Татьяна ПОЛЯКОВА
   ОТПЕТЫЕ ПЛУТОВКИ



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


   Конечно, глупо было тащиться на дачу в такое время. Я поняла  это,  когда
начался дождь. Накрапывать стало, как  только  я  выехала  из  города.  Небо
серое, мутное, я в машине поежилась и включила печку, тогда и подумала: "Кой
черт я туда еду?" Можно  было  вернуться.  Честно  говоря,  вернуться  очень
хотелось. Выпить чаю и лечь в теплую постель. И наплевать  на  Димку,  пусть
говорит, что угодно. Если бы у меня ума было побольше, так бы и сделала, но,
видно. Бог обидел меня  разумом,  зато  упрямством  наградил  ослиным,  и  я
продолжала ехать вперед, вглядываясь в темноту за лобовым стеклом.  А  дождь
потихоньку разошелся и где-то на полдороге  перешел  в  тропический  ливень.
Теперь моя затея выглядела просто дурацкой.
   Дача находилась в глухой деревушке, в сорока пяти километрах  от  города,
причем из этих сорока пяти километра три надо  было  пилить  по  проселочной
дороге. Я представила, что там сейчас  творится,  и  всерьез  засомневалась:
удастся ли мне сегодня заночевать под крышей. Да если  и  доберусь,  радость
небольшая: в доме холодно, сыро. Можно, конечно, податься  к  соседке,  тете
Кате, она будет рада. Выпить чаю из самовара, потом  забраться  на  печку  и
слушать дождь за окном. Я взглянула на часы: девять. Если дорогу не размыло,
через полчаса буду в деревне, тетя Катя смотрит телевизор до десяти.
   Тут  с  "дворниками"  что-то   случилось,   я   чертыхнулась,   пощелкала
включателем, "дворники" заработали, но как-то подозрительно неритмично.  Мне
опять захотелось вернуться. Необязательно домой, можно к папе. Я  вздохнула.
Конечно, придется объяснять, почему явилась на ночь глядя. Папа расстроится.
Димку он терпеть не мог, хотя от меня это скрывал. Однако на прошлой  неделе
папа не выдержал и после очередной нашей с Димкой ссоры сердито  заявил:  "Я
твоему мужу морду набью", - что было на моего отца совершенно не похоже.
   Надо признать: с Димкой мы жили плохо. Выходить  за  него  замуж  мне  не
следовало, хотя, если разобраться, не последнюю роль  в  этом  браке  сыграл
отец.
   Отца я всегда очень любила. Мама  вечно  была  занята  в  школе:  сначала
учительницей, потом завучем, а затем и директором. Может, она и в самом деле
была замечательным педагогом, но на меня у нее времени не  хватало.  Сколько
помню себя, мама приходила домой усталой, падала на  диван  и  говорила:  "У
меня сил осталось - еле-еле телевизор посмотреть".  Зато  у  отца  для  меня
всегда было время: и на рыбалку с собой возьмет, и на лыжную прогулку, а  на
концерте в музыкальной школе  он  всегда  сидел  в  первом  ряду:  огромный,
веселый, добрый.
   Вообще, детство у меня было  счастливым.  До  восьмого  класса.  Когда  я
перешла в восьмой, отца посадили. Трудно объяснить, что  я  пережила  тогда.
Было это чудовищно, в особенности то, что мама сразу же развелась  с  отцом.
Она кричала: "Жулик, ворюга бессовестный, опозорил  семью,  пусть  сгниет  в
тюрьме!" Для меня отец стал страдальцем и едва ли не героем, что-то  среднее
между  Робин  Гудом  и  Котовским.  Я  писала  ему  длинные  письма,   ждала
почтальона,  ревела,  если  ящик  оказывался  пустым,  и  целовала  конверт,
подписанный отцовской рукой. Мне было наплевать, что о нем  говорят  другие,
я-то знала: он лучше всех.
