Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
авалась необычная, опасная жизнь войны, которая резко отделяла его от
многих студентов-однокурсников, и было такое чувство, что с ним вместе
можно смело идти по жердочке с закрытыми глазами. Порой он был сдержан,
суховат, порой в него вселялась неистовая энергия, тогда Борис шутил,
острил, смеялся, рассказывал смешные фронтовые истории - и когда шел рядом
с ней, звеня орденами, загорелый, высокий, незнакомые девушки сначала
смотрели на него, потом на нее - и она испытывала смутное чувство ревнивой
радости.
В течение тех дней, когда он не приходил, она внушала себе быть с ним
непримиримой - его недавняя холодность задевала ее. "Неужели он подумал
что-нибудь не так?.."
В тот вечер невозможно было перевернуть сто двадцать первую страницу
учебника по общей терапии. А закат горел над дальними крышами, в вишневом
разливе вычеканивались силуэты тополей, вырезанные черным по красному,
звук волейбольного мяча отдавался в глубине двора.
Вдруг, опомнившись, Майя соскочила с подоконника, зажгла свет, было уже
темно; с сердцем швырнула толстый учебник на стол, прошлась по комнате,
говоря самой себе: "Глупости! Глупости все!"
Продолжительный звонок раздался в передней. Так звонил иногда по
вечерам Олег, чтобы пригласить играть в волейбол, и она, подойдя к двери,
сердито крикнула:
- Меня нет дома. В волейбол играть не иду!..
Однако звонок в передней повторился. Майя, сдвинув брови, щелкнула
замком и отступила на шаг: на пороге полутемной передней стоял Борис. Он
снял фуражку, спросил, улыбаясь глазами:
- Можно к тебе?
Майя заложила руки за спину.
- Что же, - наконец проговорила она почти холодно. - Только не упади,
здесь тумбочка.
- Ничего, я не упаду, - сказал он и вошел. - Разреши пройти в комнату?
- Да, можно.
- Здравствуй, - сказал он и протянул руку.
Но ока, не подавая руки, отступила еще на шаг.
- Майя, что случилось?
- Ничего не случилось.
- Ты сердишься на меня? За что?
- А почему я должна на тебя сердиться?
- Майя, я сдавал экзамены.
- Очень хорошо. И я сдаю экзамены.
Он заколебался. Она сказала:
- Да, я зубрю терапию. Это что-нибудь тебе говорит?
Он положил фуражку на тумбочку, прошел в комнату, говоря:
- Майя, я только на две минуты.
- На две минуты можно. Но я проверю по часам, - ответила она,
по-прежнему держа руки за спиной, посмотрела на его лоб и, не скрывая
удивления, воскликнула: - Что такое? Откуда у тебя синяк?
- Пустяки. Сегодня была обычная тренировка. Перед гарнизонными
соревнованиями по боксу. Разреши закурить?
- Я сейчас дам пепельницу. Ну и легкомысленный нее синяк! Садись вот
сюда на диван. - Она поставила на стол пепельницу - маленького галчонка с
разинутым клювом. - Тебе досталось, наверно?
- Немного, - весело ответил он, садясь на диван и разминая папиросу над
разинутым клювом галчонка. - А впрочем, это не совсем так.
Он чуть щурился, затягиваясь папиросой, его загорелое лицо показалось
ей размягченным, задумчивым при зеленом свете настольной дампы, а она все
стояла в тени, глядя на него настороженно, как бы мстя ему сдержанностью
за его долгое невнимание.
- Ты что-то хочешь рассказать, Борис?
- Знаешь, я артиллерию сдавал сегодня как на крыльях. Не знаю почему.
Веришь?
- Что получил?
- Конечно, пять.
- Почему "конечно"?
- Ну пять. - Он примирительно засмеялся.
- Какой все-таки ужасный синяк! - опять сказала она, вглядываясь. -
Слушай, хочешь, я сделаю тебе примочку? Все пройдет сейчас же. Все-таки я
медик.
Он не успел ей ответить, она вышла из тени абажура, направилась в
другую комнату и через минуту вернулась с пузырьком и ватой, приказала,
подойдя к дивану:
- Поверни лицо к свету. Не смотри на меня, смотри в сторону, вот так...
Боже мой, какой злой синяк! Встань, а то неудобно.
