Сергей Александрович АБРАМОВ

                                СЛОЖИ ТАК

                                 Повесть

     ________________________________________________________________

                               ОГЛАВЛЕНИЕ:

       1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23

     ________________________________________________________________


                                    1

     Уже давно ночь.  Кругом тихо.  Жена,  должно быть,  тоже давно спит в
своем санатории в Пицунде,  а я сижу, не раздеваясь, у письменного стола и
думаю,  думаю,  думаю.  Думать мне никто не  мешает.  Впрочем,  ни  о  чем
особенном я не думаю,  а только мысленно смотрю на воинский билет, паспорт
и  затрепанный роман  Агаты  Кристи на  английском языке "Убийство Роджера
Экройда".  Книжка,  как выяснилось,  скрывает ключ к  зашифровке секретной
переписки,  прочесть которую,  кроме адресата,  никому не дано. Но, честно
говоря,  книжка эта,  несмотря на всю свою для нас важность, только маячит
перед глазами,  а  вижу я  паспорт с  именем и  отчеством моего Ягодкина и
фотокарточкой человека, на него совсем непохожего.
     Звонок телефона -  этакий чуть-чуть журчащий зуммер,  -  я терпеть не
мог пронзительных телефонных звонков ни дома,  ни на работе,  они оглушали
только  в  приемной  и  тотчас  же  гасли,  переведенные на  мой  аппарат,
преображаясь в такое же, как и сейчас, зуммерное журчание.
     - Полковник Соболев слушает, - говорю я.
     - Майор Жирмундский приветствует,  -  галантно,  но  чуть  насмешливо
отзывается  голос  в   трубке  и  тут  же  уже  без  всякой  официальности
продолжает: - Не разбудил?
     - Нет, не сплю. Думаю.
     - Жену вчера проводил на юг и скучаешь? Не рановато ли?
     - Не совсем точно. Скучаю, конечно, но не думаю о ней.
     - Железная коробочка спать не дает?
     - Допустим. Есть новости?
     - Кое-что.  Экспертиза номер один:  на двух страницах у  Агаты Кристи
ключ для  шифровки текстов на  английском языке.  К  сожалению,  мы  можем
только шифровать,  а  не расшифровывать.  Текстов для расшифровки пока еще
нет.
     - Пока?
     - Я  и  не  рассчитываю найти их  сейчас -  там  уже  два  бульдозера
котлован для нового дома роют.  А вдруг появятся? Мало ли как бывает. Ведь
остались же люди -  кто,  пока неизвестно,  - но подходили же они иногда к
его  киоску с  газетами.  Кому-то  из  них предназначались доллары из  той
пачки,  что была в  коробке.  Кому и за что?  И от кого он сам получил эти
доллары и тоже за что?
     - Нам же искать ответ.
     - Сизифов труд.
     - А может быть, он и не работал сейчас, а только состоял в резерве? -
размышляю я вслух. - За это тоже иногда платят. Отпечатки пальцев выявили?
     - На Агате Кристи их как горохом рассыпано.  А  на пачке долларов все
пять пальцев те же,  что и на коробочке с мелочью в его газетном киоске, -
пальцы Ягодкина.  Муровский оперативник,  что  нашел  труп,  снял  у  него
отпечатки пальцев. Все сходится.
     - Ты сказал "пальцы Ягодкина"?  -  уточняю я. - Но это не его имя. Не
того, на чье имя выписаны военный билет и паспорт.
     Жирмундский смеется. Он очень доволен.
     - Между прочим,  как показала экспертиза номер два,  в документах все
подлинное -  не  подкопаешься.  Ты  скажешь,  что  выдавал их  Новорузский
военкомат  в  сорок  восьмом  году  и  девятнадцатое отделение  московской
милиции в  пятьдесят пятом?  Верно.  Вполне допустимо,  что  есть или  был
другой,   известный  тебе  Ягодкин,   а   документами  его  воспользовался
профессиональный разведчик,  шифрующий  свои  донесения не  по-немецки,  а
по-английски. Мы, Николай Петрович, тоже не сидим сложа руки. Пока ты жену
провожал,  мы кое-какую военно-архивную пыль встряхнули.  И выяснили,  что
сгоревший в  состоянии полного опьянения во  время пожара в  однокомнатной
дворницкой сторожке киоскер-пенсионер Ягодкин  был  Ягодкиным еще  в  1946
