и  о
давнишней истории в белорусском городе Гродно.
   Итак, слегка постукивая по сапогу стеком,  Лонгсдейл  свернул  в  боковую
аллею и двинулся навстречу джентльмену, показавшемуся с другой  ее  стороны.
Было точно указанное время. Несмотря на то,  что  наш  век  не  каменный,  а
кибернетически-атомный, и людей,  которым  нужно  обнаружить  друг  друга  в
толпе, могут снабдить, я думаю,  какими-нибудь  локаторами  на  компьютерной
основе, техника взаимного обнаружения осталась у разведчиков на примитивном,
но, как говорят, весьма гарантированном уровне минувших столетий.  Так,  сэр
Гордон Лонгсдейл зажал сигарету в правом углу рта, а резидент,  наоборот,  в
левом, и оба они, как было условлено, постукивали стеками свои левые сапоги,
а в петлицы смокингов воткнули булавки - один с красной,  другой  с  зеленой
головками. Ко всему прочему, визуальные признаки "своего среди чужих" должны
страховаться паролем, который состоит из довольно глупого вопроса и не менее
идиотского ответа. Зато, если компьютеры могут  сломаться  и  подвести,  тут
риск ошибиться практически исключен. Еще издали Лонгсдейл приподнял котелок,
приветствуя приближающегося джентльмена, затем поднял глаза на  его  лицо  и
замер с окаменевшей физиономией: перед ним был немецкий полковник-абверовец,
и как бы в доказательство того, что это был  именно  он,  у  Конона  Молодыя
заныл копчик. А  "абверовец",  поняв,  что  его  узнали,  сосредоточился  и,
представьте, тоже открыл рот и временно его не закрывал (не зря он  тогда  в
Гродно так внимательно вглядывался в лицо юного террориста!), а потом,  явно
в  нарушение  конспирации  и  вопреки  оговоренным   условиям,   воскликнул:
"Партизан?!  Не  может  быть!"  Лонгсдейл  первым  взял  себя  в  руки  и  с
философическим выражением на  лице  произнес  слова  пароля:  "Вам  нравятся
лошади-тяжеловозы, сэр?", - на что резидент  почему-то  с  вызовом  ответил:
"Особенно к о б ы л ы, а вам?" - но тут же дисциплинированно исправился:  "У
меня на ферме два отличных тяжеловоза, сэр!"
   Мне  остается  добавить  к  сказанному,  что  абверовцем   в   Гродно   и
одновременно резидентом по США и Северной Америке был не кто иной,  как  уже
знакомый нам советский полковник А., он же  "Варлам  Афанасьевич"  из  свиты
Лонгсдейла и, наконец, -  да,  вы  совершенно  правы,  читатель,  -  Рудольф
Иванович Абель; неисповедимы пути господни...
   Вот и теперь круг замкнулся.
 
   К а ч е с т в а. Начинать эту историю надо издалека. В институте у Конона
Молодыя был товарищ, которого просто однокашником не  назовешь:  мало  того,
что они пять лет вместе проучились на китайском отделении, Жора  (так  звали
товарища)  был  женат  на  лучшей  подруге  жены  Конона  Трофимовича,   он,
собственно, и познакомился с ней в доме у Молодыев. Короче  говоря,  золотая
студенческая пора молодых людей прошла в  одной  компании,  знали  они  друг
друга  как  облупленные,  но  после  института  пути  их   разошлись.   Жора
действительно работал во Внешторге, а где трудился Конон, он не догадывался,
а думал, как и  все  другие,  что  командирован  на  несколько  лет  тем  же
Внешторгом в Китай.
   Теперь перенесемся  в  Лондон,  в  тот  туманный  день,  когда  произошла
история, о  которой  я  хочу  рассказать.  В  маленьком  телемагазинчике  на
знаменитой Бейкер-стрит тихо переговаривался с продавцом чопорный англичанин
средних лет, рядом с которым стояла, держа  его  под  руку  и  мило  к  нему
прильнув, молодая и красивая леди, явно иностранка: они выбирали  телевизор,
и леди сдержанно восклицала с акцентом, указывая пальчиком то на одну, то на
другую модель: "Хи из уандефул, май лав!"
