тщетность своей затеи,  решил подойти к  дому  поближе.  Он  только на
минуту задержался, чтобы посмотреть на маленькую девочку, которая выгуливала
во дворе крохотную собачку в большом наморднике.  Чтобы намордник не спадал,
девочка привязала его веревочкой к ошейнику.
     - Кусается? - спросил Сократик.
     Девочка помолчала, потом ответила:
     - Нет, не кусается. Он еще щенок.
     - А зачем же ты ему надела намордник? - спросил Сократик.
     - Есть важная причина, - сказала девочка.
     Она  склонилась к  собачке  и  сняла  намордник.  Собачка  завизжала  и
несколько раз отрывисто, звонко тявкнула.
     Сократик подумал,  что  даже  у  собаки в  этом мире есть неприятности.
Потом он подумал:  хорошо бы еще о чем-нибудь поговорить с этой парочкой;  и
тут его осенило,  тут на  него снизошло вдохновение поиска,  и  он небрежно,
между прочим спросил:
     - Ты не знаешь,  Назаровы в  этом доме не живут?  -  Все у  него внутри
напряглось и задрожало, и он даже покраснел, дожидаясь ответа.
     - Назаровы? - переспросила девочка. - Там на втором этаже живет Петька,
он еще в детсад ходит, с папой и мамой. А внизу музыкант один. Все остальные
уехали. Этот дом сносят. Может, и ваши Назаровы уехали?
     - Пойду узнаю,  -  сказал Сократик.  Теперь он знал,  что левая сторона
дома пустует. - Привет.
     - До свидания, - ответила девочка.
     Он  вошел  в  подъезд,   старый,   пахнущий  сыростью,  с  обвалившейся
штукатуркой,  и  посмотрел на дверь с номером два.  В этой квартире,  по его
агентурным данным,  проживал музыкант.  Потом развернулся и  постучал,  ради
предосторожности,  в квартиру,  которая должна была пустовать.  Никто ему не
ответил. Тогда он храбро дернул дверь изо всех сил на себя, и она открылась,
а Сократик от усердия чуть не разбил себе нос.
     В  прихожей  на  полу  валялась  сломанная мебель.  Сократик осторожно,
стараясь передвигаться неслышно,  стреляя  глазами  по  сторонам,  чтобы  не
пропустить какой-нибудь важной мелочи для дальнейшего розыска,  принюхиваясь
носом как хорошо тренированная ищейка, подошел к двери в комнату и приоткрыл
ее.
     Там  тоже  было пусто и  валялась старая,  ненужная рухлядь.  Что  если
назаровские богатства находились именно  в  этой  квартире и  дед  успел  их
прикарманить?  Сократик,  уже без всякой осторожности,  стал ощупывать стены
квартиры, надеясь найти следы дедовского преступления. Но стены и в комнате,
и в прихожей, и в кухне были не тронуты.
     Он сел на подоконник,  чтобы передохнуть, и вспомнил, что именно в этой
квартире когда-то жила его мать,  и подумал,  что,  может быть,  вот на этой
самой половице,  на которой он сейчас стоял,  не раз стояла она и смотрела в
это окно.
     Мама ему  рассказывала,  как  отец приходил к  ней  на  свидание.  Отец
садился в  сквере на скамейку,  а она гасила в комнате свет и подглядывала в
окно. Ей нравилось смотреть, как он ее ждет.
     Сократик посмотрел в  окно  и  увидел свою  новую  знакомую.  Около нее
крутился ее песик. Сократик поискал глазами скамейку отца и нашел...
     На  скамейке сидел какой-то человек и  читал газету.  Но вот он опустил
газету,  и  Сократик узнал в  нем  своего деда.  Сократик отскочил от  окна.
"Значит,  все в порядке,  -  подумал он.  -  Значит, мина еще не взорвалась.
Теперь только нужно,  чтобы дед  раньше времени не  догадался,  что  у  него
появился соперник".
     За  стеной заиграли на  виолончели.  Потом играть перестали,  и  чей-то
мягкий, приятный голос сказал:
     - Вы знаете,  Михаил Николаевич, она необыкновенная женщина. Во-первых,
она талантлива,  ей всего двадцать восемь,  а она уже заканчивает докторскую
диссертацию.  Докторскую, понимаете? Первая из всего выпуска. Редкий, редкий
человек. Добра, великодушна. Мы с ней вместе учились в школе. Потом я уехал:
знаете,  глупая мальчишеская фантазия,  хотелось побродить по свету. А когда
вернулся, она была уже кандидатом наук. Вот мы и поженились. Я пошел учиться
в  институт,  она  работала.  Я,  можно сказать,  мужчина в  полном здравии,
здоровяк,  жил за  ее  счет,  и,  поверьте,  она меня ни  разу не упрекнула.
