...
это...
   - Что - это? - лукаво добивался ответа Бен.
   - Это... ну, как это называется по-вашему... то, что чувствуешь носом?
   Бен рассмеялся:
   - Ты хочешь сказать - запах?
   - Да, вот  именно!  -  подхватил  Якоб.  -  Так  в  нос  ударило,  что  я
поморщился.
   - Ха-ха-ха! - громко расхохотался Бен. - Вот это мне нравится!  Голландцу
не по нутру запах сыра! Ну, уж этому я никогда не поверю!
   - Ну что ж, -  отозвался  Якоб,  добродушно  плетясь  рядом  с  Беном.  -
Подожди, пока и в тебя попадет головка сыра... вот и все.
   В эту минуту Ламберт окликнул Бена:
   - Стой, Бен! Вот и рыбный базар. В это время года здесь  ничего  особенно
интересного не увидишь. Но, если хочешь, пойдем посмотреть на аистов.
   Бен знал, что здесь  особенно  почитают  аистов  и  что  эта  птица  даже
изображена на гербе столицы Голландии. Мальчик заметил на крышах деревенских
домов тележные колеса - их кладут туда, чтобы соблазнить  аистов  гнездиться
на домах. Не раз видел он на всем пути от Брука до Гааги огромные гнезда  на
тростниковых островерхих крышах. Но теперь была зима. Гнезда опустели. В них
уже не было жадных птенцов, разевающих  рот  при  виде  огромной  белокрылой
птицы  с  вытянутыми  ногами  и  шеей  и  трепещущим  завтраком   в   клюве.
"Длинноклювые теперь далеко, - думал  Бен,  -  они  клюют  пищу  на  берегах
Африки". А когда они возвратятся весной, его уже не будет в стране плотин.
   Поэтому, идя вслед за ван Моуненом по рыбному базару,  Бен  проталкивался
вперед, стремясь узнать, похожи ли голландские аисты  на  тех  унылых  птиц,
которых он видел в лондонских зоологических садах.
   Старая история! Что ни говори, а ручная птица -  невеселая  птица.  Здесь
аисты жили в каких-то конурах, прикованные цепями за ноги, как  преступники.
Считалось, однако, что они в почете, раз их содержат на  общественный  счет.
Летом им позволяли  разгуливать  по  базару,  и  рыбные  ларьки  служили  им
бесплатными ресторанами. Нетронутые деликатесы в виде сырой рыбы и  отбросов
из мясных лавок и сейчас валялись у их конур, но птицы равнодушно стояли  на
одной ноге, изогнув назад длинную шею, и задумчиво щурились, склонив  голову
набок.  С  какой  радостью  обменяли  бы  они  свое  положение  любимцев  на
хлопотливую  жизнь  какой-нибудь  по  горло   занятой   аистихи-матери   или
аиста-отца, которые воспитывают беспокойную семью  на  крыше  покосившегося,
ветхого строения и, вылетая  порезвиться,  всякий  раз  смертельно  пугаются
ветряных мельниц, хлопающих крыльями!
   Бен решил вскоре - и он был прав, - что Гаага с ее  красивыми  улицами  и
общественными парками, засаженными  вязами,  -  великолепный  город.  Жители
здесь в большинстве одевались, как в Лондоне или Париже, а музыка английских
слов не раз услаждала его британский слух. Магазины во многом отличались  от
лондонских, но их нередко украшало печатное  объявление,  гласившее:  "Здесь
говорят  по-английски".  Другие  лавки  вывешивали  объявление   о   продаже
лондонского портера, а один ресторан даже обещал угостить своих  посетителей
"английским ростбифом".
   Над всеми лавками висела неизменная вывеска: "Табак те  кооп",  то  есть:
"Продается табак".
