вас
тоже.  В связи с этим у меня просьба.  Будете в К„льне, зайдите в редакцию
радиостанции "Немецкая волна".
     - Вы что?! - вскинулся Чачин.
     - Шучу,  шучу,  -  улыбнулся Ягодкин,  не  отрывая глаз  от  виляющей
впереди автомашины. - Я имею в виду марочный магазин Кете Кьюдоса. Адресок
я вам скажу по телефону. Сейчас не помню. Склероз.
     Что бы спросил тут чистый коллекционер Чачин?  Вероятно, то, что ждет
от него Ягодкин.  А  Ягодкин ждал вопроса о том,  что нужно ему от Чачина.
Именно об этом тот и спросил.
     - Кьюдос -  коллега многих собирателей,  - пояснил Ягодкин. - Никогда
мы друг друга не видели,  а знаем все,  что положено знать коллекционеру о
коллекционере.  Меня интересует полярная почта,  а Кьюдос собирает,  как и
вы,  советские марки.  Я дам вам несколько таких марок,  ну,  скажем, блок
"Союз" -  "Аполлон" и  еще кое-что.  А  вы  обменяете их у  Кьюдоса на мою
тематику.  Скотт,  Пири,  Нансен,  Амундсен,  арктическая и антарктическая
Америка.  Словом, подберете сами из того, что вам предложат. И учтите, что
Кьюдос не жулик и рыночные цены марок знает как азбуку.
     - Так я и свои могу взять, - сказал Чачин. - У меня вагон дублей.
     - Берите,   у   Кьюдоса  неплохая  коллекция.   Подыщите  для  обмена
что-нибудь  раннее,  давно  вышедшее из  употребления.  Такие  марки  выше
котируются  на  мировом  филателистическом  рынке.  А  себе  возьмете  что
приглянется.  Советую новую Африку,  у  нас на нее все марочники клюют.  А
папанинский дубль я вам так отдам.  Ни-ни,  не капризничайте.  Мы,  рыцари
одной страсти,  от  дружеских услуг не отказываемся.  Надеюсь,  и  я  могу
рассчитывать на вашу дружбу. Так?
     - Безусловно, - подтвердил Чачин.
     Угрызений совести он не испытывал.


                                    16

     Вот он сидит опять предо мной и Жирмундским и рассказывает о том, что
произошло на вечеринке у Ягодкина.
     Ничего нового  для  нас  в  этом  рассказе нет,  зато многое из наших
предположений  подтвердилось.  Да,  Лялечка  оказалась   Лавровой   Ольгой
Андреевной,  модельершей из ателье мод.  Да, Раечка, то есть Немцова Раиса
Яковлевна, действительно участвует в той же "компашке". Да, Шелест ездил в
Одессу для связи с кем-то из команды пассажирского теплохода, курсирующего
между портами Средиземного моря.  Этот "кто-то" оказался барменом, который
и  обменивал ягодкинские марки где-то в Марселе.  Да,  марки эти,  видимо,
средство связи Ягодкина со своими хозяевами за рубежом. Они были не кодом,
а  всего  лишь  способом  передачи зашифрованных сообщений.  Именно потому
Ягодкин и хотел видеть  все  марки,  привезенные  Шелестом.  Я  специально
узнавал  у  экспертов,  можно  ли  незаметно  для  глаза  нанести на марку
зашифрованный текст.  Сказали,  что трудно,  нужен, мол, специальный клей,
но,  вообще-то говоря, такая возможность не исключается. Видимо, Шелест не
знал о такой возможности и рассматривал привезенные из Марселя марки  лишь
в  зависимости  от  их  ценности  для  коллекционера.  Не подозревал это и
Ермаков,  посылая ягодкинские марки в  К„льн  по  внутригерманской  почте.
Словом,  выбранный курьером икс,  игрек или зет не знает секрета новеньких
советских марок, которые приходят таким способом из Москвы в К„льн.
