тил и сказал, чуть неестественно засмеявшись:
  - Наша семнадцатая. Знаешь, кстати, у меня есть одна мысль.
  В эту секунду  я  вдруг понял, что совсем забыл  о  том,  что если папа
сумеет  придумать свою  первую фразу  (а  он сумеет, любую - но  сумеет), то
вторую, ответную, придется придумывать мне, а  я ее не знаю, не позаботился.
Я так ясно ощутил вдруг,  что не могу, не могу вот, и все тут, сказать  ему:
"Давай, посмотрим",  или: "Слушаю тебя", или (бодрое): "Черт побери,  ну-ка,
валяй,  сейчас разберемся", что совершенно  для себя неожиданно  схватил эту
шестиугольную подставку и шмякнул ее об пол, тихо крикнув:
  -  Вот  так же мы  и ее,  заразу  семнадцатую, разломаем...  а потом  -
перестроим!
  Папа глядел  на  меня сумасшедшими, удивленными  глазами, но его улыбка
была уже нормальной, чуть ли не  радостной. Само собой, мама влетела с кухни
как пуля, услышав смертельный стон рушащегося домашнего хозяйства.
  - Уронил, - сказал я. Папа добавил:
  - Несчастный случай. Ничего, обойдемся, у нас их много.
  Мама охнула для порядка и пошла заваривать чай, папа полез за бумагой и
авторучкой, я собрал с полу черепки, мы сели рядом, и папа  написал на листе
бумаги длиннющую цепь Дейча-Лядова и подчеркнул нашу красавицу - семнадцатую
и почему-то двадцать шестую, о которой раньше мы никогда и не думали.
  -  Ого!  - сказал я. - И до двадцать шестой дошло  дело?!  А верно, она
славная - усики, как у жучка?
  - Усатенькая,  - сказал  папа. - Но  на всякий  случай  можешь  считать
двадцать шестую условно.
  Он не записал формулу, а изобразил вид семнадцатой крупно и отдельно от
всей цепи, а двадцать шестую начертил таким же образом рядом.
  - Итак, - сказал  он. - Мы научились ломать семнадцатую, но не можем ее
перестроить.  Почти  все комбинации внутри цепи  самой семнадцатой  никакого
эффекта  не дали.  Конечно,  можно  варьировать  и  дальше,  комбинаций  еще
достаточно, но  чует мое  сердце -  ничего у нас не выйдет.  Я предлагаю (он
разорвал, сломал на чертежике  семнадцатую) вот так и вот так. Мы включаем в
ее цепь субъединицу  двадцать шестой,  она  вполне монтируется.  Остатки  мы
легко ликвидируем, понимаешь? В  итоге -  новая молекула, номер ее не важен,
просто  новая молекула,  какая нам  по  качеству  и нужна. А  семнадцатая  и
двадцать шестая -  тю-тю,  исчезли за  ненадобностью!  -  Он засмеялся очень
легко и весело. - Ну, как?
  Я думал несколько минут, положив  подбородок на край стола. Собственно,
вариант  был  идеальный,  меня  даже  прошибла  дрожь  от  мысли,  что  вот,
наконец-то,  и, главное, он все сам, сам, - готовенькая, новая, такая, какая
нужна,  молекула "ЭН" так и резвилась,  так и сверкала у меня перед глазами,
но...
  -  Видишь ли, - сказал я. -  Молекула годится, ты  прав, но субъединица
двадцать шестой с семнадцатой не вяжется никак.
  - Слушай, - сказал он. - Я уверен, ты  упустил из  виду новую "А-Люкс",
ну, эту печку Ухтомского.  Или  ты ее вовсе не знаешь.  Она идеально  держит
повышенное бэта-поле.
  - Ой, пап!!!  - обрадовался я. -  Ну, конечно же, я  знаю ее, вспомнил!
Она  была в твоей статье, верно?! Погоди, сейчас вникну, -  сказал я. - Так,
та-ак... н-да...  - Я задумался.  Он перестал улыбаться. - Н-да, -  сказал я
через минуту. - Так-то оно так,  но... - И тогда уже выложил все до конца: -
Но даже в бэта-поле нам не поднять ярусность до четырех, только до трех. Мне
так кажется...
  - Почему? Я задумался.
  - Для  этого,  по-моему, средняя  группа в семнадцатой слишком слаба, а
она нам нужна, ее за здорово живешь не выкинешь, - сказал я.
  Противно  было это понять, но ничего не поделаешь, довод был веский. Мы
долго  молчали. Краем глаза я быстро  поглядел на папу - какая-то серая тень
мелькала по его лицу.
  - Да, ты прав,  -  наконец, сказал он. - С этой  "А-Люкс"  вариант  был
единственный. Ты прав. Да, ничего не поделаешь. Я доложу  в группе, что этот
путь несостоятелен. Было  решено, что  раньше,  чем считать на "Гигантах", я
посоветуюсь с  тобой. Теперь  считать  бессмысленно.  Ну,  ладно, я побежал.
Пора.
  И  в этот момент (черт  возьми, и зачем только эта  мысль пришла  мне в
голову, вернее,  не именно эта мысль, а мысль произнести  ее вслух?!) что-то
блеснуло  у меня в голове, какой-то треск, щелчок - так всегда бывает, когда
какое-нибудь  серьезное,  стоящее  соображение внезапно,  откуда ни возьмись
врывается в меня...
  - Смотри, пап!  - сказал я и  нарисовал семнадцатую молекулу,  а внутри
ее,  прямо в  ее пузе  - двадцать шестую. - Занятно, правда? Понимаешь что к
чему? Одна в  одной, как матрешки. - Я поглядел на  него, глаза его делались
все больше и больше, наполняясь каким-то странным блеском.