   У входа в каждую аптеку вместо высоких  банок  с  пиявками  или:  цветных
стеклянных шаров в окнах стояла деревянная голова турка с разинутым ртом;  а
если аптека была побогаче - то и деревянная  фигура  китайца,  зевающего  во
весь рот. Некоторые из этих диковинных голов чрезвычайно  забавляли  Бена  -
казалось, они только что проглотили дозу лекарств, - но ван  Моунен  заявил,
что не видит в них ничего смешного. Аптекарь поступает очень разумно, сказал
он, помещая у входа "гапера" (зеваку) : так сразу видно,  что  его  лавка  -
аптека.
   Бена заинтересовало и кое-что другое - именно тележки с молоком. Это были
запряженные  собаками  маленькие  тележки,  нагруженные  блестящими  медными
котелками или глиняными кувшинами. Молочный торговец степенно шагал рядом  с
тележкой, правя собакой, и раздавал молоко покупателям. У  некоторых  рыбных
торговцев тоже были тележки в собачьей упряжке, и, когда собака  селедочника
встречалась с собакой молочника, она  неизменно  принимала  задорный  вид  и
рычала, проходя мимо. Временами  пес  молочного  торговца,  завидев  на  той
стороне улицы другого пса, тоже тащившего тележку с молоком, узнавал  в  нем
своего приятеля, и как тогда  тарахтели  котелки,  особенно  если  они  были
пусты! Оба пса бросались вперед и, не  обращая  внимания  на  свист  хозяев,
рвались  друг  к  другу,  чтобы   встретиться   на   полпути.   Иногда   они
довольствовались любознательным обнюхиванием; но обычно  тот  пес,  что  был
меньше ростом, ласково хватал за ухо другого или же затевал с ним  дружескую
потасовку, чтобы немного поразмяться. И тогда  -  горе  котелкам!..  И  горе
собакам!.. Получив взбучку от хозяев, оба пса  по  мере  сил  выражали  свои
чувства, а затем не спеша снова принимались за работу.
   Если некоторые из животных вели себя  взбалмошно,  то  другие  отличались
исключительно хорошим поведением. В городе была  собачья  школа,  устроенная
специально для их обучения, и Бен, вероятно, видел собак,  кончивших  в  ней
курс. Не раз он встречал парную упряжку барбосов, которые трусили по улицам,
гордые, как лошади, и повиновались малейшему знаку хозяина, быстро шагавшего
рядом с ними. Порой, когда весь товар был распродан, торговец сам  вскакивал
в тележку и с удобством катил домой за город. А иногда, как ни  грустно  это
отметить, рядом с тележкой плелась его  терпеливая  жена,  держа  корзину  с
рыбой на голове и ребенка на руках, в  то  время  как  ее  повелитель  ехал,
обремененный  одной  лишь  коротенькой  глиняной   трубкой,   дым   которой,
поднимаясь, любовно окутывал лицо женщины.
   Глава XXIX
   ДЕНЬ ОТДЫХА
   Осмотр  достопримечательностей  пришел-таки  к  концу,  так  же   как   и
пребывание мальчиков в Гааге. Они прекрасно провели трое суток у ван  Гендов
и, как ни странно, ни разу за все это время не надевали коньков. Третий день
оказался  для  них  настоящим  днем  отдыха.  Шум  и  суета  города  утихли;
сладостные звуки воскресных колоколов порождали кроткие, спокойные мысли.
   На звук этих колоколов наш отряд шествовал в тот день вместе с мевроу ван
Генд и ее мужем по тихим, хотя и людным улицам и наконец подошел к  красивой
старинной церкви в южной части города.
   Церковь была просторная и, несмотря на огромные окна с цветными стеклами,
казалась тускло освещенной, хотя стены ее были выбелены, а солнечные  блики,
красные и пурпурные, ярко горели на колоннах и скамьях.