году  после возвращения из  плена.  Тогда же  была  запрошена указанная им
воинская часть, в составе которой он якобы участвовал в военных действиях,
и  получен ответ,  что  Михаил  Федорович Ягодкин действительно числился в
списках личного состава указанной им  части до  марта 1944 года,  когда он
пропал без вести.  Совпали и названные им имена и фамилии командиров роты,
батальона и  полка,  из которых к моменту проверки оказался в живых только
комполка,  да и тот лица его не помнил:  мало ли было солдат у него - всех
не  запомнишь.  Проверили по спискам -  сходится.  Что в  плену делал?  На
заводе работал -  вот  свидетельства.  А  почему это вдруг у  немцев такая
снисходительность к военнопленному? Тоже объяснил: на заводах в Германии к
этому времени уже рабочих рук не хватало, вот и подбирали из военнопленных
- тех,  кто поздоровее да посильнее.  У многих никаких документов нет, а у
этого все чистенько.  Ну  и  пропустили сволочь затаившуюся.  Вот только с
военным билетом у  него нескладуха.  Выдан он  ему почему-то под Москвой в
Новой Рузе, и в графе прохождения военной службы упомянута только воинская
часть, в которой он служил до сорок четвертого года, а дальше все волшебно
преображается.  Уже он  не  пропал без вести,  а  тяжело ранен и  решением
медицинской комиссии от военной службы освобожден.  Липа явная...  С  этой
липой  он  и  московский военкомат  прошел,  поселился в  опустевшей после
эвакуации дворницкой сторожке в  Марьиной роще и  подрабатывал к пенсии по
инвалидности торговлишкой в  газетном киоске.  Может,  он и  не работал на
заславшую  его  разведку,   но  кто-то  нашел  его  недавно  -  доллары-то
новенькие.  Ну и  запил Ягодкин со страху,  спьяну и  сгорел,  а может,  и
нарочно себя поджег.  Трудно все-таки за доллары Родину продавать, бывает,
что и сдадут нервы. По-моему, логичная версия?
     Я терпеливо дослушиваю "логичную версию" Жирмундского и говорю:
     - У Гадохи не сдали бы.  Его "вышка" пугала.  А высшая мера ему давно
была уготовлена.
     - Ты о ком? - недоумевает Жирмундский.
     - О  нашем  милом  покойнике.  Это  Гадоха Сергей Тимофеевич,  бывший
сержант той же роты, в которой служил и Ягодкин.
     Трубка долго молчит, прежде чем взорваться вопросом.
     - Откуда сие известно?
     - Я лично знал Ягодкина.  Мы однолетки с Мишей, оба сироты, из одного
детдома,  оба "фабзайцы",  даже жили в  одном общежитии.  А в сорок первом
году оба  семнадцатилетними парнишками еще  до  призыва пошли в  ближайший
московский военкомат  и  попросились на  фронт.  Просьбу  нашу  уважили  и
отправили в  одну часть,  в  которую потом перевели и Гадоху.  Откуда,  не
помню.  Кажется,  из штрафной роты. Вот так и бывает, друг мой Саша, жил и
работал я в одном городе,  можно сказать, бок о бок с подлейшим предателем
и убийцей.  И ни разу не встретился,  хотя, быть может, и не узнал бы его:
он усы и бороду отпустил.
     - А ты не мог ошибиться? Ведь борода и усы резко меняют облик.
     - Только  фотокарточка на  паспорте  могла  вызвать  сомнения,  а  на
военном билете он  бритый и  молодой.  Ошибка исключена.  Есть и  еще одна
примета:  на левой руке у Гадохи татуировка: большой синий якорь у кисти и
женское имя - Нина.
     - Что за Нина?
     Вопрос явно из мгновенно пришедших в голову.
     - Понятия не имею.  Тогда,  в  войну,  не поинтересовался,  а  теперь
поздно.
     - Но ты же не видел труп.
     - Его  осматривал  Маликов  из  уголовного  розыска.  Он  же  снял  и
отпечатки пальцев. Вчера вечером я созвонился с ним с аэродрома и заехал к
нему  на  Петровку.   Словом,  друг  мой  Саша,  ошибка  здесь,  повторяю,
исключена...
     ...Маликов принял меня внимательно,  но  без особого интереса:  дело,
мол, не мое, а ваше. На пожарище он поехал, потому что кто-то из соседнего
дома в  МУР позвонил,  когда пожарные в полусгоревшей сторожке труп нашли.
