кто-то другой, неизвестно кто. И этот  неизвестный  тосковал, так
тосковал по какому-то месту или человеку,  что, будь это и  впрямь я, у меня
бы сердце разорвалось.
     Внизу мелькнул какой-то свет, и все вернулось. Я снова была богиней.
     Свет мелькнул еще раз, разгорелся, я увидела желтое пламя, какое бывает
в печке. Оно исчезло,  появилось  и вдруг  красно-желтый отблеск  заиграл на
небе.
     Огонь! Пожар! Пламя!
     Что-то горело внизу, в долине. Я застыла от ужаса. Что это? Где Лори? Я
не вплетала  в мою месть  никакого  огня.  Я не  взывала к  отцу  моему  Ра,
повелителю пламени.
     Огонь разгорался все  ярче. Всевидящим оком  богини я различила (хотя и
не видя  их)  Лори и Рыжебородого  среди языков  пламени.  Что-то я спутала.
Что-то вмешалось, вплелась какая-то нить, и Лори грозит гибель.
     Я лежала во  тьме,  тряслась  от страха,  а красные  отблески  все ярче
пылали на низких тучах.

        24

     Было  уже часов  девять, когда  Макдьюи  сделал  то,  что  обещал  трем
мальчикам, -- подумал, поехать  ли  ему  в цыганский  табор.  Чем больше  он
думал,  тем меньше ему это  нравилось. Он не любил вмешиваться в чужие дела.
Ему казалось, что надо бы просто зайти наутро к Макквори.
     Он  встал  из-за стола, повернулся,  чтобы  идти к дверям, и увидел  то
место  на ковре, где --  один другого ниже -- стояли днем мальчики. Тогда он
ясно вспомнил их лица, особенно -- залитое слезами лицо Джорди Макнэба и его
крик:  "Медведя  бьют!"  Вспомнил  он  и  барсука,  его  страдающий  взгляд,
обращенный к Лори, и рыцарственную смелость.
     Как спокойно и  доверчиво лежал барсук  на руках у Лори,  зная, что где
она, там  исцеление!  Макдьюи  подумал о  том, как жалела  бы  и лечила  она
медведя, и о том, как нежны ее руки.
     Он  закрыл дверь на  ключ  и пошел в соседний дом, в  комнату Мэри Руа.
Миссис Маккензи читала ей, а она смотрела на нее тусклыми глазами.
     --  Я вошла, она  не спит, -- объяснила  миссис Маккензи. -- Думаю: дай
почитаю, она и заснет.
     Теперь  он  увидел  свою  дочь  у  Лори  на  руках,  и  медные  волосы,
смешавшиеся  с  червонно-золотыми.  Сердце у  него  упало,  словно выпало из
груди.
     -- Посипите с ней, -- сказал он. -- Мне надо уехать по делу.
     В дверях он обернулся и прибавил:
     -- Если что, я у цыган, в таборе. Пошлите за мной.
     -- Посижу, никуда не денусь, -- отвечала  миссис Маккензи на его первые
фразы. Ей очень хотелось его утешить, ей стало жалко его.
     Когда Макдьюи доехал до табора, было совсем темно. Он ехал медленно и в
слабом свете фар различил в  стороне два  фургона  с  клетками,  а  у  самой
дороги,  на  лужайке  -- палатки  гадалок и  другие  палатки, побольше, где,
вероятно,  продавали  сомнительные   сладости.  Перед  ним  стояли   облитые
парафином  факелы, дававшие мало света и  много дыма. Впереди, перегораживая
дорогу, виднелись ряды самодельных скамеек,  точнее -- досок, положенных  на
ящики и бочки. На них сидели человек десять.
     Макдьюи услышал резкий звук, вроде пистолетного выстрела, и сразу вслед
за этим -- странное, болезненное ржание. Он затормозил и увидел, что высокий
парень в сапогах, черной рубахе и широком, усеянном заклепками  кушаке, бьет
лошадь хлыстом.  Ветеринар тихо поставил машину  у дороги и  вышел. Ладони у
него вспотели, во рту горчило от ярости.