     - Интересно, сколько было таких курьеров? - размышляю я вслух.
     - Двух  мы  знаем  наверняка,   третий  наклевывается,  -  ухмыляется
Жирмундский. - Интересно, сколько у него было таких курьеров?
     - Не  так уж много,  как тебе кажется.  Давно ли работает Ягодкин для
своей разведслужбы?  Год с лишним?  Срок для профессионала  разведчика  не
малый,  но Ягодкин-то профессионал липовый. И едва ли уж так велика отдача
его как разведчика своим зарубежным хозяевам.  Да они ее  и  не  ждут  так
скоро. Подумай получше, для чего мог быть расконсервирован человек с такой
необходимой,  конечно, но не столь уже популярной профессией, как Ягодкин?
Не крупный государственный или общественный работник, не специалист-ученый
в какой-нибудь интересующей вражескую разведку области,  даже  не  рядовой
сотрудник,  близкий  к  любой секретной информации,  словом,  не личность,
разведке нужная в первую очередь.  К тому же азам разведывательной  службы
он не обучен,  опыта разведчика у него нет, он не шифровальщик и не радист
и,  вероятно,  даже азбуки Морзе не знает...  Так зачем же он  понадобился
Кьюдосу,   Лимманису  и  компании?  Полагаю,  для  очень  простой  задачи:
подбирать нужный для его боссов человеческий материал.  Людей,  на которых
мог  бы опереться разведчик-профессионал.  Такого разведчика пока посылать
еще рано,  потому что Ягодкин еще  ничего  путного  для  своих  хозяев  не
сделал.  Мошенники  и  аферисты  годны  только для связи или для крыши,  а
скрытые антисоветчики - к нескрытым Ягодкин даже приблизиться не посмеет -
только  для  того,  чтобы распространять и хранить подпольную эмигрантскую
писанину. Но и таких он должен разыскивать, прощупывать и сообщать о своих
удачах  хозяевам,  когда такие удачи реальны.  А много ли было у него этих
удач?  Не знаю,  но убежден,  что  немного.  Настроения  и  планы  Лялечки
прощупает Чачин,  но не думаю, что она годится на что-либо, кроме приманки
для "дичи",  если такая "дичь" подвернется.  Что сделал  Ермаков,  мы  уже
знаем.  На  том  же поприще подвизается и Шелест,  если мы не узнаем о нем
побольше.  А Немцова,  видимо, совсем не тот человек, который бы с успехом
мог поработать на хозяев Ягодкина. Им нужны люди с другим интеллектуальным
уровнем. Я не утверждаю, конечно, только предполагаю.
     - На каком же основании?
     - А ты что-нибудь узнал о Немцовой? - отвечаю я на вопрос вопросом.
     - Ничего предосудительного.  Работоспособна, аккуратна и не болтлива.
Идеальный  секретарь  для  приемной  директора...   И  никаких  романов  в
институте: Мелик-Хаспабов этого не любит. Работой с секретными материалами
занимаются там специальные отделы и  специалисты с другим уровнем знаний и
опыта.
     - Потому я  и не подозреваю Немцову,  -  говорю я.  -  Возникла она в
жизни  Ягодкина еще  до  появления Лимманиса,  и  марочной консультации не
требовалось,  чтобы получить согласие на ее вербовку. Впрочем, Раечку я не
отвергаю,  и присмотреться к ней нужно. Меня же больше интересует Челидзе,
он  ближе всех к  Ягодкину,  и  обязанности у  него совсем другие,  чем  у
Шелеста и Лавровой.
     Чачин смотрит уныло, я его понимаю: не узнал ничего нового, не сделал
никаких открытий,  к Раечке даже подхода у него нет,  оберегает ее Ягодкин
от излишних знакомств.  Единственная надежда на то, что не откажется он от
оказии в К„льн.  Вот и Жирмундский о том же думает,  скосил глаза,  словно
смущен или разочарован как человек,  пришедший в театр на премьеру и вдруг
увидевший вместо  нее  рядовой заигранный спектакль,  случайно уцелевший в
репертуаре.  Вероятно,  и  майор  считает,  что  мы  по-прежнему далеко не
продвинулись и  в случае провала Чачина проиграем если не партию,  то хотя
бы дебют.