   Маму все это злило чрезвычайно, очень скоро начались скандалы, в  которые
охотно встревал отчим (мама через полгода после ареста  отца  вышла  замуж),
потом у меня появился брат, в  общем,  в  восемнадцать  лет  я  оказалась  в
квартире отчима, предоставленная самой  себе.  Я  училась  в  институте,  по
вечерам мыла полы в поликлинике, откладывала каждую копейку и с  нетерпением
ждала, когда вернется отец. Наконец этот день настал.
   Я поехала встречать  отца.  Перед  этим  неделю  бегала  по  магазинам  и
выбирала ему одежду - на это ушли почти все мои сбережения. Я и помыслить не
могла, что он появится в городе в чем-то старом или, спаси Бог, в  тюремном.
Боялась, что в этом случае он будет чувствовать себя неловко. Как  только  я
его увидела, все это мне показалось страшной чепухой: отец мог быть одет  во
что угодно, хоть в полосатую робу, он все равно оставался  самим  собой.  Он
был лучше всех.
   - Пап, - заревела я, а он подхватил меня на руки,  целовал,  смеялся  как
сумасшедший и нес на согнутом локте, как в детстве, пока я,  пряча  лицо  на
его груди, не попросила, шалея от счастья:
   - Отпусти.
   - Здравствуй, Мальвинка, - сказал он. Вообще-то  меня  Машкой  зовут,  но
отцу больше нравится так.
   И стали мы жить вдвоем. Это время было самым  счастливым  в  моей  жизни,
хотя поначалу возникло много проблем: отцу трудно было устроиться на работу,
соседи злословили, да мало ли всего... Главное, мы  были  вместе.  Отец  был
счастлив, я это видела, чувствовала и порхала, словно на крыльях.
   - Слушай, - сказал он однажды. - Не пора ли тебе замуж?
   - Избавиться от меня хочешь, сбыть с рук?
   - Нет, котенок, не хочу. По мне, век бы так жить, только молодой  девушке
нужен возлюбленный, а у тебя что? Женька, Игорь, телефон целый день  трещит,
а в кино табуном идете.
   - Игорь мне нравится, - сказала я.
   - Тащи сюда, я на него посмотрю. Папа посмотрел и добродушно изрек:
   - Неплохой парнишка, только... Этого "только"  как  раз  хватило  на  то,
чтобы Игорь потерял для меня всякую ценность. В парнях у меня недостатка  не
было, но как-то так  всегда  выходило,  что  рядом  с  отцом  они  выглядели
невзрачно. А время шло. Институт был позади, на работе поначалу  мужчины  на
меня охотно поглядывали, но и им это вскоре надоело, папа тревожился,  и  я,
вдруг испугавшись, твердо решила выйти замуж за  первого  приличного  парня,
рискнувшего сделать мне предложение.
   Тут и подвернулся Димка. Был он самым стойким  моим  поклонником,  еще  с
третьего класса. Мы вместе учились в школе, потом в институте. Он предложил,
и я согласилась. Папа сказал:
   - Вот и хорошо. - Но счастья в его глазах не было, как не стало счастья и
в моей жизни. Наше с Димкой супружество  не  задалось  с  самого  начала.  И
камнем преткновения стал мой отец.
   -  Откуда  у  него  деньги?  -  начинал  Димка  бесконечный  монолог.   -
Допляшется, опять сядет. Ты хоть знаешь, чем он занимается, этот твой  Павел
Сергеевич?
   Тут меня обычно прорывало:
   - Он не мой Павел Сергеевич, он мой отец, чтоб ты знал.
   Больше всего меня злило, что от отцовских  денег  Димка  не  отказывался.
Двухкомнатную квартиру нам купил отец, и обстановку, и машину, и даже гараж.
Димка воспринимал это как должное, но отца иначе как бандитом не называл.