     Эндрью Макдьюи не привык полагаться на чутье, но сейчас он пожалел, что
не взял  с собой хотя бы  трости  или хлыста.  Дух злобы,  цинизма и вражды,
словно острый запах, хлынул на него.
     У входа сидела старая цыганка с грязным черным кошелем на груди. Плакат
гласил: "Вход  -- 1  шиллинг".  Макдьюи бросил  бумажку в десять  шиллингов,
цыганка  сунула руку  в  кошель  и вынула  горсть мелочи,  сердито  бормоча:
"Скорей, скорей, представление началось".
     -- Ладно, мамаша, -- сказал  Макдьюи. -- Давай еще один шиллинг. Старая
штука, не пройдет!
     Она визгливо заорала, и сзади, из мрака, вышел грозного вида мужчина --
тот самый, в сапогах и в кушаке. В руке у него был хлыст с налитой свинцовой
рукояткой.
     -- Вы что? -- закричал он. -- Бедную женщину грабите? Мы тут не богачи!
     --  Старый  трюк!  --  крикнул Макдьюи. --  Я дал  ей десять шиллингов.
Посчитайте-ка сдачу!
     Цыган считать не стал, сделал знак цыганке, и та  извлекла  недостающий
шиллинг.  Макдьюи   положил  его  в  карман  и  переступил  через   веревку,
огораживающую зрительный зал.
     На деревянном помосте сидело трое цыган и  одна цыганка. Мужчины играли
на  скрипках  и  на  аккордеоне,  женщина била  в бубен.  Представление  уже
началось --  бравые  парни скакали на лошадях. Макдьюи посмотрел  на  них  и
поразился их наглости: все, что они делали, мог бы сделать любой деревенский
мальчишка лет десяти.
     Снова заржала от боли лошадь, и, чтобы заглушить этот звук, цыганка еще
громче завизжала и забила в бубен. Никто не  смотрел на  Макдьюи.  Он встал,
обогнул  ряды,  пересек  темную поляну  и пошел  туда, где, судя по  запаху,
стояли фургоны.
     Запах был жуткий. Во мраке что-то шуршало, кто-то  скулил и подвывал, и
плакала какая-то женщина. Макдьюи прислушался, но разобрать ничего не смог и
щелкнул зажигалкой, прикрывая ладонью огонек.
     -- Лори! -- крикнул он.
     -- Эндрью.
     От удивления  он не заметил, что она впервые назвала  его  по имени. Ее
самое он разглядел не  сразу, потому  что  она была в  темном плаще, капюшон
закрывал рыжие  волосы,  и стояла она на коленях перед открытой клеткой.  На
руках она держала полуживую обезьянку, которая плакала и сосала ее палец.
     -- Тише! -- прошептал Макдьюи. Он не спросил, почему она здесь, даже не
очень удивился.
     Прикрывая ладонью  зажигалку, он прошел  мимо  клеток и увидел, что все
звери  еле живы. Они  лежали тяжело  дыша, на боку или сжавшись в комочек. В
одной  клетке был горностай, две  лисицы, белка и хорек.  В другой --  кучей
перьев забился в угол  какой-то общипанный орел, в  третьей  --  сидели  три
обезьянки. Клетки были маленькие и немыслимо, невообразимо грязные. На полу,
в одной из  них, валялся  заяц, и по запаху его и позе Макдьюи прикинул, что
он издох несколько дней тому назад.
     Теперь  глаза  Макдьюи  привыкли   к  темноте.  Потушив  зажигалку,  он
наклонился к Лори и увидел в слабом свете факелов, что она очень бледна.
     -- Эндрью, что с ней? -- тихо спросила Лори. -- Она сейчас умрет...