Борис поднялся, и она повернула его лицо к свету, легкими, прохладными
пальцами притронулась ко лбу, старательно встала на цыпочки, невольно
касаясь грудью его груди, - и вдруг, покраснев, с улыбкой сказала:
- Ну, какой ты высокий, лучше сядь.
Он послушно сел. Она наклонилась, намочила вату жидкостью из пузырька и
приложила ко лбу мягкое, холодное, щекочущее, спросила:
- Больно? - И глаза ее, темные, как ночная вода, приблизились к его
лицу, а губы сразу перестали улыбаться.
Ему стало жарко от ее дыхания, потом с особой ясностью почему-то
мелькнула мысль, что губы у нее, наверно, упругие и нежные, он видел их
совсем близко от себя, эти ее мгновенно переставшие улыбаться губы.
- Нет." - наконец ответил он и словно поперхнулся.
- Вот видишь, - участливо проговорила она. - Но все-таки тебе больно? У
тебя лоб стал влажным.
И, пересиливая себя, он с хрипотой в голосе проговорил не то, что хотел
сказать:
- Пойдем сегодня в парк... Там гулянье сегодня.
Она держала в одной руке пузырек, в другой вату, неуверенно мяла
тампончик в пальцах.
- Тебе хочется в парк? Серьезно?
- Хочется. Серьезно.
- Хорошо. Только на час, не больше. Хорошо? Дай слово. Мне нужно учить
свою терапию.
- Даю тебе слово - на час.
- Хорошо. Тогда мне нужно переодеться. Подожди.
- Я подожду.
Майя вышла в соседнюю комнату, а он, облокотясь на подоконник,
расстегнув ворот, стоял у окна на ветерке, обдувавшем его прохладой
вечера, и еще чувствовал то легкое, случайное прикосновение Майиной груди,
когда встал с дивана, видел ее переставшие улыбаться губы, и весь был
словно овеян острым огнем, говоря себе, думая, что никого в жизни он так
еще не любил и никого не мог так любить, как ее. В тишине он слышал свое
дыхание и слышал, как она что-то делала в соседней комнате, ходила за
дверью, потом что-то упало там, и донесся ее вскрикнувший голос:
- Ой!
- Что? Что случилось? - очень громко спросил он, и какая-то сила
толкнула его к двери в соседнюю комнату, откуда раздался этот жалобный
голос, и он резко открыл дверь. - Майя, что? Майя...
- Борис, что ты делаешь? Не входи! Я еще не оделась.
- Что?.. Майя... что случилось?
Нет, теперь он видел, что ничего страшного не случилось, - она стояла
возле раскрытого гардероба; видимо, вешалка оборвалась, платья кучей
лежали на полу вокруг ног ее, и она стала подымать их спешащими движениями
оголенных рук.
- Не смей, не входи! Как не стыдно! Слышишь? Не смей!
Она шагнула, спряталась за дверцу, ее открытые босые ноги беспомощно
переступали на упавших платьях, и дверца косо двигалась при этом, сверкая
ему в лицо огромным зеркалом; и казалось ему, что Майя хотела забраться в
шкаф, загородиться дверцей от него.
- Майя, послушай меня! - Он смело вошел в комнату и начал торопливо
собирать платья на полу, повторяя: - Я тебе помогу... Я помогу, Майя...
А она, все загораживаясь дверцей, говорила из-за нее испуганно,
смущенно и быстро:
- Борис, уйди, уйди, не то завизжу на всю квартиру. Уйди же, я тебя
прошу!
Тогда он выпрямился и, с осторожностью, опасением глядя на эту дверцу,
спросил серьезно и тихо:
- Разве ты не любишь меня?
- Борис, уйди, не надо, не надо же! Я... ничего не могу ответить, я
босиком...
Она сказала это по-детски нелепо, и он проговорил с замиранием в
голосе:
- Майя... Ты не ответила...
И, не услышав ответа, потянул на себя зеркальную дверцу. Большие
темные, замершие глаза прямо смотрели на него с мольбой и отчаянием.
- Майя, я люблю тебя... Почему ты молчишь?
И он увидел: маленькие прозрачные слезы горошинками покатились по ее
щекам, губы задрожали, и она, отворачиваясь, прошептала еле слышно:
- И ты... и ты не спрашивай.
- Майя, Майя... Я никому тебя не отдам, ты запомни это! Никому!
