, шорох шин,  обмороженные  скамейки,
словно картинки на открытках, затянутые в ломкую вафельную рамку снега.
   Черные  птицы,  семенящий  галочий  шаг,  всплески  крыльев.   Упруго
вспарывающий  морозную  полутьму  крик  "Вова-а-ан,  айда  за  нами-и!",
кружева следов на мостовой.
   Но как будто все это не для него. Он  никак  не  мог  понять,  почему
многообразный мир, шумящий вокруг на расстоянии вытянутой  руки,  словно
отделен от него плоским экраном кинескопа. Как будто что-то лишено плоти
и крови - или он, или мир. Одного из них не существует.
   Он даже ущипнул себя за щеку, чтобы вспугнуть странное это  состояние
нереальности. Подобное с ним происходило лет пять  назад,  когда  он  по
совету добрых друзей принял наркотик и потом проваливался  по  колено  в
пылающий асфальт,  пререкался  с  трехглавыми  телеграфными  столбами  и
разговаривал со своей тенью, принимая ее за на редкость многоречивого  и
полезного собеседника.
   Но  сейчас-то  он  ничего  не  принимал  и  должен  быть   совершенно
нормальным. Тогда почему с ним происходит все это? Хочется  повесить  на
грудь, как ожерелье дикаря, созвездие огней ночного города.  Нырнуть  во
вспоротое клинками света чрево кабака.., засадить в  себя  ударную  дозу
выпивки, потом еще и еще - чтобы прекратилось  бессмысленное  копание  в
себе.  Тоска,  алкоголь...   Нет,   только   кровавый   азарт   охотника
поддерживает слепое желание жить.
   -  Не  сегодня,  -  громко  сказал  он,  напугав   голосом   какую-то
припозднившуюся старушку, - не сегодня.
   Знакомая десятиэтажка, испещренная светящимися окнами, выросла  перед
глазами, как подводный утес, облепленный моллюсками. Ему показалось, что
воздух преграждает путь, как витая чугунная ограда, и он начал  молотить
кулаками по пустоте. До  тех  пор,  пока  скользнувшая  по  лбу  горячая
струйка пота не образумила. Посмотрел вверх. Окна сейчас не горят, но не
может того быть, чтобы там сменили замок. Не может!
   Он поднялся пешком на восьмой этаж и, не дожидаясь, пока  его  увидит
кто-то из соседей, вслепую открыл дверь. На площадке было светло, но  он
не смотрел ни на ключ, ни на дверь. Руки сами все делали.
   Напряженный, как струна, он  вошел  внутрь.  Слух  царапнула  хриплая
тишина.
   Где-то наверху на  одной  ноте  пел  водопроводный  кран.  Не  снимая
перчаток, он включил свет в  прихожей  и,  вскинув  глаза,  увидел  свое
отражение. Ему стало так жутко, что он произнес вслух:
   - Вот такие дела... Правда, ты дурак?
   Не разуваясь, прошел в квартиру и снял с полки  фотоальбом.  Из  него
выпала фотография. Он подобрал ее и долго смотрел неподвижным  взглядом.
Фото, казалось, тяжелело, становилось неподъемным. Он перевернул  снимок
и увидел на обороте строки, написанные торопливым почерком. Он не мог не
узнать этот почерк, пусть даже строкам, испещрившим  оборот  фотографии,
было шесть или семь лет. Он прочитал:

   А в хриплом воздухе дрожа, не глядя вниз,
   Молясь, волнуясь и боясь сорваться,
   Мне в сердце вполз измученный каприз,
   Желавший нежностью и счастьем называться...

   Фотография выпала из пальцев. Нет, наверно, он сам бросил ее.  Теперь
уже не были важны глупые эти юношеские  строки,  пришедшиеся  так  не  к
месту и так не ко времени. Не надо!
   Он постарался  сосредоточиться,  разорвать  сжимающийся  вокруг  него
удушливый кокон тишины, ожидающей, что будет.
