Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
отменили занятия в
поле? Положим, вот вы - строевой офицер, ваши люди всю ночь копали
орудийные позиции, устали, а утром вступать в бой. Как вы поступите?
Курите, курите... Не обращайте на меня внимания. Я ведь мало курю. - Он
потер ладонью грудь.
"Старик думает и выигрывает время. У него еще нет решения", - подумал
Мельниченко.
- Товарищ майор, все, что было на фронте, переносить в училище
рискованно, - заговорил он и, кивнув, отодвинул портсигар. - Спасибо, я
только что курил. Вы же не будете устраивать артиллерийский налет боевыми
снарядами, чтобы научить людей быстрей окапываться или лежать часами в
снегу. Я говорю о простом. Люди вымокли, вымотались на заносах, и занятия
в поле не принесут нужной пользы. Отдых, хотя бы короткий, - вот что
нужно.
Градусов с ласковой снисходительностью развел руки над столом.
- В данную минуту вы рассуждаете, простите, не как военный человек.
Существует, голубчик, великое правило: "Тяжело в ученье, легко в бою".
Золотое, проверенное жизнью правило. Н-да! Не для парада ведь людей
готовим, голубчик. И вы-то должны это знать прекрасно!
- Есть разница между необходимостью и возможностью, - проговорил
Мельниченко и поднялся. - Какое ваше решение, товарищ майор?
Градусов опять побарабанил пальцами по столу.
- Да, капитан, есть разница! Вчера первый взвод прекрасно показал себя:
в самую тяжкую минуту этот... из студентов, Полукаров... бросил товарищей,
ушел греться, трудно ему стало! Были и у меня такие, как Полукаров, в
тяжкие минуты не жалел, не щадил, а потом с фронта письма присылали,
благодарили! Никого по головке не гладил, а в каждом письме после первых
слов - "спасибо". Именно спасибо!
Опершись, Градусов с кряхтеньем встал из-за стола.
Был он плотен, широк, с короткой сильной шеей - о таких говорят:
"крепко сшит", - и если бы не живот, слегка оттопыривающий отлично сшитый
китель, фигуру его можно было бы назвать красивой той немолодой красотой,
которая отличает пожилых военных.
- Мы должны приучать людей, капитан, к строгому выполнению приказа.
Занятия - это то же выполнение приказа. Вот так, товарищ капитан! - Он
отогнул рукав кителя, взглянул на часы, игрушечно маленькие на его широком
запястье, покрытом золотистыми волосами. - Ровно через час поднимите
взвод! Без всяких колебаний! Кстати, я сам буду на занятиях. Вы свободны.
Взвод был построен на бугре, в двух километрах от города, где
начиналась степь - по ней волнами ходила поземка, вокруг шелестел снег,
завиваясь вихорьками.
У преподавателя тактики, полковника Копылова, на морозе заметно
индевели стекла очков.
Курсанты - с катушками связи, буссолями, стереотрубой, лопатами -
стояли, переминались в строю; непросохшие шинели влажно топорщились; лица
заспаны, бледны, помяты; иногда кто-нибудь, сдерживая судорогу зевоты,
кусая губы, глядел в синее пустынное небо, вздрагивал; у иных на лицах
выражалось рассеянное любопытство к усталости своих мускулов: курсанты
поднимали плечи, сжимали в кулак и разжимали пальцы. На левом фланге у
Вити Зимина то и дело клонилась голова, и когда Копылов сказал: "Наша
пехота прошла первые рубежи", - Зимин, клюнув остреньким носом, будто в
знак согласия, встрепенулся и, широко раскрыв глаза, глянул на полковника
Копылова недоуменно.
Из блистающих под солнцем далей донесся гудок паровоза. Послышались
голоса:
- А танкисты далеко уже...
- Я что-то никак не согреюсь. Шинель - кол!..
- Люблю занятия в поле в этакую благодать! Особенно, когда шинелишка
сухая. Веселее как-то...
Засмеялись.
В задних рядах курсанты топали ногами, терли уши.
- Закаляют нас.
- Товарищи курсанты, разговоры прекратить!
Лейтенант Чернецов, дыша паром, опустил глаза.
В снежной дали, над застывшей до горизонта морозной степью, возник,
пополз лиловый дымок паровоза. Все смотрели в ту сторону.
- Товарищи, товарищи, прошу внимания! - Копылов снял очки, покашлял,
подул на стекла.