Он,  Маликов,  труп  осмотрел,  даже  оттиски пальцев взял  и  все  гадал:
убийство или самоубийство.  А вероятнее всего, несчастный случай. "Втихаря
он жил,  -  сказал участковый, - ни с кем компанию не водил, а пил один, у
Катьки-добренькой самогон бидонами покупал -  она  уже  два раза по  таким
делам привлекалась, а с поличным поймать пока не могли: где-то под Москвой
варила и  полные бидоны по  заказчикам развозила".  Не будет же Катька дом
поджигать...  И погиб-то старик по своей вине мертвецки пьяный:  у него на
вскрытии литр  самогона в  желудке  нашли.  Наверно,  тлеющий  окурок  или
недогоревшую спичку в  стенку швырнул и не заметил,  как оторвавшиеся обои
загорелись.  Где уж  тут заметить,  если в  беспамятстве был.  А  огонь по
ватной дверной обивке полез,  трухлявая дверь запылала -  и  пошло.  Когда
Маликов приехал,  пожар  уже  потушили,  только  две  обгоревшие стенки от
сторожки  остались  да  обожженное  человеческое  тело.   А  тут  пожарные
инспектору медную шкатулку подают: в стенном тайнике нашли под обоями. Что
было в  шкатулке,  полковник Соболев знает,  и  начальник отдела ему лично
объяснил,   почему  в   уголовном  розыске  решили  переслать  ее  органам
госбезопасности.
     - Когда вы осматривали труп, - спросил я инспектора, - вы не заметили
татуировки на левой руке выше кисти?
     - Большущий якорь и "Нина" почти до локтя.
     - Спасибо за  информацию,  -  сказал я,  -  и  за  то,  что переслали
шкатулку нам.  А  у  меня к  вам еще просьба.  Не  могли бы вы заглянуть в
архивы довоенных лет и  посмотреть,  не проходил ли у вас по какому-нибудь
уголовному делу  некий Гадоха Сергей Тимофеевич.  Если  проходил и  у  вас
имеются его отпечатки пальцев,  то вы бы могли сравнить их с теми, которые
сняли  с  трупа.  Вы  сделаете  это  сами  или  мне  следует  обратиться к
начальнику отдела?
     Последнюю реплику я  добавил только  из  вежливости,  потому что  был
уверен в ответе.
     - Зачем?  - улыбнулся он, мгновенно сообразив, что я знаю о сгоревшем
Ягодкине гораздо больше его.  - Я с удовольствием сделаю это и сам и, если
отпечатки сойдутся,  немедленно же поставлю вас в известность. Может быть,
в этом случае придется подключиться и нам: есть еще не закрытые дела.
     - Лично я  думаю,  -  сказал я,  -  что прежнее ремесло он  оставил и
прежние  связи  не  возобновил,  хотя  наличие  крупной  суммы  долларов в
шкатулке,  может быть, и не исключает валютных операций. Словом, там видно
будет.  Возможен и такой вариант:  мы закрываем дело,  а вы открываете его
снова.  Ведь нам  и  вам  интересен не  сам  погибший,  а  его сообщники и
преемники...
     Разговор этот был позавчера,  а сейчас,  плохо доспав ночь,  я сижу у
себя в управлении и вызываю Жирмундского.
     - Я уже на месте, Саша. Заходи.
     Когда разговор у нас неофициальный,  мы всегда с ним на "ты" и зову я
его Сашей.  Он сын моего боевого товарища,  с которым мы вместе  дошли  до
Берлина  и  который  очень  много для меня сделал в труднейшей обстановке,
осложнившей мою военную жизнь в сорок четвертом году.  Мы были рядышком  и
после  войны в нашей военной комендатуре в немецком городе Хаммельне,  и в
дни мира, когда подрастал Саша, после пришедший по стопам покойного отца в
органы  безопасности.  Здесь  он  обнаружил незаурядный талант чекиста,  а
приобретенный опыт работы позволил ему в конце концов почти догнать  меня:
теперь  он  майор  и  мой  ближайший  помощник.  В этой роли он был просто
неоценим,  особенно в тех случаях,  когда в круг нашей  расследовательской
деятельности попадали молодые люди,  которых он,  естественно, знал лучше,
легче понимал, точнее улавливал их настроения и мысли. Мы даже подружились
с ним,  как говорится,  "на равных",  несмотря на разницу в возрасте, - уж
очень многое нас сближало.  И взаимная симпатия,  и его тяга  холостяка  к