   Он рванул на себе куртку и, ломая звуками шагов пространство, вышел в
соседнюю комнату.
   Тут он откинул ковровое покрытие, устилающее пол. Нажал на  паркетину
и обнажил черную пустоту тайника. Нырнула и вынырнула черная перчатка, и
в затянутых черной телячьей кожей  пальцах  оказался  пистолет  "ТТ".  С
заботливо навинченным глушителем.
   Он посмотрел на оружие и, глянув  на  себя  в  большое,  от  пола  до
потолка, зеркало, пробормотал:
   - Молясь, волнуясь и...
   Сработал предохранитель. Палец лег на курок.
   - ..боясь сорваться.
   Два выстрела сухо раскололи комнатный воздух. Два отверстия от пуль с
расползающимися, как свежевытканная  паутина,  трещинками  появились  на
зеркале, отразившем лицо будущего убийцы.
   Сидели до утра. Казалось,  позабыты  все  недавние  страхи.  Человек,
который вызвал такую неприкрыто отрицательную реакцию и у  Лукина,  и  у
Лео-Лео  Эллера,  оказался  очень  милым   и   добродушным,   прекрасным
собеседником. По крайней мере, вор в законе Кум за  то  время,  пока  мы
сидели в его обществе, ни словом, ни полунамеком не  выказал  того,  что
принадлежит он к элите преступного мира.  Он  вполне  бы  мог  сойти  за
вышедшего на пенсию врача или военного.
   Его легко можно было принять и за геолога, потому что он много раз  в
подробностях упоминал такие далекие и глухие  уголки,  которые  известны
разве что этим бродягам.
   С каждым сидящим за столом Иван Ильич Куманов поговорил на его языке.
С Эллером обсудил сюжет и особенности  съемки  будущего  фильма,  слегка
пройдясь по такому примечательному аспекту, как бюджет.
   С Лукиным пошутил насчет коррупции в чиновничьих кругах, приведя  ряд
нотариально-юридических терминов. Сестре  Лидии  ввернул  что-то  насчет
диеты, а когда  она  вознамерилась  уж  было  обидеться,  то  немедленно
пообещал ей роль у самого Леонарда Леонтьевича.
   - Не главную, конечно, Лида, но достойную, - заключил Куманов.
   Со мной же он говорил  дольше  всего.  Я-то  сама  произнесла  только
несколько фраз, зато он рассуждал о знакомстве  своем  с  Бжезинским,  о
красотах нашего города, о философии и женской красоте, а  потом,  лукаво
поглядывая на Эллера, заявил:
   - Кстати, я только "за", когда молодая женщина сочетается  браком  со
зрелым мужчиной. Вот взять хотя бы Леонарда Леонтьевича  и  милую  Алину
Борисовну.
   Прекрасная пара! Прекрасная. А вот Лидка с  Лешкой  -  как  персонажи
сказки "Заяц и лиса": "Была у лисы изба  ледяная,  а  у  зайца  лубяная.
Пришла весна, у лисы изба и растаяла..." Это я к тому,  что  всему  свое
время.
   - Ты сам говорил, Ваня, что мне нужно замуж, причем неважно, за кого,
- ляпнула подвыпившая Лидия Ильинична, полулежа выступающими телесами на
столе. - Причем советовал лежалый товар не приобретать. Вот я и вышла за
свеженького. Ле-ооша-а! Поехали домой. Я спать хочу.
   - Леонард Леонтьевич, выйдем на пару минут, - предложил Иван Ильич, -
у меня к вам небольшая дружеская  просьба.  Ты,  Аля,  посиди  пока  что
здесь. Если будет скучно, вызови этого, как его... Сережу.
   - Вышедкевича? - дрогнувшим голосом спросил Эллер.
   - Его. Пойдем, Леонард Леонтьич. Покурим, побеседуем по старинке.
   И Кум, взяв под руку бледного и крепко хмельного моего  работодателя,
направился с ним на балкон, превращенный нынешними хозяевами особняка  в
крытую веранду с гирляндами зеленых лиан и курительными урнами.