   Уже сколько раз я всерьез думала о разводе. Ссорились мы все чаще, слова,
произносимые при этом, становились все обиднее, пока три недели назад  Димка
в бешенстве не дал мне пощечину. Что-то во мне разом оборвалось. Я уехала  к
отцу,  плакала,  хотя  сказать  правду  постеснялась,  отец  сидел   хмурый,
непривычно молчаливый, а потом заявил:
   - Я твоему мужу морду набью. На следующий  день  Димка  встретил  меня  с
работы, просил прощения,  даже  плакал.  Я  простила,  но  за  эту  пощечину
перестала его уважать. Стал он для меня кем-то вроде капризного  ребенка:  и
утомительно с ним, и жалко.
   Несколько дней Димка держался, скандалы  вроде  бы  прекратились,  только
ненадолго. Сегодняшний вспыхнул  из-за  Юльки.  Юлька,  подруга  отца,  была
старше меня на три года, мы с ней сразу подружились, а потом и  вовсе  стали
закадычными подругами. Отца она очень любила, уже год  они  жили  вместе,  и
ничего плохого я в этом не видела. Димку же это злило чрезвычайно. Юльку  он
и за глаза и в глаза иначе как содержанкой не называл, на что она  неизменно
отвечала: "Лучше быть содержанкой Павла Сергеевича, чем женой  такого  осла,
как ты". Димка выходил из себя, а Юлька смеялась.
   Ко всем моим несчастьям прибавилось еще одно: меня "сократили" на работе.
Работник я, по моему собственному  мнению,  была  неплохой,  а  потому  было
вдвойне обидно. Вызвал меня начальник, горестно вздохнул и сказал:
   - Машенька, пойми правильно: у Светки двое детей, Ольга  с  ребенком  без
мужа, Нине Сергеевне четыре года до пенсии, а Сокращать кого-то надо.  Ты  у
нас не бедствуешь, детей у тебя нет, что прикажешь делать?
   Пришла домой, реву от обиды, а Димка мне:
   - Теперь домохозяйкой станешь? Бассейн,  шейпинг,  сауна  с  Юленькой  на
пару.
   Я хлопнула дверью - и к отцу. Папа меня обнял, Юлька заварила чай,  и  мы
втроем повозмущались всеобщей несправедливостью. Потом папа сказал:
   - Не  переживай.  Найдем  работу.  Я  поспрашиваю.  Не  торопясь  подыщем
что-нибудь путное. О деньгах не думай.
   - Меня Димка со свету сживет, - мрачно предположила я.
   - Твой Димка пусть лучше начнет деньги зарабатывать, а потом уж со  свету
сживать, - сказала Юлька. - Что хочешь говори, а парень он никчемный.
   - Перестань, - перебил папа. Юлька замолчала, но чувствовалось,  что  она
много чего еще хотела сказать в Димкин адрес.
   Муж приехал за мной часов в девять, в квартиру не вошел и вообще вел себя
по-дурацки.
   - Останься, - шепнула мне Юлька, но я  покачала  головой.  Папа  стоял  в
дверях и смотрел на нас, лицо у него было сердитое.
   Потому сегодня я к ним и не поехала. Что отца лишний раз расстраивать? Не
по душе ему было мое замужество. Первые месяцы после свадьбы он шутил:
   - Когда меня дедом сделаешь? - А теперь спрашивал, едва ли не со страхом:
   - Ты не беременна? - И облегченно вздыхал, услышав "нет".
   Долго такая жизнь продолжаться не могла, даже Димка  это  чувствовал,  но
остановиться уже не мог. О чем бы мы ни говорили, все неизменно сводилось  к
одному: твой папаша - уголовник. Иногда я с ужасом ловила себя на мысли, что
совершенно серьезно желаю Димке провалиться к чертовой матери.