С нахмуренным, малиновым от холода лицом Градусов подошел к строю,
сурово, цепким взглядом провел по взводу.
- Товарищи курсанты, надо слушать преподавателя, а не глядеть по
сторонам!
"Хмурьтесь, майор, хмурьтесь сколько угодно, - думал Мельниченко. - Но
вряд ли ваши команды сейчас помогут". Это равнодушное внимание передних
рядов и эти невеселые остроты левофланговых безошибочно показывали:
курсанты понимают, что сегодняшнее занятие по тактике - не занятие, нужно
попросту два часа в мокрых шинелях пробыть в поле на морозе, ибо офицеры
выполняют расписание.
Но так или иначе приказ идти в поле был отдан, и теперь его не
отменишь.
- Дмитрий Иванович, можно вас на минуточку? - вполголоса позвал
Мельниченко преподавателя тактики.
Копылов, немолодой худощавый полковник с аккуратно подстриженной
бородкой, все дул на очки; посиневшие его губы скованно округливались,
бородка сплошь побелела от инея.
- Вы меня, Василий Николаевич? - спросил он, подняв острые плечи. - Да,
да, слушаю...
Капитан, подойдя, проговорил негромко:
- Дмитрий Иванович, пусть это вас не обидит, разрешите мне провести
практическую часть занятий. Именно практическую. Ужасно замерз, и курсанты
замерзли...
Полковник Копылов взглянул смущенно.
- Это любопытно. Следовательно, я вам уступаю урок тактики?
Он вынул платок, махнул им по стеклам очков, кашлянул в бородку, пар
окутал ее, как дымом.
- Н-да, - проговорил он шепотом, - кажется, сегодня не совсем
получается... Занятия-то можно было того, перенести, что ли. Нехорошо
как-то...
Глядя на озябшие пальцы Копылова, протиравшие очки, капитан сказал:
- Поздно, добрый вы человек.
- Нет, я не возражаю, пожалуйста, Василий Николаевич; право! - поспешно
заговорил Копылов. И, обращаясь к взводу, добавил тотчас: - Товарищи
курсанты, вторую часть занятий проведет командир батареи.
- Курсанты Дмитриев, Зимин, Полукаров, Степанов, ко мне! Взвод, слушай
приказ! - отчетливо подал команду капитан, поворачиваясь к строю. -
Противник отступает в направлении железнодорожного полотна. Наша пехота
прошла первую линию вражеских траншей, ее контратакуют танки противника.
Мы поддерживаем сто тридцать пятую стрелковую дивизию, вошедшую в прорыв,
двести девяносто девятый полк. Вам, Дмитриев, занять НП в районе шоссе,
немедленно открыть огонь. Срок открытия огня - двадцать минут. Курсант
Полукаров остается со связью. Курсанты Зимин и Степанов, взять катушку,
буссоль и стереотрубу. Шагом марш!
- Одобряю ваши действия, - густым басом произнес Градусов и отвернулся,
пошел к "виллису".
Все трое с лопатами, буссолью, стереотрубой двинулись в степь,
змеившуюся поземкой.
Полукаров, присев на корточки, заземляя телефонный аппарат, втискивал с
трудом железный стержень в снег.
- Рукавицы! Рукавицы прочь! - скомандовал капитан. - Кто же работает со
связью в рукавицах?
Полукаров зубами сдернул рукавицы, схватил железный стержень и словно
обжегся. Он сидел на земле, вздрагивая, дышал на закоченевшие руки, и
Мельниченко приказал неумолимым голосом:
- Окапывайтесь!
Полукаров, стиснув зубы, ударил лопатой в ледяной наст - он захрустел и
не поддался.
- Мерзлая. Не берет! - с усилием выговорил Полукаров, как-то дико
озираясь на капитана.
- Кайлом долбите! Взво-од, за мной! Бегом маарш! - скомандовал капитан
и побежал в степь, где отдалялись трое курсантов на искрящемся
пространстве.
Холодный воздух будто ошпарил лицо, перехватил дыхание, как спазма.
- Шире ша-аг!
Люди двинулись за ним с мрачным, недовольным видом, он заметил это.
Надо было согреть людей, держать их все время в непрерывном движении, в
возбуждении - это было для них сейчас самое главное. Топот сапог, скрип
снега звучали за его спиной, и капитан слышал дыхание людей, их
полунасмешливые возгласы; никто еще до конца не понимал, почему он взял у
Копылова этот час занятий.