     Я спрашиваю себя,  что ответить этим "прагматикам", не ведающим слово
"предвидение"?
     И отвечаю:
     - У  вас  нет воображения,  друзья мои.  Не  цените мелочей,  которые
подтверждают следствие, а ведь из мелочей слагается целое. Есть такая игра
"джиг-со".  Придумали ее в  Америке в  дни великого экономического кризиса
тридцатых годов,  когда безработным учителям, кассирам прогоревших банков,
продавцам  закрывщихся магазинов  и  уволенным университетским профессорам
нужно было как-то коротать время в  очередях на бирже труда.  Делалось это
так.  Брали  литографию с  копии какой-нибудь классической итальянской или
голландской  картины,   вроде  "Тайной  встречи"  или   "Ночного  дозора",
наклеивали ее на фанеру и  разрезали на множество кусочков различной формы
- треугольников,  квадратов, параллелограммов, кружков и прочих порождений
Евклидовой геометрии, а потом сваливали в коробку, как шашки. Из этой кучи
деревяшек  надо   было  собрать  означенную  картину.   Большого  терпения
требовала эта  работа,  большой точности,  и  потому именно ее  и  назвали
"джиг-со".  По-русски это можно перевести, как "составная картина-загадка"
или,  чуточку изменив английское написание, еще короче: "сложи так". Вот и
мы,  ребятки,  занимаемся таким же сложением. Сложили многое? Сложили. Так
чего ж унывать? Оснований для этого нет.
     - Лаврову и  Шелеста мы  сложим,  а  вот  Челидзе и  Раечка  пока  не
укладываются, - виновато замечает Жирмундский.
     Я улыбаюсь: дошло все-таки мое напутствие.
     - К  Ягодкину пока не  ходи,  -  говорю я  Чачину.  -  Жди звонка,  а
позвонит он наверняка. Дома у тебя кто?
     - Отец и мать -  куда надежнее,  -  смеется Чачин. - Отец - генерал в
отставке. Мать на пенсии. Оба знают: никому ни слова о моей работе.
     Меня немножко беспокоит самоуверенность Чачина. Не рискнет так просто
открыться Ягодкин первому встречному. Говорю об этом.
     Чачин тотчас же откликается:
     - Уже проверяли.  Вчера днем,  когда меня не  было дома.  К  телефону
подошел отец.  Его спросили,  молодой мужской голос с хрипотцой,  можно ли
зайти ко мне на работу и где именно я работаю.  Говорит,  мол,  мой старый
школьный товарищ, находится проездом в Москве и очень хотел бы повидаться.
А отец в ответ:  "Сережка в отпуску,  проводит свой отпуск в Москве,  и вы
можете зайти к нему вечером".  И при этом спросил:  а какой именно товарищ
мною интересуется? Ответа не последовало, положили трубку.
     - Значит, порядок, Сережа, - говорю я. - Начинай "роман" с Лялечкой.
     - Так она с Жоркой... - мямлит Чачин.
     - А ты отбей.  Или не умеешь?  Интеллектуально ты интересней Челидзе.
Так,  по крайней мере,  мне бы хотелось думать,  -  подпускаю я шпильку. -
Телефон сама дала.  Вот и позвони.  Пригласи в ресторан получше.  С джазом
каким-нибудь залихватским.
     Чачин согласился,  но с  кислым видом.  В своей привлекательности для
Лялечки он был совсем не уверен. А хотелось, видно, что хотелось...


                                    17

     Но  Лялечка согласилась сразу.  Даже  ресторан выбрала:  "Метрополь".