   Интриговать дальше нет никакого смысла. Конечно, это был Гордон Лонгсдейл
со своей деловой  партнершей-француженкой,  в  подарок  которой  и  делалась
покупка. В тот момент,  когда  телевизор  был  выбран  и  оставалось  только
сказать продавцу, чтобы его, как говорится, завернули и доставили  к  вечеру
на пароходик, пересекающий Ла-Манш  в  направлении  из  Лондона  в  Кале,  и
покупатель   уже   принимал   от   продавца   копию   чека,   зачем-то   ему
понадобившегося, вдруг раздался громкий и  радостный  по  тональности  крик:
"Конон!"
   Вот уж воистину, как пишут в детективных  романах,  "ни  один  мускул  не
дрогнул на его лице", имеется в виду лицо Лонгсдейла, который,  чуть  скосив
глаза, увидел в дверях магазинчика Жору. Раскинув в стороны руки и счастливо
улыбаясь во все свои тридцать два зуба (зуба мудрости у него, надо полагать,
еще не было), Жора уже готов был заключить "Конона" в свои могучие объятия и
троекратно, по-русски, смачно расцеловать, но что-то его все же  сдерживало.
"Что-то"! Конон Трофимович не только "не видел" своего бывшего  однокашника,
но сделал вид, что даже не слышит его! Тогда Жора, приблизившись, заорал еще
громче и радостней: "Конон, черт тебя побери!" - и, поскольку  реакция  была
той же, положил свою лапищу на  плечо  Молодыя.  Правда,  на  всякий  случай
положил  осторожно,  не  треснул  и  уже   совершенно   нормальным   голосом
сконфуженно  произнес:  "Оглох,  что  ли?"  Лонгсдейл  снова  не   шевельнул
мускулами лица, а плечом немного повел, будто ему жал  пиджак  в  том  самом
месте, где лежала рука "незнакомца", и вынул плечо  из-под  его  руки.  Жора
отважился еще на одну фразу. "Да это я, Жора!" - сказал он даже с  некоторым
возмущением в  голосе.  И  тогда  Молодый  произнес  на  чистом  английском:
"Экскьюз ми, ай доунд ноу ю!" Жора попятился к выходу, не спуская  с  Конона
Молодыя глаз и недоуменно бормоча: "Вот номер, ничего себе..." -  а  молодая
француженка, не выдержав, звонко расхохоталась.
   И вот, представьте, прошли  годы,  в  том  числе  и  те  четыре,  которые
Лонгсдейл провел в тюрьме, Конон Трофимович уже дома, в квартире на  площади
Восстания, и приближается первый на воле Новый год, и жена  решает  устроить
"великий сбор", приходит народ, и с ее лучшей подругой,  как  вы  понимаете,
Жора. Как ты? А как ты? Потом все садятся  за  стол  провожать  старый  год,
принесший в семью Молодыев такую радость: возвращение домой "блудного сына".
Потом поднимается для тоста Жора и начинает с  того,  что  сейчас  расскажет
забавную историю: был, мол, в трехдневной командировке в Англии,  дело  было
лет пять назад, и вот в Лондоне пошел -  куда  ж  еще!  -  на  Бейкер-стрит,
конечно, где жил  знаменитый  Шерлок  Холмс,  и  там  в  каком-то  маленьком
магазине вдруг  увидел,  понимаешь,  Конон,  совершенно  абсолютного  твоего
двойника, как в кошмарном сне, ну просто один к  одному!  Редчайший  случай,
товарищи! Даже "мушка" на  правой  щеке  с  такими  же  двумя  (или  тремя?)
волосками! Я ему: Конон, черт тебя подери! А он  мне:  экскьюз  ми,  я  вас,
извините, не знаю... Так вот,  мой  тост  в  честь  необъятных  возможностей
природы! За  столом  все  внимательно  и  с  интересом  выслушали,  поцокали
языками, поудивлялись, одна Галя промолчала, потом выпили за  природу  и  ее
возможности, а Конон Трофимович вдруг спросил Жору: "Этот  мой  двойник  был
один?" - "Нет, - сказал Жора, - с какой-то цыпочкой, такой, знаешь, красивой
девицей, а что?" - "А если бы, - продолжил при полном внимании  стола  Конон
Трофимович, - ты шел бы в Москве по улице Горького и  вдруг  увидел  меня  с
незнакомой тебе женщиной, тоже заорал бы: "Конон!"?"  -  "Нет,  конечно",  -
сказал Жора. "А ты такое отчудил  в  Лондоне,  хотя  считаешься  воспитанным
человеком!" Жора смутился, все засмеялись, одна Галя  не  улыбнулась.  Жора,
возможно, до сих пор не понимает, кто был в Лондоне "двойником" Молодыя,  но
сатисфакцию Конон Трофимович получил.