Алексей Дмитриев, Степанов и Зимин шли скорым шагом, почти бежали.
Связь разматывалась. Тоненькая фигурка Зимина была наклонена вперед, он
спотыкался, преодолевая тяжесть катушки. Дмитриев хрипло повторял команду:
- Вперед! Вперед!..
Шинели, обмерзшие на морозе, стояли колом, на них застыла корка льда,
мешающая движению.
Догнав Дмитриева, капитан спросил:
- Сколько вы двигаетесь?
- Пять минут.
Капитан быстро взглянул вперед. Из-за дальних холмов синеватой стрелой
выносилось шоссе, редко обсаженное тополями. Там, взвихривая снежную пыль,
мчались машины. Белая насыпь возле шоссе; опушенные ветви кустов около
голубой впадины оврага.
- Какое расстояние до шоссе? Определите!
- Около двух километров.
- За десять минут уложитесь?
- Думаю, да.
- Отставить "думаю". Говорите точно.
- Да, уложусь. Бего-ом марш! - крикнул Дмитриев связистам.
- Отставить! - громко, чтобы слышали все, скомандовал капитан. - Снять
шинели!
Дмитриев, удивленный, повернулся к нему.
- Командиру взвода и связистам - снять шинели! - властно повторил
капитан. - Делают это так. Быстро! И не задумываясь!..
Он снял шинель, кинул ее в сторону, под скат сугроба.
- У нас осталось десять минут, вашего сигнала ждут на прежнем НП! Танки
противника видны отсюда. Они в трехстах метрах от шоссе. Решайте!
Дмитриев и Степанов первые сбросили шинели; Зимин, вытаращив на них
глаза, суетливо скидывал с плеча лямку катушки, торопясь, непослушными
пальцами отстегивал крючки. Взвод смотрел на них в молчании.
- За мной бегом марш! - махнул рукой капитан и бросился вперед, к
видневшемуся меж тополей шоссе.
Он пробежал метров пятьдесят-шестьдесят, зная, что за ним должны
двигаться Дмитриев, Зимин и Степанов. С ожиданием оглянулся и, зажигаясь
волнением, увидел, что за ним возбужденно, россыпью бежали люди - весь
взвод, и он с уже знакомым чувством радостной боли и азарта опять махнул
рукой, крикнул в полный голос:
- Вперед! Вперед!
Ветер колючим холодом резал, корябал лицо, но тело от быстрого движения
наливалось жизнью, и тут Мельниченко услышал смех. Он не ошибся: он
услышал за спиной прыскающий смех Гребнина:
- Миша!.. Ей-богу, умру... Ха-ха, ты похож на верблюда, который бежит
по колючкам! Посмотри, Ким, Мишка бежит вприпрыжку. Фу! Даже в рифму
вышло!
Шоссе было в двухстах метрах, и Мельниченко уже ясно видел мчавшиеся по
нему машины, гладкий седой асфальт, холм у шоссе, голубую щель оврага,
которая заметно приближалась, а снег, покрытый коркой льда, зеркально
мелькал под ногами, вспыхивая отраженным солнцем.
- Вперед!
Он бежал не оглядываясь, но теперь понимая, что брошенная им искра
возбуждения не потухла, а горела, точно раздуваемая этим общим движением,
этим вторым дыханием, о котором он думал, этим знакомым чувством порыва,
сумевшим подчинить ему людей, увлечь за собой в состоянии предельной
усталости.
Капитан добежал до оврага, лишь здесь перевел дух.
- Сто-ой!
К нему, окутанные паром, подбегали Дмитриев и Степанов, их догонял
Зимин; вся грудь у него заледенела от дыхания, металлически отсвечивала,
как панцирь; он не мог никак отдышаться и, подходя мелкими шажками к
Мельниченко, пошатывался, глядя на капитана ошеломленно, мальчишеское лицо
его, докрасна обожженное морозом, выражало одно: "Так было на фронте?" -
и, покачиваясь, будто ему хотелось упасть на землю, прижаться к ней,
передохнуть, одной рукой придерживая вращающуюся катушку, он вдруг
засмеялся прерывисто:
- Вот так в атаку, да, Степанов?..
Капитан подозвал Дмитриева. Тот дышал почти ровно, но лицо его точно
подсеклось, похудело сразу.