Необыкновенная порядочность.  Знаете ли, полное отсутствие расчета, эгоизма.
Знаете,  как  многие женщины:  "Годы уходят,  а  у  меня  даже нет  хорошего
пальто".  Когда у нас родился Петрушка,  она ночи просиживала около него,  а
утром выпьет чашку кофе и на работу. А талант, боже мой, какой талант!
     - Нет,  не  оскудела русская  земля  талантами и  душевной красотой,  -
раздался из-за  стены другой голос.  -  Не  оскудела.  Вот смотрю я  на вас,
Игорь, и душа моя радуется.
     - Ну что вы, - сказал тот, который расхваливал свою жену. - При чем тут
я?  Вот  Верочка!  Как вы  точно заметили,  Михаил Николаевич:  не  оскудела
русская земля талантами.
     Сократик выглянул в окно,  увидел,  что дед покинул свой наблюдательный
пост,  и на цыпочках,  чтобы не услышали те двое за стеной, что кто-то чужой
случайно подслушал их разговор, вышел.
     Остановился и  теперь  как-то  по-новому посмотрел на  дом.  Маленькие,
продолговатые окна,  кривой  на  одну  "ногу",  в  общем,  совсем незавидный
домишко,  а  он почему-то думает о  нем с нежностью.  Вроде ничего такого не
произошло:  он  зашел в  какой-то  случайный дом,  далеко не по собственному
желанию,  услыхал  голоса  двух  незнакомых  людей  -  один  из  них  хвалил
необыкновенную Верочку, а второй просто играл на виолончели - и раскис. Даже
более  того,  он  поймал себя  на  мысли,  что  совсем забыл  о  назаровском
богатстве и размышляет о незнакомых людях, жителях этого дома.
     Он   медленно  прошел  через  двор,   направляясь  на  улицу,   изредка
оглядываясь и  все  по-новому раздумывая о  доме и  сочиняя длинные истории,
неизвестно зачем,  про его жителей, как будто он их уже знал и как будто они
дорогие для него люди.
     Сократик увидел девочку с собачкой.  "Кровожадный пес,  могучий пес,  -
прошептал он про себя. - Пес-победитель".
     Он  подмигнул зачем-то  девочке,  но  она  строго посмотрела на  него и
ничего не ответила.
     Она была занята важным делом:  наблюдала, как ее пес познавал жизнь, то
есть  тыкался в  каждую щель  асфальта и  скреб  лапами,  чтобы добраться до
настоящей земли.  У каждого человека свое важное дело и свои заботы.  Даже у
этой букашки-таракашки, у этой девочки, и Сократик это отлично понимал.
     - Девочка,  -  крикнул Сократик, - как тебя зовут? - Он загадал, что ее
зовут Тошкой.
     - Надя, - ответила девочка.
     Ну  что  ж,  Надя  так  Надя.  Теперь она  для  него будет не  какая-то
"букашка", а девочка Надя. Надежда.


        "18"

     Прошло еще несколько дней.  Сократик совсем одичал, потому что ни с кем
толком не  разговаривал -  ни  с  ребятами,  ни дома.  Только один раз Федор
Федорович перехватил его в  коридоре и стал спрашивать,  почему он к нему не
заходит.  В  ответ  Сократик заговорщически улыбнулся и  сказал,  что  скоро
придет к нему с большой новостью.
     Теперь его  путь из  школы домой всегда проходил переулком,  в  котором
стоял назаровский дом.
     Однажды,  сидя на скамейке отца, Сократик догадался, чего выжидает дед.
Ясно,  что тот подстерегал,  когда дом опустеет, когда его последних жителей
переселят и  можно будет спокойно взломать нужную стену и  унести богатства.
После этого каждый раз с  робким сердцем Сократик заглядывал во двор,  боясь
обнаружить,  что занавеси на окнах в доме исчезли,  и его жители выехали,  и
пора вступать с дедом в решительную схватку.
     Нет,  он не боялся этой схватки,  пусть она даже будет жестокой,  но он
был бы рад,  чтобы ее не было. Так же он был бы рад, если бы никогда не было
войн.  И если бы люди никогда ничего плохого не делали друг другу, и если бы
не было, к примеру, вообще денег.