     --  Изголодалась, -- ответил он и вынул  из кармана морковку. Обезьянка
схватила  ее и,  рыдая  от  радости,  сжевала  в  один миг. Шесть тощих  лап
протянулись к врачу сквозь прутья. Он всегда носил еду для зверей и отдал им
все.
     До них долетели крики, музыка и аплодисменты.
     -- Пойдем, --  сказал Макдьюи, наклонился  и  помог Лори встать. -- Нам
тут больше делать нечего.
     --  А как же  я ее брошу?  -- прошептала она. Обезьянка  припала к ней,
крепко обнимая за шею.
     --  Посадим ее в клетку,  -- сказал он, мягко взял зверька и посадил на
прежнее место. -- Когда я с ними управлюсь, мы ей поможем. Пошли.
     И они пошли сквозь зловещую тьму. Все дышало здесь жестокостью. Макдьюи
благодарил судьбу, что рядом с ним такая добрая женщина, и, как противоядие,
вдыхал нежный запах ее волос.
     Когда они  дошли  до освещенного места и  остановились во  мраке, перед
зрителями как раз появились четыре  парня. Они тащили небольшую -- не больше
конуры -- клетку. За ними шел толстый цыган в засаленном костюме укротителя.
Снова появился наглый парень в черном кушаке и после музыкального вступления
сообщил  зрителям,  что толстый  цыган -- сам  Дарвас Урсино,  лучший в мире
дрессировщик. Клетку открыли  и  выволокли оттуда на цепи маленького черного
медведя.
     -- Медведь! --  охнула  Лори. -- Это  бедный медведь,  про  которого он
писал.
     -- Кто писал? -- удивился Макдьюи.
     -- Какой-то Джорди. Он мне когда-то лягушку принес.
     -- Ах ты, чертенок! -- сказал Макдьюи и понял, почему Лори тут.
     -- Что они с ним будут делать? -- спросила Лори.
     -- Подождем -- увидим.
     Толстый, а  к тому же и пьяный,  цыган повернул  медведя правым боком к
зрителям.  Но  острым взглядом врача Макдьюи сразу увидел  большую  открытую
рану на задней лапе и не удивился, что медведь сильно хромает.
     Увидел он и струпья на нежном медвежьем носу. И Эндрью Макдьюи, хирург,
привыкший  к боли и крови,  почувствовал:  если  кровь покажется снова,  ему
этого не вынести.
     Музыканты заиграли  чардаш,  а толстый  пьяный  цыган, дергая за  цепь,
заставлял медведя  встать на  задние лапы.  Рядом  крутился парень в кушаке,
подстегивая  зверя  кнутом.  Толстый  прикрикивал:  "Хоп!", дергая за  цепь,
пускался в пляс, но медведь на четвереньках еле стоял,  все время валился на
бок. Глаза его испуганно блестели.  Он приоткрыл пасть, и  стало видно,  что
зубы у него все поломаны, он бы и ребенка не смог укусить.
     Макдьюи ждал. Он не знал, что будет, он  знал только, что глядит на все
глазами Лори и заплаканными глазами Джорди. Медведь был очень худой, шкура у
него на ляжках  висела мешком,  как штаны у клоуна, и Макдьюи подумал, что в
жизни не видел такого жалкого зрелища.
     Зверь снова упал, толстый  дернул  его за цепь, а парень  ударил  в нос
рукояткой кнута, и черная струйка блеснула в свете факелов.
     Макдьюи услышал,  как кричит  Лори; он  не помнил, как вырвался от нее,
как  кинулся к сцене,  но хорошо  запомнил, с  какой силой и радостью ударил
парня кулаком в лицо. Попади он в висок,  цыган бы умер. Но он только разбил
ему нос и повалил навзничь на дощатый пол сцены.
     Тут ветеринар вырвал у дрессировщика кнут и  заорал:  "Пляши,  кабан! А
ну, пляши!"