- Вы успели за девятнадцать минут, - сказал Мельниченко. - В нашем
распоряжении одна минута. Пусть люди передохнут, а вы действуйте, командир
взвода.
- Зимин, связь!
- Где будете выбирать НП? И почему идете в рост? Вас видно противнику!
Бьют пулеметы!
- НП выберу на холме. - Дмитриев пригнулся и, внезапно поскользнувшись,
упал на колени, но сейчас же встал, потирая грудь; его губы посерели.
- Что у вас? - спросил капитан.
- Ничего... ерунда... - проговорил он с трудом и повторил: - Выберу НП
на склоне холма...
- Всем окапываться! - крикнул Мельниченко.
И наклонился к Зимину, тот уже лежал на снегу, долбил с ожесточением
лопатой.
- Связь готова?
- Не... не готова, товарищ капитан, - ответил Зимин, отбросив лопату, и
сильно подул в трубку.
- Вызывайте "Дон".
- "Дон", "Дон", я - "Фиалка"... "Дон", "Дон", я... Где ты там? Спишь,
Полукаров? Кто? Ну, это я! - Зимин счастливо заулыбался. - Ну как ты там?
Ага! Понятно! А ты притопывай!
Он вскочил и доложил тоненьким старательным голосом:
- Связь готова, товарищ капитан.
- Прекрасно. Доложите о связи командиру взвода.
- Есть!
Добежав до холма, Зимин кинулся на землю, пополз по склону, задыхаясь,
позвал:
- Товарищ командир взвода!
Дмитриев сидел на скате холма, грыз комок снега, тер им себе лоб,
горло, закрыв глаза; было похоже: ему смертельно хотелось спать. Услышав
Зимина, он нахмурился, будто не поняв, о чем докладывал тот.
- Связь готова?
- Ага! То есть... так точно, - осекаясь, пробормотал Зимин.
- Эх ты, Зимушка! - сказал Алексей. - Давай сюда связь. Я открываю
огонь! - Слова звучали в его ушах, но он почти не улавливал их смысл.
7
Весь мокрый от пота, Алексей шел по улице.
Невыносимая жажда жгла его. Зайти бы в дом, попросить напиться,
зачерпнуть бы железным ковшом ледяную воду из ведра и пить, пить, слыша,
как льдинки позванивают о край ковша, чувствуя с наслаждением, как
обжигающая влага холодит горло.
Это было единственное, о чем он думал. У него болели шея и грудь; он
почувствовал эту боль, когда оступился возле холма. И потом она уже не
прекращалась.
Он помнил: вбежал в умывальную прямо в шинели и шапке, открыл кран,
подставил рот и долго глотал холодную воду; потом перевел дыхание и снова
пил жадно.
Вскоре его окружила тишина. Он был один в батарее. Все ушли в столовую,
он знал это, но мысль о еде была противна ему: его знобило и подташнивало.
Как было приятно раздеться и почувствовать чистую, хрустящую простыню,
подушку под головой: спать, спать, закрыть глаза - и спать! Стуча зубами,
он накинул поверх одеяла шинель, пытаясь согреться так. Но как только
тепло охватило его, сразу представилось: медсанбатская машина в
слепяще-снежной степи, и человек без сапог зигзагами бежит, скачет по
сугробам, спотыкаясь и падая; а человека догоняет маленькая медсестра с
испуганным лицом. Что это такое? Ах да, не мог никак вспомнить! Это комбат
Бирюков, заболевший тифом, в бреду выскочил из машины и кинулся искать
батарею...
Потом ему захотелось вспомнить что-нибудь хорошее, ясное, чистое, что
недавно с кем-то случилось... Где? Что случилось? Когда случилось?
...Да, тогда они вдвоем шли по переулку, холодная заря давно догорала
за крышами, сосульки розовели на карнизах, а в парке уже зажегся огнями
госпиталь, разом вспыхнул всеми окнами, будто выплыл из-под земли, из-за
оснеженных деревьев в ранние мартовский сумерки.
Тогда Алексей был в высушенной, отутюженной шинели, на сапогах
потренькивали новенькие шпоры, и он немного смущался их бодрого,
легкомысленного звона; видел, как Валя шла, губами касаясь, наверно,
теплого, нагретого дыханием воротника, и молчала, чуть подняв брови.
- Что? - спросила она и остановилась. - Что вы хотите спросить?