   Бен увидел, что в проходах бесшумно снуют старушки  с  высокими  стопками
ножных грелок и раздают их молящимся,  ловко  вытаскивая  из  стопки  нижнюю
грелку, пока не останется ни одной.  Его  удивило,  что  мейнхеер  ван  Генд
расположился вместе с мальчиками на удобной боковой скамье, усадив свою вроу
в середине церкви, заставленной стульями, на которых сидели только  женщины.
Но Бен еще не знал, что так принято во всей стране.
   Скамьи дворянства и должностных лиц города были круглые,  каждая  из  них
окаймляла колонну. Покрытые изысканной резьбой, они служили массивной  базой
для огромных колонн, ярко выделявшихся на фоне голой белой стены.
   Эти колонны, высокие, с хорошими пропорциями, были некогда обезображены и
выщерблены, но все же не утратили своей красоты.  Их  капители,  похожие  на
распустившиеся цветы, терялись высоко вверху, в глубоких сводах.
   Бен опустил глаза на мраморный пол, вымощенный надгробными камнями. Почти
все большие плиты, из которых он был  составлен,  отмечали  место  упокоения
умерших. На каждом камне был вырезан герб, а надпись и дата  указывали,  чье
тело покоится под этим камнем; кое-где лежало по  трое  родственников,  один
над другим в одном и том же склепе.
   Бен  представлял  себе  торжественную  похоронную  процессию,  когда  она
шествует, извиваясь при свете факелов, по величественным боковым приделам  и
несет свою безмолвную ношу к месту, с которого снята плита и где темная  яма
готова принять покойника. Утешительно было думать,  что  его  сестра  Мебел,
умершая в младенчестве, лежит на залитом  солнцем  кладбище,  где,  сверкая,
журчит ручеек, а деревья, покачиваясь, перешептываются всю ночь; где  ранние
пташки нежно поют в вышине, а цветы  растут  у  самого  намогильного  камня,
озаренного спокойным сиянием луны и звезд.
   Потом он оторвал глаза от пола и остановил их на резной дубовой  кафедре,
прекрасной по своим очертаниям и отделке. Священника  не  было  видно,  хотя
незадолго перед этим Бен заметил, как он медленно поднимался на  кафедру  по
винтовой лестнице. Это был человек с мягким лицом, с брыжами вокруг шеи и  в
коротком плаще до колен.
   Между тем огромная церковь бесшумно наполнялась людьми.  Темнели  скамьи,
занятые мужчинами, а середина  церкви  цвела  свежими  воскресными  нарядами
женщин. Внезапно по всей церкви пронесся легкий шорох, все взоры  обратились
в сторону священника, теперь появившегося на кафедре.
   Проповедь он произносил медленно, но Бен все-таки  понял  лишь  немногое;
зато, когда запели молитву, мальчик от всего сердца присоединился к поющим.
   Один раз, во время перерыва в церковной  службе,  Бен  вздрогнул,  увидев
перед собой небольшой  трясущийся  мешочек.  Сбоку  к  нему  был  прикреплен
звонкий колокольчик, а сам мешочек  висел  на  длинной  палке,  которую  нес
церковный служитель. Не  полагаясь  на  немое  воззвание  кружек  для  сбора
милостыни, прибитых к колоннам у входа, церковники прибегали к  этому  более
прямолинейному способу пробудить щедрость благотворителей.
   К  счастью,  Бен  взял  с  собой  несколько  стейверов;  не  будь  этого,
музыкальный мешочек тщетно звенел бы перед ним.
   Глава XXX
   ДОМОЙ
   В понедельник ранним ясным  утром  наши  мальчики  простились  со  своими
любезными хозяевами и тронулись в обратный путь, домой.
   Питер задержался у двери, охраняемой львом,  ибо  ему  надо  было  многое
сказать сестре на прощание.