   - Ох, Лешка... - выговорила Лидия Ильинична и грубо  обняла  мужа  за
шею. Тот кротко моргал, так, что мне стало его даже жалко. - Что, Лукин,
часто мне изменяешь, кобелиная твоя душа? А-а,  не  строй  глазки!  Я  ж
знаю, что ты у нас мальчик на-прокат... то есть нарасхват. А вот  скажи,
Алька, он с тобой, как ты из заграниц вернулась, спал уже? Что, нет? Так
и бля-а.., блю-дешь.., ээ.., линию поведения?  Да-а  ладно-о!  Так  я  и
поверила. А твой охранничек смазливый, Коля Серов..,  у  тебя  сейчас  в
резерве, поди, хранится? А молью траченный...
   Лукин крепился, но при последних словах вскочил и рявкнул на  несущую
чушь супружницу:
   - Мозги у тебя молью траченные, коррова!  Ты  че  несешь?  Ну  че  ты
несешь, овца?
   Домой поехали!
   Лидия Ильинична задохнулась от возмущения и, схватив со стола блюдо с
жарким, швырнула его в Лукина. Полетели брызги  соуса.  Я  выскочила  из
апартаментов, как чертик из табакерки. Только  чужих  семейных  разборок
мне и не хватало для полного счастья!
   Я оказалась в коротком узком коридоре,  в  конце  которого  виднелась
полуприкрытая дверь из матового стекла с позолоченной ручкой, на которой
висел чей-то галстук.
   Нет, не чей-то, галстук Леонарда Леонтьевича.
   Я неслышно приблизилась к двери, прислонившись лопатками к стене.  Не
знаю, что дернуло меня послушать, о чем мило беседуют на балконе  Кум  и
Эллер. Наверное, пресловутая интуиция, звериный инстинкт,  который,  как
хорошая почва, был разработан,  щедро  удобрен  и  культивирован  еще  в
"Сигме".
   Я присела у стены и напрягла слух.  До  меня  долетели  лишь  обрывки
коротко бухающих слов, и пришлось рискнуть - подобраться непосредственно
к приоткрытой двери. Оттуда тянуло прохладой, но куда  большим  холодом,
прямо морозом, как если бы распахнуть настежь окно зимой и встать  перед
ним, меня прохватило, когда я услышала:
   - Я ведь долго не буду торкаться, Лео.
   Ты за базар отвечай, а то я не посмотрю, что ты у нас типа гений.
   Это был голос Куманова. Но какой!
   Я даже не сразу его узнала. Даже подобия той  теплоты  и  нарочитого,
подчеркнутого добродушия, что рокотали в голосе Ивана Ильича за  столом,
в компании, не осталось. Голос был поставлен  жестко,  отточенно,  слова
падали тяжело и прямо-таки гвоздили:
   - Ты, Леонард Леонтьевич, мне тут порожняк не втюхивай,  как  говорят
герои твоего последнего фильма про бандитов.
   Разбогатеешь, приобрети фильтры для базара.  Дай  объявление:  "Куплю
инвалидную коляску и фильтры для базара". Сечешь поляну-то, маэстро?
   - Иван Ильич.., какую коляску? Ты, Иван Ильич.., я же не отказываюсь.
Ты не прав, Иван Иль...
   - Вот что, мой дорогой. Если бы я тебе  дал  денег  по  схеме  "на-ка
тебе, Лео, лавэ в долг", то я давно бы нашинковал тебя, как капусту, при
такой просрочке, какую ты  мне  тут  организовал.  Но  поскольку  деньги
выделялись как целевой кредит из средств  благотворительного  фонда,  то
будь добр, Леонард Леонтьевич, представить в бухгалтерию  отчетность,  а
потом закрыть задолженность с процентами. Я и  так  списал  тебе  больше
половины долга. Но если бы ты работал!..
   - А я что делаю?