семейному,   и  общность  интересов,  и  любовь  к  музыке  -  он  собирал
современные джазовые записи,  я - классику в концертном исполнении.  Да  и
встречались  мы  не  только по службе.  По вечерам он часто забегал ко мне
поиграть в шахматы или разобрать только что опубликованную партию  Карпова
или Таля, а то и просто поужинать у нас.
     Сейчас мы одни,  и Саша, даже не поздоровавшись, словно мы только что
виделись,  молча садится против меня  и  выкладывает на  стол потускневшую
медную шкатулку,  пересланную нам  из  уголовного розыска.  Она уже прошла
через экспертизу,  и  все  в  ней  разложено,  как  и  было при получении:
затрепанный томик  Агаты  Кристи в  лондонском издании Макмиллана,  пухлая
пачка новеньких десятидолларовых купюр и  военный билет с паспортом на имя
Ягодкина,  все данные которых я уже помню наизусть и точно знаю,  кого они
прикрывали.
     - Ничего интересного,  кроме шифра,  - говорит Жирмундский, кивнув на
шкатулку.
     - А чем интересен шифр?
     - Можно хоть предположить страну, для которой он предназначен.
     - На английском языке можно шифровать для любой страны.
     - Лжеягодкин пришел  к  нам  из  оккупированной Германии.  Его  могли
завербовать либо Гелен, либо американцы.
     - Не торопись. Его наверняка завербовали еще гитлеровцы.
     - А перевербовали преемники.  И,  пожалуй, если Гелен, то язык был бы
немецким.
     Зря   Сашка   упирает  на   шифр.   Он   бесполезен,   когда   нечего
расшифровывать.  Ну, узнал я Гадоху, а дальше? Что он делал у нас в стране
после войны?
     - Работал  киоскером,   получал  за  что-то  новехонькую  валюту,   -
задумчиво говорит Жирмундский.  -  Получал или  получил?  Может,  это были
первые полученные им доллары.  А для чего? Для себя лично или для расплаты
с  агентами?  Профессия  киоскера  таит  неограниченные возможности  якобы
случайных, но всегда обусловленных связей.
     - Я жду звонка из угрозыска, - говорю я.
     - А что он нам даст?
     - Я  просил  Маликова  выяснить,  не  проходил ли  у  них  Гадоха  по
каким-нибудь  уголовным  делам  в  довоенные  годы.  Тогда  сохранились  и
отпечатки пальцев,  и  можно  сравнить их  со  снятыми  у  Лжеягодкина.  А
установив тождественность его и Гадохи,  потрясти старые связи.  Вдруг жив
кто-нибудь из  прежних дружков,  отбывающих новые сроки или  "завязавших".
Может, и подскажут они, с кем встречался Гадоха после войны, что замышлял.
В  разговоре с  Маликовым я усомнился в том,  что бывший налетчик и "вор в
законе" уже  в  новой роли вспомнит о  своих старых знакомствах.  Ни  одна
иностранная  разведка  не   позволит  своему  агенту  рисковать  уголовным
промыслом.  Но,  может быть,  я  и  ошибся,  и связи он все-таки сохранил.
Подождем звонка Маликова.
     Маликов позвонил к концу дня.
     - Вы  угадали,   товарищ  полковник,  отпечатки  нашлись  и  совпали.
Настоящее  имя  и  фамилия  сгоревшего  в  дворницкой действительно Сергей
Гадоха.  Он  проходил у  нас по  делу о  нападении на кассиров сберкассы в
Хамовниках в  сороковом году и  через два года из  тюрьмы был отправлен на
фронт.  Нашелся и один из его сообщников, некий Круглов по кличке Длинный.
Он  тоже  воевал,  но  вернулся  уже  со  снятой  судимостью и  с  боевыми
наградами. С Гадохой после войны он не встречался и о судьбе его ничего не
знает...
     Найденный кончик ниточки обрывается.  Я  иду к  генералу и докладываю
ему  все,  что  мне  известно по  делу  о  присланной из  угрозыска медной
шкатулке  с  английским  шифром  и  американскими долларами.  Сходимся  на
временной отсрочке расследования.  Гадоха умер, не оставив никаких следов,
к кому-то ведущих,  а следить за новым киоскером бессмысленно:  о Ягодкине
он даже не слыхал, а своих покупателей не запоминает.
     - А  в  каких  отношениях ты  был  с  Гадохой на  фронте?  -  спросил
Жирмундский.
     Пришлось рассказать.