   Ведущий:
   С ю ж е т (продолжение). Ничего, что я вас задержал?  Хочу  сказать  пару
слов по секрету от вашего героя, - хотя какие могут быть от него секреты?  -
лучше выразиться: вам как бы для сведения. Дело в том, что так уж  случилось
в его жизни, что после обмена  и  возвращения  домой  Конон  Трофимович  был
сначала  допущен  к  преподавательской  работе,  которая,  как   вы   можете
догадываться,  удел  большинства  скомпрометировавших   себя   за   границей
разведчиков, но чуть позже отстранен от нее и вообще от  всех  дел  в  нашем
ведомстве. Нет, причиной был не провал, в котором Лонгсдейл не был  повинен,
а, по всей вероятности, он сам как  личность.  Двенадцать  лет,  проведенных
там, да еще в  роли  миллионера-промышленника,  не  могли,  по-видимому,  не
отразиться на его характере, я уж не говорю об остроте мысли и языка  Конона
Трофимовича, в чем вы  сами  изволили  убедиться,  за  что  тоже  приходится
платить.
   - Мне будет разрешено назвать в повести его подлинное имя?
   - Этот вопрос решится несколько позже и на более высоком уровне, вы  пока
работайте.
   Ему очень многие в Комитете симпатизируют, ценя  его  профессиональный  и
человеческий талант. Какое-то время его, как и Рудольфа Ивановича Абеля,  мы
возили на встречи с разными коллективами, я,  например,  даже  был  на  двух
таких встречах - в ЦК ВЛКСМ и на ЗИЛе. Потом и  они  прекратились,  так  что
"пенсионный  покой"  Конона  Трофимовича  уже  ничто  не  нарушало,  он  мог
отдыхать, живя на даче и собирая, положим, грибы.
   Почему так случилось? Вот пример.  На  автозаводе  ему  показали  сначала
производство - водили по службам и цехам, а потом пригласили в  зал,  битком
набитый молодыми рабочими. Конечно, бурные аплодисменты  -  авансом.  А  он,
откровенно   сказать   вам,   буквально   потрясенный   хаосом   и    низкой
производительностью труда (конец шестидесятых годов, чем еще ЗИЛ  мог  перед
ним похвастать?), вышел на трибуну и прямо так и сказал:  какой  же  у  вас,
дорогие товарищи, бардак на заводе! Я бы такое, извините за выражение, и дня
не потерпел на моей фирме! Вот дайте мне ваш завод на один только год, я  из
него конфетку сделаю, наведу порядок и дисциплину, ну, разумеется, и  рублем
никого не обижу! Тут уж аплодисменты были не из вежливости, а  по  существу,
честно им заработанные.
   После этого случая тогдашний "Первый" сказал Конону Трофимовичу так: пора
бы вам, коммунисту, избавляться от мелкособственнических  замашек,  а  Конон
возьми и перебей: почему "мелко"? "Крупно" собственнических! Мне,  мол,  нет
нужды, как Леонидову, игравшему Отелло, настраиваться в антракте ревностью к
Яго, чтобы потом получилось  на  сцене,  как  "взаправду":  я  действительно
ревную! Я,  как  истинный  коммунист,  хочу,  чтобы  наша  промышленность  и
экономика... Но "Первый" такие речи не любил, а потому, прервав его, сказал:
и все же надо вам, Конон Трофимович, обойтись без чуждой нам  психологии!  А
он: чуждой? Меня всю жизнь, как зайца учат  зажигать  спички,  учили  делать
так, чтобы моему народу жилось хорошо, и вот теперь, когда я спички зажигать
научился и кое в чем стал разбираться, вы говорите: чуждая психология,  надо
от нее избавляться!
   Конон Трофимович:
   П р о в а л. В случае опасности надо  искать  спасение  в  уходе,  а  для
бегства необходимы документы. Теперь научились делать  лучше  настоящих:  не
придерешься. Но прежде... Мой коллега, который старше и опытнее меня, как-то
рассказывал нам, молодым разведчикам, что, работая в начале тридцатых  годов
в Испании, он почувствовал опасность и решил  срочно  уходить.  Ему  сделали
паспорт, он сел  в  автобус,  и  вот  на  границе  с  Францией  -  контроль.