   Впрочем, сейчас он не казался  мне  таким  уж  скверным  мужем.  Я  стала
вспоминать его положительные качества, вновь подумала о проселочной  дороге,
по которой предстояло проехать на моих "Жигулях", и тоскливо вглядывалась  в
сумрак хмурого апрельского вечера.  Дорога  шла  через  лес,  высокие  сосны
выглядели мрачно, и я  всерьез  подумала  вернуться,  вот  тут-то  машина  и
заглохла. Промучившись минут десять, я с тоской поняла, что  заводиться  она
не собирается. Такое случалось и раньше, только  не  в  дождь,  в  лесу,  на
дороге, где и днем движение не Бог весть какое, а вечером и вовсе  ни  души.
Обычно всегда находились помощники, однако сегодня на  них  рассчитывать  не
приходилось. Я включила приемник, прослушала пару песенок, утешая себя  тем,
что кто-нибудь все равно поедет мимо и поможет.
   К одиннадцати я стала свыкаться с мыслью, что заночевать придется  здесь.
Ночи холодные, до ближайшего села километров восемь, да и кто меня пустит  в
такое время? Чертыхнувшись, я вышла из машины и подняла  капот.  Дождь  лил,
как из ведра, и я сразу промокла. Под капотом не  было  ничего  интересного,
единственное, что я  могла,  проверить  клеммы  на  аккумуляторе,  что  я  и
сделала, само собой, без всякой надежды на успех.
   Из-за дождя я не услышала шагов и, скорее даже не увидев, а  почувствовав
присутствие человека, подняла голову и замерла с открытым ртом: рядом  стоял
здоровенный детина в куртке с капюшоном. Лица его в темноте я не разглядела,
но было в этом появлении что-то настолько зловещее,  что  сердце  мое  жалко
екнуло и куда-то провалилось. Полминуты мы стояли молча, не  двигаясь.  Руки
он держал в карманах, ни сумки, ни удочки, ничего, что указывало бы  на  то,
что может делать человек в это время на пустынной дороге в лесу?
   - Ну, что там? - спросил он. Голос  низкий,  неприятный.  Я  дернулась  и
глупо сказала:
   - Не знаю.
   - Дай посмотрю.
   Он сунул голову под капот, а я замерла рядом,  вглядываясь  в  темноту  с
надеждой, что сверкнут фары и появится машина. От хлопка капота  я  едва  не
подпрыгнула.
   Он зашел с правой стороны, открыл дверь, согнувшись чуть ли  не  пополам,
сунул мощные плечи в машину и повернул ключ. Мотор заработал.  Я  не  знала,
радоваться этому или нет.
   Кажется, он разглядывал меня в темноте, сердце мое вернулось из пяток, но
ритмично стучать не спешило.
   - Ты куда едешь? - спросил он, опершись на дверь.
   - В Гаврилово, то есть не совсем  туда,  мне  сворачивать  в  сторону,  -
торопливо ответила я.
   - Годится.
   Он сел на водительское сиденье и открыл дверь мне.
   - Садись. - Пока я пыталась что-то сказать, он хмуро заметил:
   - Я думал, ты промокла.
   Словно в трансе, я села рядом. Зубы у меня  стучали  так  громко,  что  в
другое время я бы засмеялась, только не сейчас. Капюшон он не снял,  и  лица
его я по-прежнему не видела, но и так чувствовала, что человек  он  опасный.
Это ощущение  было  настолько  острым,  что  я  едва  сдержалась,  чтобы  не
закричать и не  выпрыгнуть  из  машины.  Он  молчал,  и  я  молчала,  искоса
разглядывая его. Голосил приемник, а дорога была по-прежнему пустынной.  Тут
я  вспомнила  утреннее  сообщение  по  радио  о  бежавших  из  тюрьмы  троих
заключенных и в ужасе уставилась на моего  попутчика.  Ничего  нового  я  не
увидела: капюшон и серое пятно лица,
   - Вы в Гаврилове живете? - стараясь быть спокойной, спросила я.
   - Нет.
   -  Там  у  вас  родственники?  -  Мне  и  так  было  ясно,  что   никаких
родственников у него нет, но я продолжала расспрашивать:  звук  собственного
голоса успокаивал.