Он целовал ее мокрое от слез лицо, с нежной силой прижимая ее к себе,
чувствуя, что Майя затихает и руки ее слабо, неумело обнимают его спину.
Потом, когда все случилось, Майя плакала и говорила, что так никогда
больше не надо, что это нечестно и стыдно и что ей нехорошо это, и,
вспоминая ее слова, ее слезы, он невольно зажмуривался от нежной жалости к
ней.
Возвращался он в училище в тот безлюдный час рассвета, когда уже
погасли над белыми мостовыми фонари, готова была заняться летняя заря и
везде задернутые занавески светлели на окнах, за которыми еще крепко спали
в тепле, в покое комнат. И только он один не спад в эти часы и, слыша звук
своих шагов, шел по пустынным улицам, мимо закрытых подъездов, мимо гулких
и еще темных внутри парадных, шел счастливый, возбужденный, влюбленный...
"Все будет хорошо, - думал он убежденно. - Ах, как все будет хорошо! Я
закончу училище, попрошу назначение в Ленинград, возьму ее с собой. Нет,
это все прекрасно, отлично!"
Однако, как это часто бывает, радость ходит рядом с бедой - в тихом
по-ночному вестибюле дивизиона его остановил невыспавшийся, с серым лицом,
встревоженный дежурный, сообщил:
- Старшина, тебе немедленно надо позвонить командиру дивизиона. Тут,
понимаешь, он проверял уволенных в город, тебя не было. Приказал: придешь
- немедленно позвонить на квартиру. А чего ты запоздал?
- Сам проверял? Когда? - Борис взглянул на часы. - И что? Что он
сказал?
- Позвони, старшина.
С минуту подумав, он уже решительно набрал номер телефона; квартира
Градусова томительно молчала; потом в трубке послышался кашель, осипший,
заспанный голос:
- Да, слушаю.
- Товарищ майор, вы приказали...
- Кто? Что?
- Старшина Брянцев говорит.
Молчание.
- Вот что, старшина Брянцев: когда вы пришли из увольнения? В четыре
часа. А у вас увольнительная до двенадцати. В двенадцать часов вы сами
лично должны были проверять увольнительные, а вы где были?
- Я провожал девушку, товарищ майор.
- Провожали девушку и забыли о своих обязанностях? Вы полагаете, что
старшина дивизиона может нарушать устав? Так вы решили?
- Товарищ майор...
- Удивляюсь, старшина Брянцев, в дивизионе нет еще надлежащего порядка,
а вы сами запаздываете на четыре часа из увольнения. Вот, собрал все ваши
увольнительные. Значит, каждый раз вы запаздывали. Куда вы ходите?
- Разрешите на этот вопрос не отвечать, товарищ майор. Это мое
личное...
- Личное, говорите? Я о вашей судьбе думаю, Брянцев! Кто эта девушка?
Чем она занимается?
- Товарищ майор, это хорошая девушка...
- Та-ак! (Пауза.) Я вот что хочу вам сказать. Вы, Брянцев, - старшина,
и вы знаете, что младшие командиры - это опора офицера. Вы фактически мой
первый помощник в дивизионе среди сержантов. Вы почти на правах офицера. В
столовую и на занятия вы ходите вне строя, вечером вы располагаете своим
временем как хотите, у вас неограниченное увольнение в город. Наконец,
живете в отдельной комнате, как офицер. Это вам дано для того, чтобы вы
отлично, в пример другим учились и следили тщательно за дисциплиной в
дивизионе, за чистотой матчасти, за дежурными. Вы фактически участвуете в
воспитании курсантов. Но не вижу, чтобы это вас очень интересовало. Если я
вас сниму - подумайте, с какой аттестацией вы поедете в часть. (Пауза.)
Вам дана была возможность показать себя образцовым младшим командиром. А
вы сейчас начинаете портить свое будущее. Разумеется, любить хорошую
девушку вам никто не запрещает. Но если это мешает службе и заставляет вас
самого нарушать порядок, тот, который вы сами обязаны поддерживать, - я
подумаю, оставлять ли вас старшиной. В дивизионе есть достойные люди,
Брянцев!.. Спокойной ночи!
Градусов положил трубку, а Борис все стоял у телефона, чувствуя, как
колючий холодок охватывает его всего.
7
Поезд прибывал в десять часов вечера, и Дроздов уже минут сорок ходил
по тесному и грязному зданию вокзала.