Там,  мол, и обслуживают лучше, чем в "Праге" или "Арбате", и зал большой,
и танцевать удобно вокруг фонтана.  Словом,  первый редут был взят Чачиным
сразу.
     Второй оказался укрепленнее.  Разговор сначала не шел: выбирали меню,
болтали  о  пустяках,  Лялечка  почему-то  заговорила  об  осенних  модах,
вспомнила зачем-то  Находкина и  Верховенского.  Имя Челидзе даже не  было
названо. Но Чачин не настаивал. Ужин предстоял долгий.
     - Вы женаты? - вдруг спросила Лялечка.
     - Нет, а вы?
     - Ну,  меня надо спрашивать: замужем ли я, товарищ интеллектуал. Нет,
к вашему счастью,  не замужем.  Можете делать предложение.  Руки и сердца,
как говорили в древности.
     - У друзей я девушек не отбиваю, - отпарировал Чачин.
     - Это у какого же друга?
     - У Челидзе, например.
     - Во-первых,  Жорка  вам  не  друг,  друзей  у  него  вообще  нет,  а
во-вторых, я не собственность. Да и замуж выходить пока не собираюсь. Живу
у родителей.  Они у меня сейчас в Иране. Отец представитель Экспортфильма,
мать дает уроки музыки в  советской колонии.  Вот  и  живу одна свободно и
весело.  Относительно весело,  конечно, никому отчета не нужно давать. А в
квартире  все  должно  блестеть,  ни  пылинки:  отец  иногда  налетает  из
Тегерана, не предупредив телеграммой, и очень сердится, если заметит следы
вечеринок.  Так  что  в  гости ко  мне  не  напрашивайтесь -  это надо еще
заслужить.
     - Постараюсь,  - ответил Чачин, - а то у Ягодкина мне что-то не очень
понравилось.
     - Почему?  Обычно у  него  очень  весело.  Вино,  закуски,  сладости,
застольная болтовня о том о сем - ни о чем. Анекдоты, сплетни, магнитофон.
Это  вам  не  повезло:  два марочника друг с  другом поцапались неизвестно
из-за чего. Я эти марки терпеть не могу. Хотя забыла: вы тоже из оных.
     - И Челидзе марочник.
     - К сожалению.
     - А где он работает?
     - Нигде.  Он  свободный  художник,  как  обычно  себя  именует.  Еще,
говорят,  церкви реставрирует.  Но работ его я  не видела:  в мастерскую к
себе он не зовет.
     - У  наших  "свободных художников" обычно  с  деньгами негусто,  а  у
Челидзе собственная машина, - с показной завистью сказал Чачин.
     - И притом "Волга", - подтвердила Лялечка. - Он купил ее у кого-то по
случаю.  Потом отремонтировал ее  на станции технического обслуживания.  А
сейчас она блестит как новенькая и дает на трассе, когда гаишников нет, по
сто шестьдесят.  Вообще,  удачливый человек Жорка.  Вы с ним дружите -  не
прогадаете. А поссоритесь - остерегайтесь. Я и сама его боюсь иногда, если
он не в  духе.  А человек полезный,  уйму денег зарабатывает,  и не только
советских.
     - Валюта?  -  насторожился Чачин  и  тотчас же  пожалел об  этом.  Но
Лялечка не заметила промаха:
     - Бывает.
     - Откуда же у него валюта?
     - Откуда?  -  не без злорадства ухмыльнулась Ляля.  - Не от верблюда,
конечно, а от богатых родственников из Америки. И не у него, а у Ягодкина.
     - За что же такая милость?
     - За услуги.
     - Какие же услуги требуются врачу-протезисту?
     Ляля  даже не  думала,  что  это  открытый допрос.  Она  рассказывала
охотно, с вызовом: девчонка, а вот, пожалуйста, - могу многое рассказать.