   - Нет, - опять ответил он.
   - А, значит, вы едете дальше?
   - Вроде того.
   Я сунула руки в карманы, чтобы не видеть, как  дрожат  пальцы.  Если  ему
нужна  машина,  он  мог  уехать  сразу...  А  если   это   маньяк,   завезет
куда-нибудь... но ведь мы были в лесу, тридцать метров в сторону - и ни одна
живая душа не найдет... Господи. Мне  стало  нехорошо,  я  приоткрыла  окно,
стараясь дышать ровнее. Холодные капли падали на лицо,  я  закрыла  глаза  и
попыталась молиться.
   - Где сворачивать? - спросил он. Я с тоской посмотрела на редкие  огни  в
селе и, запинаясь, сказала:
   - Вообще-то, я хотела заехать...
   - Сворачивать где? - опять спросил он. Голос звучал грозно.
   - Вот здесь, направо, - сказала я, пытаясь  сообразить,  чего  он  хочет.
Дорога была вполне сносной, видимо, дождь начался здесь недавно, и вскоре  я
увидела единственный зажженный в нашей деревне фонарь.
   - Здесь? - спросил он.
   - Здесь, - торопливо кивнула я и брякнула:
   - Третий дом.
   У тети Кати залаяла собака, а мы затормозили. Он  запер  машину  и  сунул
ключи в свой карман, я топталась рядом.
   - В доме кто? - спросил он. Врать было бессмысленно.
   - Никого.
   - Местечко класс. Пошли.
   Он пошел впереди, я за  ним.  Конечно,  я  могла  кинуться  к  соседке  и
перепугать ее до смерти или броситься  в  крайний  дом  к  Семену  Дмитричу,
дедку, помнившему гражданскую. В семи наших  домах  было  пять  жителей,  не
считая летних дачников, а какие сейчас дачники? Я рассматривала спину  перед
собой и думала, стараясь себя утешить, что  если  бы  этот  тип  хотел  меня
убить, то давно сделал бы это. Мы вошли в дом, я включила свет и затопталась
у порога, не зная, чем себя занять.
   - Пожрать есть что-нибудь? Собери. И одежду сухую дай, вымок весь.
   Я кинулась к шифоньеру искать старые Димкины джинсы  и  свитер,  а  потом
засуетилась на кухне. От газа и электрокамина в кухне стало тепло, я стащила
куртку и аккуратно ее развесила, думая при этом, что мне тоже не  мешало  бы
переодеться, но входить в переднюю я не  рискнула  и  грелась  возле  плиты.
Хлеба не бы-ло, зато была картошка, печенье, консервы и  чай.  Приготовление
ужина заняло чуть более получаса. Я собрала  на  стол,  прикрыв  кастрюлю  с
картошкой полотенцем, чтоб остывала медленней.
   - Все готово! - отважно крикнула я. Он  вышел  из  передней,  на  секунду
задержавшись на пороге, словно давая возможность рассмотреть  себя.  Димкины
джинсы ему не налезли, он остался в своих,  свитер  туго  обхватывал  мощную
грудь и здоровенные ручищи, рукава  едва  прикрывали  локти.  Выглядело  это
почему-то страшно. Бычья шея выпирала из  выреза  и  венчалась  по-тюремному
остриженной  головой  с  очень  неприятной  физиономией:  тяжелая   челюсть,
короткий нос, взгляд исподлобья. Тип тоже меня  разглядывал.  Я  затопталась
возле стола и с трудом выдавила из себя:
   - Садитесь.
   Бежавшие уголовники не шли из головы. Если есть классический тип  убийцы,
то вот он, передо мной, только топора в руках не хватает. Я поежилась.
   - Ты меня не  бойся,  -  неожиданно  сказал  он.  -  Я  безобидный.  -  И
улыбнулся, а я поразилась, как мгновенно переменилось его лицо. Улыбка  была
по-мальчишески дерзкой, а в глазах заплясали веселые чертенята. -  Как  тебя
звать? - спросил он.