Везде сидели, вповалку лежали люди, играли в домино, иные тут же пили
чай; по залам суматошно бегали демобилизованные солдаты с разгоряченными
лицами, в распахнутых, без погон и ремней шинелях, требовательно искали
военного коменданта; вокзал весь гудел, стонал, сотрясаясь от рева
проходивших паровозов, черный дым стлался за широкими окнами. Истомившись
в ожидании, Дроздов тоже стал искать дежурного и наконец с трудом нашел
его - тот, задерганный, вялый, стоял посреди напиравшей со всех сторон
толпы, с видом привычной сдержанности отвечая на вопросы, - и нетерпеливо
спросил его, как будто дежурный мог поторопить время, не опаздывает ли
московский поезд.
- Все идет по расписанию. Все идет по расписанию, - однотонным голосом
ответил дежурный, и видно было: вопросы эти давно надоели ему.
Потом, чтобы как-нибудь скоротать время, Дроздов попробовал
разговориться с заросшим щетинкой демобилизованным пожилым солдатом,
который с потным, довольным лицом отхлебывал чай из фронтовой жестяной
кружки.
- Ну как, теперь домой? - спросил Дроздов.
- Домо-ой, - обрадованно протянул солдат и громко откусил кусочек
сахару. - Отвоевался. В Воронеж двинем. А как же! По дома-ам... А тебе,
сержант, трубить, значит, еще?
- Что?
Он не мог ни на чем сосредоточиться - и толкового разговора с солдатом
не получилось. За несколько минут до поезда Дроздов вышел на платформу;
после духоты вокзала обдало свежестью - весь запад пылал от заката,
зловеще и багрово горели стекла вокзала, и багровы были лица носильщиков,
равнодушно покуривающих на перроне. Впереди, уходя в туманную степную
даль, уже мигали, мигали среди верениц вагонов красные, зеленые огоньки на
стрелках, там тонко и тревожно вскрикивали маневровые "кукушки". Дроздов
подошел к пыльным кустам акации, облокотился на заборчик. Здесь пахло
вечерней листвой, и этот запах мешался с паровозной гарью, нефтью и дымом
- это был особый, будоражащий запах вокзала, железной дороги, связанный
почему-то со смутной грустью детства.
Вдруг на платформе произошло неспокойное движение, люди густо повалили
из дверей вокзала; с мягким шумом прокатила тележка: "Па-азволь,
па-азволь!.." Тотчас прошел дежурный в фуражке с красным верхом. Какая-то
озабоченная женщина в сбившемся на плечи платке суетливо заметалась по
платформе, кидаясь то к одному, то к другому:
- Гражданин, тридцатку не разобьешь, брата я провожаю, тридцатку бы!..
Где-то совсем близко, за огоньками стрелок, предупреждающе мощно
загудел паровоз; сразу же щелкнуло, захрипело радио, и в этом реве
паровоза едва можно было расслышать, что поезд номер пятнадцатый прибывает
к первой платформе.
Дроздов с медленно ударяющим сердцем пошел по перрону.
Справа, в коридоре между темными составами, появился желтый глаз
фонаря. Он приближался... Розоватый от заката дым струей вырывался из
трубы паровоза. Здание вокзала загудело, вздрогнуло. Потом обдало горячей
водяной пылью, паровоз с железным грохотом пронесся мимо, и, замедляя бег,
замелькали, заскользили перед глазами пыльные зеленые вагоны с открытыми
окнами.
"В каком же Вера? - стал с лихорадочной быстротой вспоминать Дроздов,
все время наизусть помнивший текст телеграммы, и, тут же поймав взглядом
проплывший мимо него вагон N_8, перевел дыхание: - В этом! В восьмом..."
Поезд остановился, и Дроздов начал протискиваться сквозь хаотично
хлынувшую по перрону толпу солдат и встречающих, глядя вперед, где
появлялись, двигались и мелькали взволнованные, красные лица, и в ту же
минуту увидел Веру, даже не поверив, что это она.
Но она выходила из тамбура вагона; осторожно переступая ногами, держась
за поручни, она спускалась по ступеням и при этом вглядывалась в кишащую
вокруг толпу, как бы заранее улыбаясь. А он, увидев ее, не мог сразу
подойти, окликнуть, он будто не узнавал ее: в этом очень узком сером
костюме, в ее косах, уложенных на затылке в тугой прическе, в ее недетском
красивом лице, в, ее движениях и этой словно приготовленной улыбке было
что-то новое, непонятное, взрослое, незнакомое ему раньше. Неужели это она
когда-то написала, что относится к нему, как Бекки Тэчер к Тому Сойеру?