     Ах, как Сократик возненавидел эти проклятые деньги! Он теперь из-за них
не  может  как  следует  с  матерью  поговорить:   все  какими-то  намеками,
полунамеками.  И все время подозрительно смотрит на нее и думает: раз она не
рассказывает  ему  про  разговор  с  дедом,   значит,  рассчитывает  на  эти
богатства.
     Неужели ей  так нужна какая-то  коралловая куртка и  шапочка из соболя,
что она готова участвовать в этой дедовской истории?
     Это дед ее ошельмовал.  Он так красиво описал ее будущую жизнь, и у нее
голова закружилась.  Дед думает,  что самое главное -  это деньги.  А  самое
главное -  это совсем-совсем другое.  Самое главное -  это прийти туда,  где
тебя очень ждут,  и  сделать что-нибудь славное для других,  а  чтобы самому
ничего не нужно было, даже благодарности...
     Дед сидел на скамейке и читал, как всегда, газету.
     Конспиратор.   Великий  искатель  чужого  богатства.  Сухопутный  пират
двадцатого века.  Надо будет для него подобрать народные поговорки к случаю:
"На  чужой каравай рот  не  разевай" или что-нибудь в  этом роде.  Эфэф ведь
говорит, что вовремя сказанное слово может спасти человека.
     В сквере,  во дворе,  прогуливала свою собаку девочка Надя. Она увидела
Сократика и  постаралась попасться ему на  глаза.  Кто-нибудь ведь должен ей
помочь, а этот мальчик был очень вежливый.
     - Кит, - крикнула она своему псу, - Кит, ко мне! - Ее голосок был такой
нежный и  робкий,  а  Сократик был  так  занят собственными мыслями,  что не
услышал ее.
     - Что  ты  здесь высиживаешь?  -  грубовато и  прямо спросил Сократик у
деда.
     Тот от неожиданности подпрыгнул.
     - Вот манера подкрадываться!  -  возмутился дед. - До сих пор дрожу. Ты
же знаешь,  я не люблю этого и тебя просил: не делай так. - Теперь дед будет
долго и  нудно выговаривать Сократику и,  может,  вообще не  ответит на  его
вопрос.  -  А ты все нарочно,  нарочно...  -  Голос у деда, у этого мрачного
пирата, был скрипучий и тенористый.
     - Что ты здесь высиживаешь? - снова спросил Сократик.
     Дед поглядел на Сократика, помолчал, потом назидательно ответил:
     - Не высиживаю, а вспоминаю. В этом доме я прожил пору расцвета.
     - А где ты здесь жил? - спросил Сократик как можно небрежнее.
     - Я же тебе сто раз показывал,  -  сказал дед. - В первом этаже. Вон те
три окна слева.
     - А кто жил во втором этаже?
     - Назаров.
     - Тот  самый,  который  сейчас  в  больнице лежит?  -  спросил  наивный
Сократик.
     - Тот самый, - ответил дед.
     - Ну, занимайся воспоминаниями.
     Больше  Сократику здесь  нечего  было  делать.  Он  блистательно провел
операцию и  теперь знал,  что  назаровский клад спрятан на  втором этаже,  в
квартире, где живут необыкновенная Верочка, ее восторженный муж и их сын.
     Сократик повернулся и пошел.  И впервые за эти дни у него был твердый и
упругий шаг,  он чувствовал, что победа будет за ним. Он шел к матери, чтобы
совершить на  нее  стремительную атаку,  рассказать ей,  что  он  все знает,
перетянуть ее  на  свою сторону,  разгромить деда в  пух  и  прах,  отыскать
назаровские богатства и сделать с ними все, что полагается в таких случаях.
     Они будут с  матерью не  первыми,  кто по доброй воле отдает спрятанные
старым миром клады,  но все равно так приятно было Сократику думать об этом.
Вот все удивятся:  и Курочка Ряба, и Иван, и сама распрекрасная Тошка, и все
ребята, когда узнают, что он совершил.
     Когда он шел уже своим двором,  не сбавляя скорости и  чувствуя радость
от каждого сделанного шага и уверенность,  что все кончится благополучно, он
встретил Нину Романовну с Казей.
     Они  остановились,  поздоровались,  и,  хотя Сократик бешено торопился,
показывая это своим видом,  Нина Романовна была не прочь с ним поболтать.  И
тут в разговор влезла Казя, которая уже несколько раз открывала рот, пытаясь
вставить словцо, но Нина Романовна всякий раз перебивала ее.
     - Твоя мама стоит в подъезде с каким-то дядей,  - единым духом выпалила
Казя.
     - Ах да, - небрежно сказала Нина Романовна.