Таможенник-француз взял документ, посмотрел на штамп и вдруг говорит: у  вас
нет штампа на въезд из Франции в Испанию, как  вы  туда  попали,  интересно?
Оказывается, все сделали, а этот дурацкий штампик впопыхах забыли! Тогда мой
коллега собрался с мыслями и ответил с претензией  в  голосе:  что  вы  меня
спрашиваете, не я же ставлю штампы  на  въезд  и  выезд,  а  вы!  Таможенник
почесал затылок, вздохнул и поставил этот недостающий штамп. Проскочил.
 
   Р а б о т а. Связь между группами, работающими в одной  стране,  дело  не
простое. Во время войны, например,  четыреста  англичан,  составляющих  семь
групп,  действовали  на  территории  Франции,  оккупированной   немцами.   К
несчастью, они знали друг друга, и  стоило  группе  Проспера  влипнуть,  как
провалилась вся агентура. Но обычно  так:  в  случае  беды  сам  погибай,  а
коллегу не подставляй! Надумал бежать, то даже это следует делать без помощи
коллег, и выходить с ними на связь, чтобы просить совета, агент не имеет  ни
морального, ни какого-либо другого права. А уж укрываться в своем посольстве
- и глупо, и подло. Идут по пятам -  уходи,  но  вход  в  посольство  оставь
нетронутым. Вы слышали скандальную историю  одного  разведчика,  который  до
конца своих дней прожил в родном посольстве в  столице  чужого  государства?
Незавидная судьба.
 
   О д н а ж д ы. Иду в Лондоне по улице. Киоск, и на видном месте "Правда":
портрет руководителя на всю страницу  в  траурной  рамке.  Взял  газету.  Не
удержался. Хотя  это  было  грубейшим  нарушением  дисциплины;  надеюсь,  за
давностью лет и в связи с добровольным признанием руководство меня ругать не
будет. Зато в другой раз было иначе: дисциплина восторжествовала и, кажется,
вопреки  логике.  Дело  было  так.  Я  выехал   в   Цюрих   на   встречу   с
курьером-связником. Ехал через Париж (там у меня тоже было маленькое дельце)
и был рад, что  хоть  на  три  дня  вырвался  из  Лондона.  Чувствовал  себя
отвратительно.  В  Англии  в  период  туманов  многие  так  себя  чувствуют:
простужаются, чихают, кашляют, почему-то глотают таблетки  рыбьего  жира.  Я
вообще плохо привыкал к тяжелому лондонскому климату, годы проходили - так и
не привык, и в этот раз чихал, температура была не  меньше  38°,  всю  грудь
заложило, ел антибиотики... Ладно.
   И вот,  наконец,  шагаю  вечером  по  Парижу  где-то  в  районе  бульвара
Капуцинов  и  -  дышу!  Вижу  -  кинотеатр,  на  афише   "Падение   Берлина"
(производство "Мосфильм"), тоска взяла:  острое  желание  посмотреть,  -  но
разве можно? Иду дальше в отель, и вдруг вижу: господи - Джони! Топает  мимо
кинотеатра, тоже поглядывает на афишу - мой связник, с которым завтра у меня
в шестнадцать часов встреча в Цюрихе! Ну, мы, конечно,  остановились:  когда
из дома? - Ты осунулся. - Небось, уже тает? - Весна! Что ж ты осенью в самые
туманы будешь делать в этом Альбионе, так его  эдак!  -  Перебьюсь.  О  моих
ничего не слышал? - Вроде нормально. -  Это  видел?  В  главной  роли  Борис
Андреев, который,  помнишь,  с  Ваней  Курским?..  Короче,  сплошной  "вечер
вопросов и ответов". А закончили так: ну, завтра увидимся! И распрощались до
Цюриха. Я подумал было, зачем этот формализм: ехать в Цюрих, брать  в  левую
руку "Плейбой", надевать синий галстук  в  белый  горошек,  если  можно  все
сделать сейчас, как говорится, не отходя от кассы (кинотеатра),  тем  более:
он знает меня, я знаю его, он специально едет ко мне из Москвы, я специально
еду к нему из Лондона, и уж если случилось, что  мы  встретились  в  Париже,
почему бы не так: я - ему контейнер с информацией,  он  -  мне  контейнер  с
инструкциями Центра, всего одно  рукопожатие?  Но  нет,  мы  распрощались  и
разошлись: он - не знаю куда, я - в гостиницу, чтобы следующим утром выехать
на встречу со связным в Цюрих: дисциплина!