                                    2

     Помню  теплую  сентябрьскую осень  в  Москве сорок  первого.  Желтеют
листья  на  деревьях,  витрины магазинов завалены мешками с  песком,  окна
домов  перечерчены белыми бумажными крестами,  якобы защищающими стекла от
воздушной волны,  если упадет бомба по соседству; комендантские патрули на
улицах,  на  бульварах -  приземленные сигары аэростатов -  ночных стражей
города.
     Мы с  Мишкой Ягодкиным ехали от окраины к  центру в полупустом вагоне
метро - занятия в школе еще не начались из-за нехватки ушедших в ополчение
преподавателей,  а  на  заводе нас  еще  не  оформили,  так что свободного
времени было много.  Рядом ребята,  на вид - наши однолетки, но уже одетые
по-военному в  гимнастерки и ватники,  пели нестройным хором:  "...уходили
комсомольцы на гражданскую войну".  Женщина рядом плакала, а наши с Мишкой
сердца сгорали от зависти.
     Где-то на полпути,  кажется на Комсомольской, поезд был задержан - по
радио уже ревели сирены воздушной тревоги.  Из  метро не выпускали,  и  мы
минут сорок толкались среди пассажиров.  Молчание окружало нас, тревожное,
суровое молчание.
     - Дальше не поедем, - сказал Мишка.
     - А куда поедем?
     - Назад.
     - Почему? - удивился я.
     Мишка не сразу ответил, он что-то думал, что-то решал.
     - Хватит! - сказал он. - Сачковать надоело. Такие же, как мы, парни в
армию идут, а мы? Прямо из метро в военкомат! Вот так.
     - Но мы же допризывники. Таких не берут.
     - Возьмут. Попросим, и возьмут.
     И  нас действительно взяли.  Спросили о родных.  Родных не было:  оба
детдомовские.  Спросили  о  занятиях.  Кончились  занятия,  объяснили  мы.
Оглядели нас,  прикинули -  видят: подходящие парни. Ну и направили нас на
медицинскую комиссию.
     - А где учить будут? - спросил Мишка у военкома.
     - Найдем место, - сказал военком. - "Тяжело в учении, легко в бою", -
говорил Суворов.  У вас, ребятки, к сожалению, будет наоборот. Подучим вас
наспех и налегке, а ратному делу по-настоящему обучаться в бою будете.
     Вот  так и  очутились мы  с  Мишкой Ягодкиным в  одной роте пехотного
полка  энской,  как  говорится,  дивизии.  Вместе  учились  обороняться  и
наступать, вместе с боями и до Вислы дошли. Об этом долгом и тяжком пути я
Жирмундскому не рассказывал.  О  войне он узнал много и без меня,  да и не
моя  воинская судьба  интересовала его  сейчас,  а  лишь  тот  поворот ее,
причиной которого был ефрейтор Гадоха Сергей Тимофеевич.
     Появился он у  нас уже в сорок третьем или,  кажется,  в начале сорок
четвертого  года,  переведенный из  штрафной  роты  бывший  уголовник,  но
отличившийся в  боях  и  даже  получивший звание ефрейтора.  И  у  нас  он
выделялся отменной находчивостью и отвагой,  ходил в разведку, возвращался
с  удачей,  и  его за эту удачу командование отличало.  Был он сметливым и
расторопным,  умел дружить и  очень нравился полковым красавицам в военных
гимнастерках и  санитарных халатах.  Да  и  со  мной,  хотя я  и  был  уже
старлеем,  держался соответственно уставу, но не без желания понравиться и
заслужить  похвалу,  а  выговоры  и  замечания  выслушивал  почтительно  и
согласно.
     Именно потому командир разведвзвода Толя Корнев, наш друг и ровесник,
с которым мы познакомились в том же московском военкомате,  и взял с собой
в  разведку Гадоху и Ягодкина,  первого -  по способностям,  второго -  по
рвению:  Мишка был не очень умелый солдат, но старательный и упрямый. Да и
отвагой его бог не обидел.
     Случилось это в  местечке Пасковцы на  правом берегу Вислы.  Река уже
была  близко,   но  крупные  фашистские  соединения,   сосредоточенные  на
побережье,  все  еще  мешали  нам  ее  форсировать.  Потому  и  выходил их
маленький отряд на  береговые тропы,  чтобы разведать у  польских рыбаков,
где  фронт  более  растянут  и,  следовательно,  облегчит нам  возможность
прорыва.
     Здесь  их  и  ждал  провал,   как  выяснилось  впоследствии,  заранее
запланированный.  В  старом ольшанике на заболоченной тропе они обнаружили
крестьянскую хату,  запущенную и,  казалось, необитаемую. Никого кругом не
было,  хотя прибрежный лес мог скрывать и хорошо замаскированные передовые
немецкие посты. Разведать хижину Гадоха вызвался первым.
     - Порядок,  товарищ