- Вера!
Она вскрикнула:
- Толя... Анатолий! - И на мгновенье замолчала, вскинув на него свои
светлые, увеличенные глаза с изумлением. - Как ты возмужал!.. И сколько
орденов! Здравствуй же, Толя!..
Тогда он, не находя первых слов, не в силах овладеть собой, молча,
сильно, порывисто обнял Веру, долго не отпускал ее сомкнутых губ, пока
хватило дыхания.
- Толя, подожди, Толя!..
Она оторвалась, откинула голову, и он, увидев на ее лице какое-то
жалкое, растерянно-мучительное выражение, выговорил:
- Как ты здесь? Как?..
- Я?.. Проездом! Из Москвы! - Она постаралась оправиться и, точно
боясь, что он еще что-то спросит, что-то сделает, сказала поспешно: - Я
узнала твой адрес от мамы. Я узнала...
- От кого?
- От твоей мамы. Я заходила к вам перед отъездом.
- Вера, куда ты едешь?
- Далеко, Анатолий... Почти секрет!
- Вера, куда ты едешь? И потом - ты гость, а я встречающий! Могу я быть
гостеприимным? Не скажешь - просто не отпущу тебя! Я не буду раздумывать!
Я четыре года тебя не видел!
Она носком туфли потрогала камешек на перроне.
- Поздно... Ох, как поздно! - и принужденно нахмурилась. - Надеюсь, ты
не оставишь меня без моих чемоданов? Толя, ты опоздал! Я еду в Монголию...
Я ведь геолог, Толя...
- В Монголию?! Нет, Вера, пойми, ты останешься на сутки! Сутки - это
пустяки! - как в бреду заговорил Дроздов и решительно шагнул к вагону. -
Мы должны обо всем поговорить! Так надо! Где твое купе? Ты остановишься в
гостинице, а насчет билета я побеспокоюсь.
- Анатолий, подожди! - почти крикнула она и схватила его за руку. - Что
ты делаешь? Ты серьезно?
Он взглянул.
- Почему не серьезно? Просто я... Просто я... не знаю, когда еще увижу
тебя.
Она с упреком проговорила:
- Ну зачем? Зачем это? Просто ты стал совершенно военным, мой милый...
Она сказала "мой милый", и эти слова больно и странно задели его,
казалось, сразу сделали ее недоступной, чужой, опытной.
Ударил первый звонок. Неужели это отправление? Да, видимо, поезд
запаздывал: звонок дали раньше времени. Дроздов, еще не понимая и весь
сопротивляясь ее словам, спросил:
- То есть как. Вера, "совершенно военный"?
- Помнишь, Толя, ты же все время думал... хотел пойти в геологический.
Толя, ведь война кончилась. А ты в армии! Ну, нет, не то я говорю! Совсем
не то я говорю!..
- Вера... слушай, мы должны поговорить обо всем, ты останешься на
сутки! Я возьму вещи! Где твое купе?
Она остановила его?
- Подожди, не надо! Я не хочу! Я не могу!.. - И, торопясь, будто ища
спасения, подошла к площадке вагона и проговорила неестественно
зазвеневшим голосом: - Сергей, пожалуйста, спустись и познакомься, это
Толя Дроздов...
И Дроздов понял, что свершилось непоправимое.
Высокий, худощавый парень в накинутом на плечи пиджаке, с бледным,
напряженным лицом спустился на перрон, неуверенно протянул ему тонкую
руку.
- Я вас знаю, - сказал он и тотчас запнулся. - Я учился... в
параллельном классе, в пятьсот девятнадцатой школе... Голубев.
Ударил второй звонок.
- Никогда вас не знал! - сам не понимая почему, резко ответил Дроздов и
непонимающими глазами посмотрел на Веру. - Кто это?
Она сказала:
- Это Сергей. Мы вместе кончили институт. Сергей Голубев... Разве ты не
помнишь его?
Было ли это?..
Да, Вера ехала из Москвы в Монголию. Она кончила институт и теперь
инженер-геолог. Он все же не все понял в ту минуту, когда поезд тронулся.
"Прощай"! Да откуда она взяла это старинное, какое-то па