     Зрители закричали:  "Браво!", "Так  его!",  "Поделом!" --  но в дело не
вмешивались  и даже  побежали  прочь, когда услышали топот копыт.  Сбежал  и
пьяный  дрессировщик.  Парень лежал  навзничь, прижимая  ладонь к  разбитому
лицу, а медведь  лежал  на брюхе,  как-то странно распластавшись,  и пытался
лизнуть свой нос.
     Когда к сцене подскакали человек пять, Макдьюи крикнул:
     -- Кто у вас тут главный?
     Увидев, что парень весь в крови  и рыжебородый  пришелец их не  боится,
цыгане растерялись и не стали нападать. Один из них сказал:
     -- Король Таргу у  себя,  в  фургоне. Если он вам  нужен,  можете зайти
туда. Макдьюи заорал оставшимся зрителям:
     -- Идите домой! Представления не будет! --  Он подошел к Лори,  которая
стояла  на  коленях и, положив  левую руку медведю под  голову,  отирала ему
кровь платком.
     --  Идите и вы. Лори, -- сказал он. -- Все в порядке,  но могут быть...
ну, затруднения. Пожалуйста, идите домой.
     Она встала и пошла рядом с ним туда, где был король Таргу.
     Люди расступились перед ними, но проход был так  узок, что они касались
цыган плечами, а когда они проходили, те сразу смыкались за их спинами.
     От  гнева и жалости Макдьюи  забыл о страхе. Он знал, что свалит короля
Таргу с ног, как того парня, даже если он -- великан.
     Но Таргу великаном не был.  К Эндрью и Лори вышел темнолицый человек со
свиными  глазками, в обыкновенных брюках, рубашке, жилете и котелке. О  том,
что он цыган, можно было догадаться только по серьге в левом ухе. За ним шли
цыгане, цыганки и оборванные цыганята.
     -- Это вы Таргу? -- спросил Макдьюи. -- Вы вожак этой шайки?
     -- Да,  я король Таргу,  -- глухим  и тонким голосом отвечал человек  в
котелке.  -Что  вам  нужно? По какому праву  вы  бьете  моих людей? Зачем вы
привели сюда рыжую ведьму, которая сглазит наших деток?
     -- Разберемся в полиции, -- сказал Макдьюи. -- Я обвиняю вас в жестоком
обращении с...
     Осталось  неизвестным,  собирался  ли  цыганский  король  убить  своего
обидчика: раздался дикий крик на чужом  языке, и сквозь толпу цыган ворвался
парень с разбитым в кровь лицом. Взмахнув цепью, он кинулся на Макдьюи.
     Ветеринара спасло то, что удар пришелся по спине какому-то  цыгану. Тот
упал, но остальные мигом выхватили ножи.
     Обхватив Лори левой рукой, Эндрью принялся орудовать рукояткой хлыста и
расчистил было дорогу, но тут Лори оттерли, а его ударили чем-то по  голове.
Он пошатнулся, и палка его сломалась о фургон. Ему удалось схватить какой-то
железный  брус, но  он  знал, что минуты его -- считанные: цыгане подступали
все ближе,  как  псы к  раненому зверю.  Одни даже влезли  на  фургон, чтобы
напасть на него сверху, а другие, из-под фургона,  пытались схватить его  за
ноги.
     И  тогда  он услышал странный голос, перекрывающий и брань, и  тяжелое,
свистящее дыхание озверевших людей.
     -- За Макдьюи! За Макдьюи!
     Это Лори,  вырвавшись чудом, схватила один  из  факелов  и кинулась  на
цыган, размахивая  им, как мечом. Яркое  сияние пламени и волос  окружило ее
лицо.  А лицо  это изменилось так, что  Макдьюи до конца своих дней запомнил
этот,  новый  облик,  хотя  больше  никогда его не видел.  Нежность исчезла.
Такими были жены кельтских вождей, сражавшиеся с ними бок о бок.
     -- За  Макдьюи!  -- кричала она,  и перед пламенным мечом  расступились
цыгане,  открывая ей  путь к Эндрью.  Она обняла его за плечи левой рукой  и
повела прочь, оглашая  воздух боевым кличем.  Пройдя весь ряд  фургонов, она
бросила в последний фургон горящий факел.