     - Михаил   Федорович   не   только   протезист,   он   еще  и  видный
коллекционер-филателист.  Сие  вам  известно,  конечно.  А  Жора   Челидзе
помогает  ему пополнять коллекцию.  Находит ему клиентуру,  то есть людей,
уезжающих за границу.  Хороший зубной техник всем нужен - и таким, как вы,
и помоложе вас, если зуб выбит. И тут, как говорится, услуга за услугу. Он
- золотую  коронку  или  мостик,  а  ему  -  почтовые  марки  из  наиболее
редкостных.  Он  вам  и  адрес  назовет,  где марку достать,  и саму марку
опишет. А у него валюты навалом.
     Чачин внимательно слушал,  но интереса своего не показывал. Дожевывал
цыпленка  табака,  лениво  поглядывая  на  свою  собеседницу.  А  Лялечка,
отставив цыпленка, уже не умолкала.
     - С ним Жора меня и познакомил,  когда  наш  Дом  моделей  уезжал  на
парижскую выставку.  "Нужный человек,  - сказал мне Жора,  - он тебе будет
полезен".  Помню, я спросила: "А сколько лет этому человеку?" Жора сказал.
Я  засмеялась  и  ответила,  что моим зубам без единой червоточинки зубной
техник едва ли понадобится.  "Но у него есть  валюта,  -  сказал  Жора,  -
смотри не прогадай".  Так я и попала в поликлинику к Ягодкину. Он оказался
не стариком,  а просто  пожилым  человеком,  вполне  терпимым,  -  не  для
романов,  конечно,  хотя пассия у него красивее меня в десять раз,  но для
застольных встреч за ужином вполне на уровне.  Тут-то он и  попросил  меня
оказать ему небольшую услугу.  Он,  мол, коллекционер марок и обменивается
ими со своими коллегами за  рубежом.  А  посылать  их  почтой  рискованно:
письма  из  Советского  Союза  в капиталистических странах вскрываются,  и
конверт может прийти к адресату пустым.  Поэтому он и  просит  провезти  с
собой одну из новых советских марок,  скажем,  в кошелечке,  куда не будут
заглядывать никакие таможенники, и послать ее письмом по такому-то адресу.
Кажется,  в Марсель какому-то Жэнэ или Жаннэ,  не помню.  За это он,  мол,
дает мне сто долларов, пятьдесят лично мне, а пятьдесят на покупку для его
пассии всякого бабского барахла. Каюсь, я согрешила. И доллары провезла, и
марку переслала.  Обыкновенная,  кстати,  советская марочка, выпущенная ко
Дню   космонавтики.  Чистенькая,  новенькая,  без  единой  пометки,  ну  и
переслала я ее по указанному адресу.  Пустяк  для  меня,  а  он  полтинник
отвалил.
     Джаз  заиграл  старое  аргентинское  танго,   и  Чачин  без  смущения
пригласил  девушку.   Танцевать  он  умел.  Все  шло  чин  чином:  Лялечка
раскрылась, и можно было, перебросившись словами-пустышками, задать ей уже
колючий вопрос.
     - А почему вы все-таки Лялечка,  а не Оля?  - спросил Чачин мимоходом
для начала.
     - С детства прозвали. Вот и осталось. А вам что, не нравится?
     - Нет,  почему?  К  вам идет.  Не нравится мне одно:  и стодолларовая
бумажка Ягодкина,  и ваши отношения с Челидзе. Да и связь его с Ягодкиным,
честно говоря, непонятна.
     - Не думайте,  что я продажная,  - обиделась  Лялечка.  -  Доллары  я
взяла, почему не взять, если дают. Подумаешь, марку переслала по какому-то
адресу - тоже мне преступление.  А Жорка обыкновенный хахаль,  нежадный  и
неревнивый.  И  что его связывает с Ягодкиным,  меня не интересует.  Ездил
куда-то недавно,  говорит,  на  какую-то  электростанцию  под  Москвой,  и
помчался  Ягодкину докладывать.  А мы с Раей Немцовой - это пассия Михаила
Федоровича - как раз у  него  и  были  в  гостях,  пили  кофе  с  ликером.