   - Маша. Послушайте, у вас неприятности?
   - Ага. Вроде того. Поживу у тебя пару дней. Я  смирный.  -  Черти  в  его
глазах заплясали еще задорней.
   - Но... - Злить его мне совсем не хотелось. - Понимаете, мне завтра  надо
быть дома, собственно, я и приехала сюда на полчаса, вещи забрать. - Звучало
все это очень глупо, но ничего умнее в голову  не  приходило.  -  Муж  будет
беспокоиться и приедет утром, так что...
   - Муж, значит? - спросил он, запихивая в рот картошку. -  Что  ж,  муж  -
дело хорошее. С мужем решим завтра.
   - Слушайте, если вам нужна машина  или  деньги,  у  меня  немного,  но...
берите, честное слово, я никому ничего не скажу.
   - Вот это правильно, потому что если  вдруг  передумаешь,  -  он  стиснул
кастрюлю здоровенными ручищами, и она неожиданно легко смялась, - вот это  я
сделаю с твоей головой. Здорово, да?
   Черти в его глазах исполняли сумасшедший канкан.
   - Здорово, - ошалело согласилась я. - А обратно нельзя?
   - Можно, - кивнул он и разогнул стенки кастрюли, правда, лучше  выглядеть
от этого она не стала. Вид изувеченной кастрюли в сочетании с лихой  улыбкой
на подозрительной физиономии окончательно убедили меня  в  том,  что  передо
мной опасный псих. Я кашлянула и спросила:
   - А как зовут вас?
   - Сашкой зови. И не выкай, смешно.
   Психов злить нельзя, это я знала точно и с готовностью кивнула.
   - Чай будешь?
   - Буду. А водки нет?
   - Нет.
   - Жаль. Не помешала бы по такой погоде. Водку-то пьешь, Марья?
   - Не пью.
   - Заметно. Скромница. И муж не пьет? -  Черти  в  его  глазах  продолжали
резвиться.
   - Не пьет.
   - Молодец. А дети у тебя есть?
   - Нет.
   - Что ж так?
   - А вот это не твое дело, - не выдержала я.
   - Точно. Не мое - А ты ничего, храбрая.
   - Сам сказал, чтоб не боялась.
   - И не бойся. Чего меня бояться. Я тихий... когда  водку  не  пью.  -  Он
подмигнул и добавил:
   - Наливай чаю.
   Было все это непередаваемо глупо и нелепо, я продолжала его разглядывать,
пытаясь понять, чего стоит ждать от жизни в  ближайшее  время,  а  он  вдруг
спросил:
   - Волосы крашеные?
   - Нет, - растерялась я.
   - Надо же, свои.
   - У меня все свое, - опять разозлилась я.
   - Ну, это надо проверить. Я прикусила язык, а черти из его глаз  нахально
строили мне рожи.
   - Ладно, - поднялся он. - Показывай, где лечь.
   Я опять засуетилась. Застилала кровать и осторожно за  ним  наблюдала.  В
общем-то, он мог быть кем угодно, хотя сейчас я склонялась к мысли,  что  он
один из бежавших из тюрьмы типов. Я смотрела, как он двигается  по  комнате,
разглядывая нехитрые пожитки. Он взглянул через плечо, залихватски улыбнулся
и насмешливо проронил:
   - Постель, как на свадьбу, стелешь.
   - Слушай, - решительно сказала я. - Это нечестно. Мы  в  глухой  деревне,
личность ты темная, мне и так страшно, так что пугать меня необязательно.
   - Да это я так, не обращай внимания, - усмехнулся он.  -  Шучу.  Что  уж,
пошутить нельзя?
   - Хороши шутки, - пожала я плечами и пошла из комнаты.
   - Ты куда? - поинтересовался Сашка.
   - В туалет.
   - Дело нужное, пойдем, покажеш