     Пламя  побежало  по  легким, просмоленным  повозкам.  Цыгане  метались,
хватали ведра, бежали к реке. Макдьюи и Лори были уже у клеток. Он опустился
на колени, и она стала рядом с ним.
     -- Эндрью! -- воскликнула она. -- Вы ранены?
     А он ответил:
     -- Да нет, ничего, устал.
     Она не видела, что на волосах у него кровь, она смотрела ему в глаза, и
взгляд ее еще не утратил дикой отваги.
     -- Эндрью! -- сказала она снова. -- Эндрью!...
     Обхватила  его голову, поцеловала  его, вскочила и  умчалась к  лощине,
словно лань.
     -- Лори!  Лори, вернись! --  кричал он ей вслед, но она не вернулась, и
он остался стоять на коленях у клеток. Он не знал, жив он, мертв или ему все
это снится. Стало темней и тише. Пожар затихал, цыгане кое-как его тушили.
     "Пора  уходить", --  сказал себе Макдьюи; но  оставалось  выполнить еще
один долг. Перепуганные звери выли, лаяли, кричали на все голоса.  Ветеринар
открыл клетки и выпустил пленных: если уж им погибать, так на свободе. Потом
он побрел к своей машине.
     У  деревянного помоста, где все  и началось, лежало что-то темное.  Это
был  медведь.  Он  умер.  Макдьюи посмотрел  сверху на  кучу черного  меха и
подумал, что Джорди будет очень плакать, если узнает. Еще он подумал о  том,
что  те, первые слезы  Джорди  дали хорошие всходы, и  о том,  что если Лори
бежала этой дорогой, она видела беднягу и поплакала над ним. Он и сам был бы
рад заплакать.
     Проехав примерно милю,  он остановился у  реки, вышел из машины,  отмыл
кровь  и определил, что рана не глубокая. Потом он с трудом  сел за  руль  и
направился в город.
     У  самого  мостика  его ослепили  фары  ехавшей  навстречу  машины.  Он
заметил,  что  на  крыше --  огонек,  машина  полицейская.  Он  остановился:
констебль Макквори подошел к нему и сказал:
     -- Слава Богу, это вы, сэр!
     --  Пожар  потушили,  --  сказал Макдьюи.  -- Я  подам  вам  заявление,
возбудим процесс против так называемого короля Таргу и дрессировщика...
     --  Да, да, --  прервал его констебль.  --  Это все мы сделаем. Но я не
потому здесь. Меня за вами послали. -- Констебль опустил голову. -- Вас ищут
дома. Доктор Стрэтси просил вас отыскать.
     -- А... -- сказал Макдьюи и задал вопрос, для которого ему понадобилось
много  больше мужества, чем  для  минувшей  битвы:  --  Она  жива  или  нет?
Констебль снова поднял голову.
     -- Жива, сэр!  -- отвечал  он. --  Но  доктор Стрэтси  очень просил вас
разыскать.

        25

     Что  такое?  Неужели я не богиня?  Неужели все старые  боги  умерли или
утратили  силу?  Неужели  я просто  Талифа,  обыкновенная кошка, подобранная
рыжей пряхой, которая живет одна  и  помогает  беспомощным? А кто  же это --
Талифа, откуда она пришла? Где мне положено жить? Я  хотела покарать врага и
не  сумела. Когда огонь в долине  давно  потух, Лори вернулась и прошла мимо
камня,  где  я ждала. Она шла  как  слепая.  В руке  у  нее был фонарь,  и я
увидела, что плащ и платье порваны, опалены  огнем, запятнаны кровью, а лицо
-- все мокрое от слез.
     Я  неслышно двинулась  за  ней. Дом наш как будто заколдовали: Питер не
залаял, подполз к ней на брюхе, тихо скуля, а кошки были злые, как ведьмы, и
зашипели на меня.