Позавчера,  что ли? Ну да, позавчера. Жорка ворвался небритый, темный, как
ночь.  "Ты бы хоть побрился, Жорка, - говорит ему Ягодкин, - неудобно ведь
перед  дамами".  А  тот еще более взъерошился и бряк:  не до бритья,  мол,
теперь,  Михаил Федорович, сорвалось дело - не вышло. "А ты у него был?" -
спрашивает  Ягодкин.  "Конечно,  был.  Он  отказался.  Все,  - говорит,  -
отрезано!" Мы в  недоумении,  сами  понимаете,  молчим,  слушаем.  А  Жора
Ягодкину:  "Убрали  бы  вы  этих баб,  Михаил Федорович,  не до гостей нам
сейчас". Ягодкин сжал губы, посмотрел на нас, подумал, а потом вежливенько
так  сказал:  "Вы  бы  и  вправду  прошли  в соседнюю комнату,  магнитофон
включили,  а нам с этим юным хамом надо поговорить как следует".  Ну мы  и
ушли.  А  потом  Ягодкин объяснил,  что речь шла о продаже крупной суммы в
долларах и что покупатель в последнюю минуту отказался.  А  паникует  Жора
напрасно:  ничего ему не грозит,  никаких долларов нет и не было. Потом ко
мне Жорка пришел злющий-презлющий и говорит,  что из-за Михаила Федоровича
он  в  такое  болото  залез  - не вылезешь.  Ведь это он какому-то Еремину
валюту возил,  а не Ягодкин.  "Тот, - говорит, - чист-чистехонек, от всего
откажется,  а  мне,  дураку,  отвечать".  -  "За  что  ж тебе отвечать,  -
спрашиваю,  - если твой Еремин долларов не взял?" - "Так ведь  это  я  ему
предлагал, - кричит, - я! Если он заявит куда следует, Ягодкин вывернется,
а мне сидеть в лучшем случае за спекуляцию  иностранной  валютой.  Ну,  не
найдут  у  меня  никаких  долларов,  а пятнышко на репутации останется.  И
вообще,  - говорит, - я у нашего Ягодкина в таком капкане сижу, что в пору
хоть  без  ноги,  да уйти".  - "Куда ж ты уйдешь?" - спрашиваю.  "А у меня
брат,  - говорит,  -  в  Тбилиси.  Мигом  в  горную  Сванетию  переправит.
Захолустье отчаянное,  но прожить можно, пока шухер с валютой не уляжется.
И самое страшное,  - говорит,  -  не  валюта,  а  то,  что  я  ее  Еремину
предлагал".  Я, честно говоря, ничего не поняла, только Жорку с тех пор не
видела. Может, и в самом деле на Кавказ сбежал.
     Лялечка залпом выпила рюмку ликера,  отхлебнула кофе,  и по тому, как
зазвенела чашка о  блюдце,  можно было  судить с  взволнованности девушки.
Даже щеки у  нее запали.  Выложилась,  как говорится,  до последних глубин
души своей.
     - Знаете что, Сережа, - вдруг сказала она, стирая потеки под глазами,
- расклеилась  я  что-то.  Пойдемте  отсюда.  Неподходящее у  меня  сейчас
настроение.
     Чачин молча встал.  Он понял, что узнал все, что можно было узнать от
Лялечки.  Сорвалась с обрыва девочка и захлебывается.  А девушка неплохая.
Видимо, поняла, что связь с Челидзе была не просто временным увлечением, а
чем-то более серьезным и страшным.
     - Только вы  никому не говорите,  Сережа,  о  том,  что я  вам сейчас
рассказала. Не сдержалась, крашеная дура. - И, резко повернувшись, пошла к
выходу.
     Когда Чачин,  расплатившись с официантом,  нашел ее в раздевалке,  он
вспомнил,  что не  ответил на  ее  просьбу.  И  даже обрадовался.  Никаких
обещаний он ей не давал и сегодня же дол