   - Ты? Хочешь, я опишу тебе, куда  делись  отпущенные  тебе  на  фильм
десять миллионов долларов?
   Я едва удержалась  от  удивленного  восклицания,  которое  немедленно
выдало бы меня с потрохами. Десять миллионов  долларов...  Ничего  себе!
Помнится, Леонард Леонтьевич  отчитал  меня  как  первоклашку,  когда  я
только  осведомилась  об  источниках  финансирования  его  фильмов.  Он,
дескать, не берет грязных и кровавых денег. А тут, видишь  ли..,  десять
миллионов "зеленых"!
   - Иван Ильич... - нерешительно выговорил Эллер.
   - Нет, я тебе все ж скажу, Леонард Леонтьич, куда ты потратил деньги.
Ты их почти все - проиграл. В игорных домах, в казино, черт  знает  где.
Просадил ты их попросту!
   А потом я читаю в газетах твои жалобы, что, дескать, продюсеры жлобы,
средств отпускают в недостаточном количестве, так что и на  массовку,  и
на основных актеров не хватает денег! Вот и не идут к тебе профессионалы
в твои проекты, потому что ты им не платишь. А не  платишь  потому,  что
деньги растратил. Да на данные тебе деньги можно такого говна, какое  ты
снимаешь, вагон и маленькую тележку отснять, и еще сбоку привесить!
   - Но, Иван Ильич, ты не совсем верно понимаешь ситуацию. Я готов дать
финансовый отчет по средствам. Ты поверишь, у меня все деньги шли строго
на дело, а если и были какие проколы, они носили случайный  характер.  И
возводить их в закономерность  никак  нельзя.  Тебе,  Иван  Ильич,  дали
неверную информацию. А Борис Оттобальдович за меня поручался.  Так  что,
если что...
   - Не надо валить на Бжезинского! Он за тебя не поручался.  Он  просто
сказал, что если есть свободные средства, то можно  вложить  их  в  твой
фильм. Он о тебе лучшего мнения, чем ты думаешь.
   - Я знаю, но все-таки... Словом, завтра же  у  тебя  будет  отчет  по
тратам.
   - Да на хрена мне эта макулатура? Я все равно в бухгалтерии ни  хрена
не смыслю.
   Отписки свои можешь как туалетную бумагу использовать, если уже и  на
рулон пипифакса денег не осталось. В общем, мой разговор  короткий:  жду
от тебя возврата кредита. И от своих слов не  отказываюсь:  пять  двести
пятьдесят я тебе списал,  осталось  четыре  миллиона  семьсот  пятьдесят
долларов.
   С процентами набегает примерно пять "лимонов". Вот  их  будь  любезен
вернуть в самый короткий срок.  Кстати,  я  ведь  предупреждал  тебя  по
телефону месяц назад, что Бжезинский отсоветовал мне вкладываться в тебя
и что нужно потребовать возврата кредита. Предупреждал?
   - Да...
   - В общем, теперь так. Если  ты,  Лео,  не  озаботишься  возвращением
денег в течение ближайшей недели, то сам понимаешь.., ни к чему хорошему
это не приведет. Вплоть до самых серьезных осложнений. Я  не  буду  тебя
пугать. Пугает только шушера. Прошу тебя как друга, Лео,  -  голос  Кума
снова стал мягким, податливым и бесцветным, - найди деньги.  Я  не  хочу
портить с тобой отношений. Не думаю, что такому человеку,  как  ты,  эти
деньги встанут в проблему. В конце концов, одна  твоя  новая  московская
квартира стоит около миллиона долларов. Бомжом  не  останешься,  у  тебя
недвижимости достаточно. В случае  чего  годиков  пять  воздержишься  от
мотовства, приучишься жить поскромнее. Ну.., чего тебе объяснять? Ладно.
Я сказал. Пойдем к столу. Слушай, Леонард Леонтьич, у тебя  такое  лицо,
словно у тебя пропал аппетит.