     -- Что случилось? -- спросил  Вулли.  --  Что с  Лори?  У нее на платье
кровь. Макмердок, который, как это ни скрывал, все  же верил немножко в  мою
божественность, громко промяукал:
     -- Твои дела, да? Египетские штучки? Смотри у меня!
     Я не удостоила его ответом и вошла в дом.
     Лори села на  скамейку к очагу как была,  в крови  и в грязи, и  горько
заплакала. Закрыла лицо руками и тихо плакала без конца. Чтобы ее утешить, я
встала на задние лапы и передней лапой  два  раза  тронула руку, закрывавшую
лицо.
     Она подняла  меня и уткнулась  в мой  мех. Я думала раньше, что женщины
так  не  плачут --  без всхлипываний, без всякого звука, просто теплые слезы
текут и текут, как вода.
     Только один раз, прижавшись мокрой щекой к моей щеке, она сказала:
     -- Талифа! Что со мной будет? Что мне делать?
     Ей бы  помолиться богине Баст,  или  Исиде  --  плододарительнице,  или
Артемиде  Целомудренной  --  кому-нибудь  из  моих  воплощений, и  я бы небо
обрыскала,  а  умолила моего отца осушить ее слезы.  Но  кто  теперь  знает?
Может, я ничего не могу?
     Прошли часы, пока она встала, опустила меня на пол, сняла все грязное и
порванное и  помылась;  но  слезы все так  же текли, словно вода. И  тут она
сделала  что-то странное --  взяла лампу, подошла с ней  к зеркалу  и  долго
смотрелась в него, как будто  никогда себя не видела. И заговорила  с собой,
как недавно со мной:
     -- Кто я такая теперь? Где Лори? Что мне делать? Что же мне делать?
     Потом  она  пошла к себе, а я улеглась  было у очага, но она  позвала с
лестницы:
     -- Талифа, иди ко мне, побудь со мной!
     Раньше я к ней не ходила и остановилась в нерешительности.
     -- Иди, иди, -- звала она. -- Все ж не одна буду!
     Я  перекувыркнулась  от радости, кинулась вверх, прямо к ней  в руки, и
замурлыкала, а она потерлась щекой об меня.
     В белой комнате стояли кровать, стул и шкафчик. Лори села и, держа меня
на руках, долго смотрела мне в глаза. Она уже не плакала.
     -- Скажи  мне, Талифа, -- попросила она. -- Ты ведь умирала, ты знаешь,
что это такое -- покой, мир?
     Я не понимала ее -- ведь я умираю  тысячи  раз, но мое Ка просто плывет
по Реке Тьмы между небом и землей и будет плыть всю вечность.
     Лори отпустила меня, легла, потушила лампу и сказала:
     -- Спасибо, что побудешь со мной. Спокойной ночи.
     Откуда-то из темноты  до меня донесся несказанно  прекрасный запах. Что
это? Когда, в каком воплощении я знала и любила его? Почему я замурлыкала от
радости? Я подняла голову  и принюхалась. Да,  откуда-то пахло.  Лори  мирно
спада, тихо дышала,  а я  вдруг забеспокоилась  -- мне показалось,  что  мое
потерянное Ка  совсем  рядом,  вот  тут, и  если я его удержу, оно при мне и
останется.
     Дивный запах донесся снова, когда я уже засыпала. Я знала, что здесь, в
ногах у Лори, я увижу хорошие сны, и спешила посмотреть их.
     И  я  решила  так:  если уж я теперь домашняя, комнатная  кошка Лори, я
должна  узнать при первой возможности,  что  же  в  ее  комнате издает  этот
прекрасный запах.

        26

     Когда Макдьюи  подбегал к ярко освещенному дому, миссис Маккензи стояла
в открытых дверях.
     -- Слава Богу, приехали! -- сказала она. -- Я сама послала за доктором.
А то я читала ей, хотела подушку поправить, смотрю --  она  глаза закатила и
вроде бы отходит...