     Сократик  замер,   и  все  у  него  внутри  неприятно  сжалось,   и  он
почувствовал, что краска стыда заливает его щеки и уши.
     Нина Романовна увидела все это и  крепко-крепко сжала Казе руку,  чтобы
та не вздумала спрашивать Сократика, почему он покраснел.
     - Ну, я пошел, - прошептал Сократик.
     Он сделал шаг вперед,  но потом сбился с  ноги,  потому что его хорошие
помыслы пропали, его храброе вдохновение остыло, и оглянулся. Нина Романовна
с  Казей маячили в арке,  и он вынужден был сделать еще три мучительных шага
вперед в  страхе,  что вот-вот из-за угла дома появится его мать под ручку с
Геннадием Павловичем.
     В  это время открылись с лязгом двери кино,  и горячая толпа хлынула во
двор. Мужчины стали чиркать спичками, прикуривая, и над толпой повис белесый
дымок, и Сократик, смешавшись с этой толпой, с ее дыханием и дымом, толкаясь
о  плечи незнакомых людей,  видя близко их  смеющиеся лица,  потому что  они
только что побывали в каком-то незнакомом для них мире и стали чем-то добрее
и восторженнее, вышел вместе с ними снова на улицу.
     Он перешел на противоположную сторону Арбата и  затаился.  Решил ждать,
твердо решил дождаться его, хотя это было тяжело и стыдно.
     Он видел,  как прошел маленький толстый мужчина в  берете и коротеньком
пальто, который тоже жил в их подъезде. Это был "всемирно известный" учитель
танцев.  Он был учителем танцев на телевидении,  и поэтому его знали все.  А
теперь он торопливо шел домой и, значит, увидит мать.
     Потом прошла девушка - она жила этажом выше Сократика - с пареньком. Ее
часто провожал этот паренек,  и они подолгу стояли в подъезде около лифта. А
сейчас ее место, может быть, заняла мать с Геннадием Павловичем.
     Ему  хотелось,  чтобы его  мама  была гордой и  необыкновенной,  и  еще
полчаса назад Сократику казалось,  что это почти так и  есть.  Вот только он
должен был рассказать ей все о кладе - она ведь не жадная и честная, - и они
снова будут понимать друг друга без слов.  А  теперь Сократик в  который раз
вспоминал эту женщину,  эту "певицу".  Ну  что ж,  он все равно не позволит,
чтобы другим было плохо даже из-за матери.
     И  вот тут-то Сократик увидел его,  мирно шагающего по двору.  Он видел
его сквозь длинный тоннель арки, как в перископ подводной лодки, и уже отдал
приказ носовой батарее: "Товсь!", и уже готов был крикнуть: "Залп!", то есть
он был готов подойти к  этому гражданину,  хлопнуть его по плечу и  выложить
ему все, что он думает об этой истории.
     Он  ему скажет ясно и  просто:  мол,  вместо того чтобы ходить по чужим
дворам,  купили бы  своему сыну  или  дочери игрушку и  шли  бы  домой.  Эти
золотые,  святые,  наивные  слова  готовы  были  сорваться,  слететь  с  губ
Сократика и криком долететь через улицу к Геннадию Павловичу.
     Сократик весь сжался,  чтобы сделать этот первый решительный шаг, чтобы
легко и беззаботно,  именно беззаботно и легко,  похлопать этого человека по
плечу. Но в следующий момент ему нестерпимо захотелось убежать.
     А когда-то, совсем недавно, Сократику ничего не стоило подойти к любому
человеку и открыться ему до конца.  Он жил, как чувствовал, и думал, что так
живут все. Иногда над ним даже смеялись и называли лопухом и простофилей. Но
за  последнее время откровенность стала покидать его.  Сначала это произошло
после  смерти отца:  тогда  он  долгими ночами вспоминал отца  и  скрывал от
матери, чтобы не беспокоить. Потом его скандалы с дедом. Раньше он все обиды
выкладывал матери и тут же забывал их горький вкус. А теперь, когда Сократик
ссорился с дедом и тот его крепко обижал и обзывал блаженным,  он помалкивал
и  страдал втихомолку.  И поэтому,  когда Геннадий Павлович появился рядом с
Сократиком, он, вместо того чтобы смело хлопнуть его по плечу, низко опустив
голову, прошел мимо.
     Геннадий Павлович заметил его, дружелюбно улыбнулся и сказал:
     - А-а-а!  Здравствуй,  любитель латыни.  -  Может быть, ему понравилась
собственная острота, а может быть, он просто хотел скрыть свою робость перед
этим мальчишкой, но он снова улыбнулся.