   "Он  еще  и  издевается",  -  подумала  я,  отстраняясь  от  стены  и
возвращаясь обратно по коридору в комнату, где за столом сидели Лукин  и
его супруга. Говоря по чести, они  уже  не  сидели:  Лукин  прятался  за
валиком кресла, а Лидия  Ильинична  с  меткостью,  достойной  Вильгельма
Телля,  и  скорострельностью,   которой   позавидовала   бы   реактивная
установка, метала в него наличные столовые приборы.
   Мое появление положило конец этой чудной карательной процедуре.
   Буквально через минуту после  меня  в  кабинет  вошли  Кум  и  Эллер.
Куманов ласково улыбался  и  напоминал  почтенного  доктора,  пришедшего
лечить от простуды.
   Леонард Леонтьевич же, несмотря на все  свои  актерские  данные,  был
подавлен и поминутно облизывал пересохшие губы. Один  из  его  усов  был
чуть испачкан в крови: мэтр до крови прокусил себе губу...
   - Нам пора,  Лида,  -  сказал  Кум.  -  Я  вижу,  вы  с  Алексеем  не
стесняетесь в чувствах.  Идите  уж!  Что  глядите?  -  повернулся  он  к
невозмутимо  созерцающему  разгром   служителю   заведения.   -   Идите,
подсчитывайте. Счет подайте мне.

Глава 11

   Лукины и Иван  Ильич  Куманов,  скептически  посмеивающийся  и  нежно
гладящий свою разбушевавшуюся  сестру  по  руке,  покинули  апартаменты,
предоставленные  нам  под  кутеж,  а   вообще-то   предназначенные   для
увеселений дирекции.
   Счет, выставленный  к  оплате,  думаю,  был  соответствующим.  Казино
"Валенсия" от сегодняшнего нашего посещения, прямо скажем, не обеднело.
   Когда мы с Эллером остались наедине - Вышедкевич,  который  наряду  с
двумя охранниками Кума дожидался у дверей апартаментов, еще не вошел,  -
я сказала довольно резко:
   - А теперь, Лео-Лео, пора прекратить считать меня за дуру. Я понимаю,
вам  гонор  не  дает  покоя.  Ну  не   можете   вы   поведать   какой-то
провинциальной девушке то, что камнем лежит у вас  на  сердце!  Глупо  и
совершенно ненужно. А-а, вот Сережа. Иди-ка сюда!
   Вышедкевич подошел ближе, и я его спросила:
   - Скажи, Сережа, ты  знал,  что  твой  босс  должен  Куманову,  этому
нехорошему бандиту, пять миллионов долларов?
   Вышедкевич  вздрогнул,  и   брови   его   поднялись   шалашиком.   Он
вопросительно  глянул  на  бледного  Эллера,  который  при  моих  словах
вскинулся,  но  не  сумел  выжать  из  себя   слова,   только   какое-то
раздавленное мычание.
   - Знал? - настаивала я.
   - Это не мое дело, - тихо ответил Сережа. - Мое дело безопасность,  а
в финансирование фильмов я не  вхожу.  Нет,  я  был  в  курсе,  что  там
какие-то.., эти.., кредиты идут. Но по цифрам расклад не знал.
   - Понятно, - сказала я резко, - в партизан играете.  Молодцы,  нечего
сказать.
   Вы, конечно, Леонард Леонтьевич, величина всероссийского масштаба, но
тем более лестно для кого-то вас, извиняюсь за выражение, завалить.
   Мой  "супруг"  безмолвствовал.  Потом  перевел   взгляд   на   угрюмо
молчавшего Сережу Вышедкевича и проговорил:
   - У меня вот какая мысль появилась.
   Не было ли то, что сделал Калинин,  заказом,  сброшенным  со  стороны
Кума? Конечно, не напрямую - Кум с такой шушерой, как  Гена  Калинин,  и
разговаривать не будет, - а через посредников? Кто знает, а?
   Ведь то, что говорили тебе, Женя, Тугрик и его бригадир Калинин,  это
же.., совершеннейший бред. Может, хотели - припугнуть?