 
   Р а б о т а. Если моему агенту зачем-либо необходима экстренная  встреча,
он должен дать объявление в газете, заранее нами обусловленной, например,  в
"Дейли мейл". Это делается в Англии просто. Поднимаешь телефонную  трубку  и
говоришь: будьте любезны, дайте  в  завтрашнем  номере  вашей  газеты  такое
объявление: "Утерян щенок колли по кличке "Бальзам" с белым пятном на груди,
нашедшего прошу  звонить..."  или  "Куплю  старинную  коллекцию  курительных
трубок,  предложения  принимаются  с  такого-то   по   такое-то   число   по
телефону..." Потом называешь редакционному работнику свой домашний адрес,  а
лучше сразу номер счета в банке, и редакция, напечатав объявление,  высылает
(правильнее сказать: выставляет) документ для  оплаты.  И  все  дела.  А  я,
будучи резидентом, обязан регулярно  просматривать  "Дейли  мейл",  особенно
отдел объявлений; собственно, с процедуры просмотра газеты  начинается  утро
каждого англичанина, резидента  -  тем  более.  У  меня  нет  "выходных"  за
границей, кроме официально положенных двух недель  отпуска  ежегодно.  Перед
отпуском я тоже через газету оповещаю своих помощников, что меня не будет, а
то вдруг им экстренно понадобится встреча, а я в это время в Москве, и  если
они не предупреждены о моем отъезде, начнется волнение: почему не выхожу  на
связь?! Слабые духом, чего доброго, еще побегут "сдаваться", опережая арест.
Поэтому я даю объявление: "Сниму на две недели, начиная с  такого-то  числа,
прогулочную яхту типа "Альбатрос"..." Когда по делам  выезжаю  на  несколько
дней из Лондона в Париж или, положим,  в  Брюссель,  со  мной  "выезжает"  и
газета, в которой мы печатаем объявления. Это  тоже  нетрудно  устроить:  по
тому же телефонному звонку в редакцию переводишь доставку газеты  по  любому
адресу в любой город мира.
 
   П р о в а л. Был у меня в Лондоне знакомый  художник-модернист,  который,
как он сам говорил, "марал холсты" и при этом очень бедствовал. Его истинным
несчастьем были скверные зубы: просто не на что было лечить. И я однажды  по
простоте душевной сунул ему в карман пятнадцать фунтов (всего-то!), чтобы он
пошел к стоматологу и вылечил особенно болевший зуб. Я сделал явное "не то":
поступил, как "простой советский человек", а этого допускать  не  следовало,
потому что он не столько был мне благодарен, сколько  удивлен  -  вот  такие
глаза! Если бы, предложив ему пятнадцать фунтов стерлингов, я  взял  с  него
расписку и еще проценты, он бы ничего  не  заподозрил,  а  тут  спросил:  ты
действительно канадец?
 
   О д н а ж д ы. Мне дают явку в одном европейском городе, я приезжаю туда,
ищу нужное кафе, сажусь за столик, за которым уже сидит  связник,  и  говорю
пароль: "Самсон не такой плохой писатель, вы не находите?" Он лупит на  меня
глаза, произносит ответ, затем передает то, во имя чего  мы  встречаемся,  и
уходит. Через год, увидев меня в Москве, говорит:  ты  хоть  помнишь,  какой
пароль сказал в том городе, в кафе? При  чем  тут  "Самсон"?  Сименон,  мать
твою! Мы знали друг друга в лицо, это меня выручило, другой бы ни за что  не
передал мне контейнер. Кроме прочего, связник был порядочным  человеком,  не
доложил об инциденте Центру, хотя обязан был  это  сделать;  так  я  избежал
хорошей головомойки.
 
   Л е г е н д а.  Незадолго  перед  провалом  отец  сотрудника  моей  фирмы
придумал интересную конструкцию автомата против автомобильных  и  квартирных
воров и предложил фирме. Я тут же купил у него конструкцию, но не о ней речь
- о старике изобретателе. Он работал на военном заводе и был для своего сына
хорошим  источником  секретной  информации,  а  это