     Сократик кивнул в ответ.
     - Из школы? - спросил Геннадий Павлович.
     Сократик снова едва заметно кивнул.
     - Молчишь, не желаешь разговаривать? - спросил Геннадий Павлович.
     Сократик ничего не  ответил,  повернулся и  медленно стал  уходить.  Он
чувствовал на  себе взгляд Геннадия Павловича,  но  не оглянулся.  Он сейчас
думал не о нем, а о себе и поэтому не оглянулся.
     Теперь рано темнело -  октябрь.  И  небо было как полотенце из сурового
полотна и  сливалось с  серым асфальтом,  и  казалось,  что дворники скребли
своими  метлами  прямо  по  небу,  и  бедный,  несчастный Сократик  в  своем
форменном сером костюме совсем растворился в этом скучном сером небе и сером
асфальте.
     Геннадий Павлович с  тоской посмотрел вслед Сократику и подумал о Гале,
о  матери  этого  Сократика,  с  которой только что  расстался и  оставил ее
веселой,  а  сейчас придет он,  ее  сын,  и  все испортит.  Он  уже собрался
подойти,   чтобы  все  ему  высказать,  и  хотел  крикнуть:  "Подожди!",  но
испугался.   Он,   прошедший  всю   войну,   испугался  этого   молчаливого,
сосредоточенного, непонятно о чем думающего паренька.


        "19"

     Он пришел домой с большим опозданием,  но Галя даже не спросила, где он
пропадал.  У нее было хорошее настроение,  и как только хлопнула дверь,  она
выскочила встречать сына. Сократик раздевался в темноте, но она зажгла свет,
посмотрела на него веселыми глазами, пахнула духами и сказала:
     - А,  Гвоздик, пришел? А отчего мы такие серьезные? Какие грозовые тучи
пронеслись над нами?  - Иногда она любила делать из Сократика маленького, ну
точно ему лет пять или шесть. - Нельзя надувать губы, - и провела пальцем по
губам Сократика,  как по струнам какой-нибудь гитары.  -  А  то еще грузовик
зацепится за них и разобьется.
     - Есть охота,  -  мрачно сказал Сократик, стараясь не смотреть матери в
глаза.
     Галя убежала на  кухню готовить для  себя и  для сына еду,  а  Сократик
остался в комнате и думал о своем.
     Он слагал в голове фразы,  такие хитрые фразы,  которые бы одновременно
ничего не  говорили,  но в  то же время на многое намекали.  Он придумал два
десятка ловких, жестоких фраз, пока мать готовила обед.
     Сначала  Сократик придумал такую  фразу:  "Что  это  ты  сегодня  очень
веселая,  не по погоде?"  Потом такую:  "Чем-то ужасным пахнет!  Ах,  это от
тебя? А откуда у тебя духи?" А потом он придумал самую жестокую фразу: "Тебя
кое-кто провожал сегодня, а у него дома жена и, может быть, пятеро ребят..."
     Вот сколько хитрых и жестоких фраз было наготове у Сократика, и он, как
судья, сидел и ждал мать, чтобы привести свой приговор в исполнение.
     Они  ели  всего лишь тыквенную вчерашнюю кашу и  поджаренную докторскую
колбасу,  но  Гале  и  эта  еда  сегодня казалась невообразимо вкусной после
прогулки по шумным улицам,  и еще ей очень хотелось, чтобы и Сократику стало
весело, и еще ей очень-очень хотелось рассказать сыну о человеке, который ее
сегодня провожал домой.  О  том,  какой он умный и добрый,  и о том,  что он
похож на него, на Сократика: также любит кино и самое дешевое мороженое.
     - Я сегодня видела...
     Мать остановилась,  и Сократик замер.  Этот жестокий палач,  только без
красной мантии,  готовый пригвоздить еще  десять минут  назад  свою  мать  к
позорному столбу,  испугался и  уткнулся в тарелку.  А она залилась краской:
щеки,   уши,   шея.   Она  покраснела  не  как  женщина,  мимоходом,  а  как
девчонка-семиклассница,  о  тайнах которой узнали все в  классе.  Галя стала
натуженно кашлять,  закрыв  лицо  руками,  точно  подавилась кашей.  Наконец
откашлялась и сказала:
     - Представляешь,  я  сегодня утром видела космонавта Феоктистова.  Тоже
спешил на работу, вроде меня.
     Сократик собрал  посуду  и  пошел  на  кухню  ее  мыть.  Это  была  его
обязанность,  и  он  ею  не  тяготился.  Если космонавт Феоктистов,  как все
про