- Не знаю, - без уверенности ответил он. - Только я сегодня устал, ну
просто очень устал. И вдруг вспомнил, что вы живете в этом городе. И,
знаете. Валя, подумал; это очень хорошо, что вы живете в этом городе...
- В этом городе вы больше никого не знаете, - сказала она и, отогнув
воротник от губ, спросила: - Как вы нашли меня? И как узнали, что я
работаю в госпитале?
- Это было легко.
Начал сеяться редкий нежный снежок. Валя на ходу поймала звездчатую
снежинку, сказала:
- Какой мягкий мартовский снег! - И казалось, без всякой
последовательности добавила: - Я ведь знаю, за что вы попали на
гауптвахту.
Они остановились. Валя подняла глаза, осторожно сделала шаг к Алексею
и, не говоря ни слова, смотрела ему в лицо, положив руку на его ремень.
Их разделял только падающий снег.
Он повторил, стараясь не двигаться:
- Валя, хорошо, что вы в этом городе...
Она отняла руку, подошла к крайнему крыльцу, слепила на перилах снежок,
сказала весело:
- Он уже весной пахнет! Чувствуете? - И неожиданно спросила: - Попадете
в тот фонарь? Вон, на углу, видите?
Она бросила снежок, смеясь, и этот смех почему-то напомнил ему знойный,
горячий пляж, мягкий шелест волны, белые теневые зонтики на песке - то
милое довоенное прошлое, что было полузабыто.
- Эх вы! Хотите, научу вас меткости? - шутливо предложил Алексей и тоже
слепил снежок.
- Вы хвастун? Ну-ка, покажите свои способности! Вы, конечно же,
снайпер, согласна!..
- Ну хорошо, смотрите!
Он размахнулся - и снежок не влип в столб фонаря, а пролетел мимо. Но
от сильного размаха Алексея кольнула резкая боль в груди, там, где все
время болело после тактических занятий, и сейчас же солоноватый вкус
появился во рту.
- Валя, подождите, - проговорил он, отошел в сторону и сплюнул. И
тотчас ясно увидел красное пятно на снегу.
- Что это? - изумленно спросила она. - У вас кровь? Вам что, зуб
выдернули? Надо холодное на щеку. Прижмите к щеке снег!
Он стоял не отвечая, глаза были зажмурены, потом ответил странно:
- Да, кажется... зуб.
И вынул платок, приложил его к губам.
- Помешало, - договорил он с досадой и насильно улыбнулся ей. - До
свидания. Валя... Мне пора...
- Что, сильно болит? - опять неспокойно спросила она. - Идите в
училище. Я вас провожу. Идемте же, идемте!
Через четверть часа они расстались.
...Кто-то сказал рядом, будто возле самого его лица:
- Немедленно врача из санчасти.
И от этого голоса Алексей очнулся: таким знакомым показался ему этот
голос, таким много раз слышанным, что он вдруг почувствовал жгучую
радость: почему, почему здесь комбат Бирюков? И даже в тот момент, когда
неприятно-яркий, режущий свет электричества до слез больно ударил по
глазам, заставив его прижмуриться, он хотел еще громко спросить: "Товарищ
комбат, как вы здесь?" - но не услышал своего голоса. Он только смутно
увидел капитана Мельниченко, за ним лейтенанта Чернецова, бледное лицо
Бориса, и дошел до сознания зыбкий затухающий шепот командира взвода:
- Вы... тихонько лежите, Дмитриев.
У Бориса разжались губы:
- Алеша... что ты?
В батарее - тишина, окна чернели: наверно, глубокая ночь. Мельниченко
присел на кровать, спросил сниженным голосом:
- Как, сильно знобит?
- Немного, товарищ капитан... - прошептал Алексей.
- А я вот сейчас проверю, - сказал капитан и потрогал его пульс
прохладными пальцами; синие глаза, застыв, смотрели куда-то в сторону.
И тут до пронзительности ясно вспомнил Алексей буранную ночь в
котловине, тактические занятия, себя, бегущего без шинели, холм, шоссе.
Потом была Валя, тени снежинок на ее лице, красное пятно на снегу. Его
стало давить удушье, оно плотно и вязко подступало оттуда, из ноющей боли
в груди - и снова появился тошнотно-солоноватый вкус во рту.
- Отойдите, товарищ капитан, - лишь успел с