   Видя, как они прощаются, Бен невольно подумал, что  сестринские  поцелуи,
так же как и часы, удивительно схожи между собой  во  всем  мире.  Когда  он
уезжал из дому, его сестра Дженни поцеловала его на прощание и этим пожелала
ему того же, чего желала брату вроу ван Генд, целуя  Питера.  Людвиг  принял
свою долю прощальных поцелуев с самым равнодушным видом, и, хотя  он  крепко
любил сестру, однако чуть-чуть поморщился, недовольный, что она  "обращается
с ним, как с ребенком", когда  она  лишний  раз  поцеловала  его  в  лоб  со
словами: "А это для мамы".
   Вскоре Людвиг уже стоял на канале вместе с Карлом и Якобом. Быть может, и
они думали о сестринских поцелуях? Ничуть.  Они  были  так  счастливы  снова
надеть коньки, так нетерпеливо жаждали поскорее  ворваться  в  самое  сердце
Брука, что вертелись и кружились по льду как  сумасшедшие  и,  отводя  душу,
ругали капитана, бормоча  сквозь  зубы:  "Питер  эн  дондер",  -  слова,  не
заслуживающие перевода.
   Даже Ламберт и Бен, поджидавшие Питера на  углу  улицы,  начали  выражать
нетерпение.
   Но вот капитан пришел, и весь отряд наконец собрался на канале.
   - Скорее, Питер, - ворчал Людвиг, - мы совсем замерзли... Так я  и  знал:
ты последним наденешь коньки!
   - Вот как? -  отозвался  старший  брат,  глядя  на  него  снизу  вверх  с
притворно глубоким интересом. - Догадливый мальчуган!
   Людвиг рассмеялся, но сделал сердитое лицо и сказал:
   - Я говорю серьезно. Надо же нам попасть домой до конца года!
   - Ну, ребята, -  крикнул  Питер,  застегнув  последнюю  пряжку  и  быстро
выпрямляясь, - путь свободен! Давайте вообразим, что сейчас начинаются  наши
большие состязания. Готовы? Раз... два... три... пошли!
   Можете не сомневаться: за первые  полчаса  почти  никто  не  произнес  ни
слова. По льду мчались шестеро Меркуриев. Выражаясь проще, ребята  летели  с
быстротой молнии... Нет, и это неточное сравнение! Но в том-то и  дело,  что
прямо не знаешь, как выразиться, когда полдюжины ребят проносятся мимо  тебя
с такой головокружительной скоростью. Я только могу  вас  уверить,  что  они
напрягали все свои силы и, нагнувшись, с горящими  глазами,  так  летели  по
каналу между мирными конькобежцами, что  даже  блюститель  порядка  крикнул:
"Стойте!" Но это только подбавило им прыти, и они понеслись  вперед,  каждый
стараясь за двоих и приводя в изумление всех встречных.
   Но законы трения сильнее даже блюстителей порядка на канале.
   Немного погодя стал отставать Якоб... потом  Людвиг...  потом  Ламберт...
потом Карл.
   Вскоре они остановились, чтобы хорошенько передохнуть, и  стояли  кучкой,
глядя вслед Питеру и Бену, которые все еще мчались вдаль, словно спасаясь от
смертельной опасности.
   - Очевидно, - сказал Ламберт,  снова  пускаясь  в  путь  вместе  с  тремя
товарищами, - ни один из них не уступит, пока хватит силы.
   - Как это глупо - переутомляться в самом начале пути! - проворчал Карл. -
А ведь они всерьез бегут наперегонки... это ясно. Глядите! Питер отстает!
   - Ну нет, - вскричал Людвиг, - его не обгонишь!
   - Ха-ха! - усмехнулся Карл. - Говорю тебе, малец, Бенджамин впереди.
   Надо сказать, что Людвиг не  выносил,  когда  его  называли  "мальцом"  -
очевидно, потому, что он никем иным и не был. Он сейчас же возмутился:
   - Хм! А ты кто такой, интересно знать?.. Ага, брат! Посмотри и скажи, кто
впереди: Питер или нет?