   - Да? Припугнуть? Как бы не так, Леонард Леонтьевич. Тогда не было бы
Генычу смысла везти меня за город, не было бы  смысла  приплетать  имена
своей сестры и Славы Грицына...
   - А может, Грицын... - начал было Вышедкевич, но я прервала его:
   - Теория, милый друг, теория.  Мы  можем  взять  на  карандашик,  для
подозрений, любого. Абсолютно любого из  нашего  окружения.  К  примеру,
Бориса Оттобальдовича Бжезинского.
   - Да эта скотина... - запальчиво  воскликнул  Эллер,  но  я  спокойно
продолжала:
   - Или, допустим, Лешу Лукина и его жену даже. Что  ходить  далеко  за
примерами? Теоретически можно подозревать, скажем... Сережу Вышедкевича.
   - В чем? - оторопело откликнулся тот.
   - Да в чем угодно! Только начни упражняться в криминальной софистике,
и можно доказать все на свете.
   -  Говорят,  один  античный  мудрец,  развлекаясь,  доказывал   своим
ученикам, что дважды два равно пяти, - осторожно заметил Эллер.
   - Ну вот пожалуйста. А ведь то, что происходит, отнюдь не дважды два.
Только деньги,  боюсь,  придется  вам  найти,  Леонард  Леонтьевич.  Или
договориться с Кумом на отсрочку  или  списание  долга.  Потому  что  я,
конечно, могу многое, но чтобы защитить от  Куманова..,  это,  простите,
слишком. Это вообще за пределами человеческих возможностей.
   Леонард Леонтьевич поднял ко  мне  взмокшее  лицо.  Ко  лбу  прилипла
влажная прядь седеющих волос. Глаза режиссера вдохновенно горели, словно
ему только что пришел в голову  блестящий  поворот  сюжета  в  снимаемом
фильме. Но сказал Эллер совершенно иное:
   - Вы правы, нужно искать деньги. И я  этим  займусь.  А  еще  я  хочу
сказать вот что.
   Вы можете на меня разозлиться, Женя, но я вам все равно скажу: будьте
осторожны.
   Именно вы. У меня интуиция.., творческая интуиция, и я чувствую:  вам
грозит опасность. Вы, конечно, можете сказать, что у вас  вообще  работа
такая - опасная и что я вас нанимал как раз  для  того,  чтобы  вы  были
осторожны за себя и за того парня.., точнее, за ту девушку. За Алину. Но
мне кажется.., мне кажется...
   -  Когда  кажется,  креститься  надо,  -  вдруг  чуть  ли  не  злобно
пробормотал Вышедкевич, чем-то, видимо, недовольный.
   - Что же  тебе  кажется,  милый  Лео-Лео?  -  внедряя  в  свой  голос
мурлычущие обертоны Алины Эллер, проговорила я. - Только не  расстраивай
свою девочку.
   Он не обратил внимания на мой демарш.
   -  Мне  кажется,  что  нападение  может   повториться...   В   общем,
берегитесь, Женя, чтобы не произошло непоправимое.
   Я хотела было возразить Эллеру,  но  натолкнулась  на  его  взгляд  и
увидела,  как  горят  его   глаза.   Режиссер   опять   путал   кино   с
действительностью. Наверное, внутри его уже  отматывался  клубок  бурных
событий, которых еще не было,  но  которые  могли  "родиться"  в  бурной
фантазии маэстро.
   Тогда я еще не знала, насколько Эллер прав.
   - Это похоже.., ну.., как будто приснился кошмар, - сказал он. - А  я
часто переношу свои кошмары на съемочную площадку.
   -  Заметно,  -  снова  заворчал  Вышедкевич,  -  достаточно  спросить
массовку.
   - Не бурчи, Сережа. Поехали?
   - А куда мы поедем? - спросила я.
   Эллер непринужденно  улыбнулся,  как  будто  не  было  этого  жуткого
разговора с Кумом и разглагольствов