   - Кажется, да, - вмешался  Ламберт,  -  но  на  таком  расстоянии  трудно
сказать наверняка.
   - А мне кажется, что нет! - возразил Карл.
   Якоб встревожился - он терпеть не мог  ссор  -  и  сказал  примирительным
тоном:
   - Не ссорьтесь... не ссорьтесь!
   - "Не ссорьтесь"! - передразнил его Карл, оглядываясь на Якоба. -  А  кто
же ссорится? Ты глуп, Поот!
   - Ничего не поделаешь, - ответил Якоб  кротко.  -  Смотрите,  они  уже  у
поворота.
   - Теперь увидим! -  крикнул  Людвиг,  очень  волнуясь.  -  Питер  добежит
первым, я знаю.
   - Не удастся... Бен впереди! - стоял на своем Карл. - Ах, черт!  На  него
сейчас буер налетит... Нет, мимо! Все равно оба они дураки... Ура! Вот они у
поворота! Кто впереди?
   - Питер! - радостно крикнул Людвпг.
   - Слава капитану! - закричали Ламберт и Якоб.
   А Карл снисходительно пробормотал:
   - Да, все-таки Питер. А мне казалось, что впереди Бен.
   Поворот на канале,  видимо,  служил  бегунам  финишем:  пройдя  его,  они
внезапно остановились.
   Карл буркнул что-то вроде: "Хорошо, что у них хватило ума остановиться  и
отдохнуть", - и все четверо молча покатили догонять товарищей.
   Между тем Карл втайне жалел, что не побежал вместе с Питером и Беном:  он
был уверен, что легко обогнал бы их. На коньках он бегал очень быстро, но не
изящно.
   Бен  смотрел  на  Питера  со  смешанным  чувством  досады,  восхищения  и
удивления, и это заметили остальные, когда мальчики подкатили к ним.
   Они слышали, как Бен сказал по-английски:
   - Ты на льду, как птица, Питер ван Хольп. Ты первый, кто обогнал  меня  в
честном соревновании, можешь мне поверить!
   Питер понимал по-английски лучше, чем говорил на  этом  языке,  и  потому
ответил на похвалу Бена только шутливым поклоном, но не сказал ничего.  Быть
может, он еще не отдышался...
   - Ах, Бенджамин, что  ты  с  собой  делаешь?  Раскалился,  как  кирпич  в
печке... Это нехорошо, - жалобно проговорил Якоб.
   - Пустяки! - отозвался Бен. - На таком морозе я скоро остыну. Я не устал.
   - Однако тебя побили, дружище, - сказал Ламберт по-английски, - и жестоко
побили! Интересно, что-то будет в день больших состязаний?
   Бен вспыхнул и бросил на. него гордый, вызывающий взгляд,  как  бы  желая
сказать: "Сейчас мы только забавлялись. Будь что будет,  а  я  твердо  решил
победить..."
   Глава XXXI
   МАЛЬЧИКИ И ДЕВОЧКИ
   Когда мальчики добрались до деревни Воорхоут, расположенной неподалеку от
Большого канала, примерно на полпути между Гаагой и Хаарлемом,  им  пришлось
держать совет. Ветер, вначале не сильный, все крепчал и наконец  задул  так,
что бежать против него стало трудно. Казалось, все флюгеры в стране устроили
заговор.
   - Не стоит бороться с таким ураганом, - сказал  Людвиг.  -  Он  врезается
тебе в глотку, как нож.
   - Ну, так не разевай рта. - проворчал "ласковый" Карл, грудь  у  которого
была крепкая, как у бычка. - Я стою за то, чтобы двигаться дальше.
   - В таком случае, - вмешался Питер, - надо спрашивать  самого  слабого  в
отряде, а не самого сильного.
   Принципы у капитана  были  правильные,  но  его  слова  задели  самолюбие
Людвига, младшего в отряде. Пожав плечами, он возразил:
   - А кто у нас слабый? Уж не я, конечно... Но ветер сильнее любого из нас.
Надеюсь, вы снисходительно признаете это!
   - Ха-ха-ха! - расхохотался ван Моунен,  едва  держась  на  ногах.  -  Это
верно.
   Тут  флюгеры,  судорожно  дернувшись,  что-то   протелеграфировали   друг
другу... и внезапно налетел вихрь. Он чуть не сшиб крепкогрудого Карла, едва
не задушил Якоба, а Людвига сбил с ног.
   - Решено! - закричал Питер. - Снимайте коньки! Пойдем в Воорхоут.
   В Воорхоуте они отыскали маленькую гостиницу с  просторным  двором.  Двор
был хорошо вымощен кирпичом, и, что еще лучше, в  нем  имелся  полный  набор
кеглей, так что мальчики  быстро  превратили  свое  невольное  заключение  в
веселую забаву. Ветер был неприятен даже в этом защищенном месте, но  теперь
они твердо стояли на ногах и не обращали на него внимания.
   Сначала - сытный обед, потом -  игра.  Обладая  кеглями  длиной  в  руку,
шарами величиной с голову, силой  в  избытке  и  свободным  пространством  в
шестьдесят ярдов длиной для катанья этих шаров, неудивительно, что  мальчики
были довольны.
   В эту ночь капитан Питер и его спутники спали крепко.  Никакой  грабитель
не прокрался к ним, чтобы потревожить их сон, и, так как  их  разместили  по
разным  комнатам,  наутро  им  даже  не  удалось  устроить  бой  постельными
валиками.
   Сколько они съели за завтраком! Хозяин прямо-таки  испугался.  Спросив  у
них, "откуда они родом", он решил, что  жители  Брука  морят  голодом  своих
детей. Какой позор! Да еще таких приятных молодых людей!
   К счастью, ветер наконец выбился из сил и сам  улегся  спать  в  огромной
морской колыбели за дюнами. Похоже было,  что  пойдет  снег,  но,  в  общем,
погода стояла прекрасная.
   Для хорошо отдохнувших ребят бег до Лейдена был детской игрой. Здесь  они
немного задержались, так как Питеру надо было зайти  в  "Золотой  орел".  Из
города он ушел  успокоенный:  доктор  Букман  побывал  в  гостинице,  прочел
записку, излагавшую просьбу Ханса, и отправился в Брук.
   - Однако я не могу сказать, потому ли он уехал так скоро, что прочел вашу
записку, - объяснил хозяин гостиницы. - В Бруке внезапно занемогла  какая-то
дама, и за ним спешно прислали.
   Питер побледнел.
   - Как ее фамилия? - спросил он.
   - Да, видите ли, в одно ухо вошло, в другое вышло... Как  ни  старался  -
запамятовал. Чума их  возьми,  тех  людей,  что  прямо  не  в  силах  видеть
проезжего в удобной гостинице: не успеешь  оглянуться,  как  его  уже  тащат
прочь!
   - Вы сказали, эта дама живет в Бруке?
   - Да! - грубо буркнул в ответ хозяин. - Вам еще что-нибудь нужно, молодой
господин?
   - Нет, хозяин... Только мне с товарищами хотелось  бы  перекусить  у  вас
чего-нибудь и выпить горячего кофе.
   - Перекусить вы можете - теперь уже очень любезным тоном ответил  хозяин,
- да и кофе выпить самого лучшего во всем Лейдене. Идите к печке, господа...
Теперь вспоминаю... это была вдова... кажется, из Роттердама... Она гостит у
какого-то ван Ступеля, если не ошибаюсь.
   - Так, так, - промолвил Питер, у которого гора с плеч  свалилась.  -  Они
живут в белом доме у Схлоссенской мельницы... Ну,  мейнхеер,  теперь  будьте
добры подать нам кофе.
   "Какой я дурак! - думал он, когда отряд вышел из "Золотого