  - Видишь,  что  получается  -  абсолютно  нужный  нам  эффект конечного
результата. Нет, не лучше, чем в  твоей идее, - такой же, но дело не в этом.
Тем  более,  что  одну  в  одну  никак  и  не  загнать,  невозможно,  вообще
невероятно. Но сам замысел, а? Молекула в молекуле! А? Когда-нибудь сумеют!
  Я так  взвинтился от этой  фантастической мысли, что позабыл про все на
свете и глядел на него не отрываясь, ожидая, что он скажет.
  Он понял все. Все то, что не должен был бы понять, узнать от меня, а  я
должен был бы скрыть от него - будь я поумнее, подогадливее.
  - Да-а, это грандиозно,  - сказал  он  чуть хрипловато.  -  Грандиозно!
Наивысший класс.  Очень крепкие  у тебя мысли, малыш. Очень! Остается только
преклоняться. Ну, пока. Мне пора.
  Он  стал  быстро  собирать портфель, но и как-то медленно одновременно,
вяло.
  Хлопнула дверь,  потом взревела и промелькнула за окном наша "амфибия",
и я долго еще  сидел  неподвижно, ошарашенный своей чертовой  идеей,  а  еще
больше  -  своей  фантастической  глупостью и  неосторожностью,  и  какой-то
противный привкус злобы на себя и на что-то еще появился у меня во рту.

x x x

  Во второй половине  этого дня произошли такие  занятные события, что, в
известном смысле, их даже можно назвать, научными:
  В тот день, когда я (не во сне, а наяву) был (с Наткой) в "Тропиках", я
должен был повидаться там  с ребятами из старой школы.  И я их там видел,  и
ребят из новой школы тоже, но так и не подошел к ним и не поболтал ни о чем,
и,  хотя  было абсолютно понятно,  почему моя жизнь  в  этот момент пошла по
особой специальной  кривой (Натка, розарий),  моя жизнь,  в целом,  поменяла
свой общий вид в несколько неполном,  неверном  направлении и была обязана в
соответствии  с  ее  законами вернуться  на прежний,  абсолютно  правильный,
точный путь: иначе она получилась как бы не моя.
  Ну, это,  конечно,  шутка,  но тем не менее, в  этот день ко мне  домой
приезжали  Жека Семенов  и Валера Пустошкин,  а  когда  они ушли,  заявились
ребята  из новой школы.  И те,  и другие  -  в один день. И, главное, первые
совершен но не обиделись (хотя с ними-то я вроде бы был обязан
  встретиться) и ничего  к тому же не знали о том,  что я болен. Плюс  ко
всему, с  ними,  с Валерой и Жекой, дышать было  легко, совершенно свободно:
после  моего  портрета  в  газете,  статей,  радиопередач  и т. д.  и т.  п.
некоторые,  узнав,  что  я - это я,  начинали либо приставать ко мне,  но  с
каким-то  особым отношением, либо, что  еще хуже, стесняться, а мои  ребята,
наоборот,  хоть  и  засыпали меня  вопросами  и  приставали выше  нормы,  но
относились  ко  мне так же  нормально, по-человечески, как и раньше, - прямо
луч света в темном царстве.
  - Так ты  был тогда в  "Тропиках"? - сказал Жека.- Мы думали,  что тебя
вообще не было.
  - Был, - сказал я. - Там целая история.
  - Ага, -  сказал Валера.  -  А  девчонка  ничего с тобой была,  оч-чень
неплохая.
  - Вполне хорошая, - сказал Жека.
  Валера сказал:
  -  Тебе,  конечно,   неудобно   было   показать  ей,   какие   у   тебя
друзья-бандиты: у одного рот до ушей, а второй - рыжий...
  - Это кто рыжий? Я рыжий? - заверещал Жека. - Повтори: я - рыжий?!
  - А кто, я, что ли?
  - Я рыжий?!
  - Ну, ладно. Рыжий - я, а ты - рот до ушей.
  - Повтори, что я рот до ушей!
  -  Неважно, кто - кто! Оба  бандиты.  Напугали Митькину девчонку, и она
увела его из парка.
  - Да нет, - сказал я. - Просто... я торопился... ну...
  - Точно, - сказал Жека. - Он торопился... Верно, Валера?
  - Да мне надо было, в общем... в кино!
  -  В общем,  -  сказал Валера. - Ему  было надо,  необходимо,  Джек, ты
понял? Уловил мысль?
  - Ага!
  И оба они захохотали.
  Я подумал немного, как лучше, и тоже стал смеяться  вместе с ними. И мы
похохотали так  несколько  минут  в свое удовольствие,  как в былые времена,
разве  что в душе мне перед  Наткой  все равно было неудобно.  Тема-то ее, о
ней...
  - Ну, как там твой научный подвиг?  - спросил Валера. - Ты  из-за  него
заболел? Что с тобой вообще такое?
  - Да ну, чертов грипп. А вы-то там как, в футбол гоняете?
  - Мало. Теперь все прыгают в высоту.
  - Чего вдруг?
  - Да у нас тут Жора Фараонов выступал.
  -  Ка-ак? Это тот одессит, который  в Монтевидео мировой установил, два
пятьдесят? Гордость Одессы?
  - Ну да!
  - А чего он у нас-то делает?
  -  Да он докторскую  пишет,  по  плазме. Прилетел к  нашим  плазмистам.
Кто-то пронюхал, и мы его пригласили.
  - Потрясающе! И симпатичный?
  -  Что ты!  Жутко симпатичный! Маленький, кривой,  челочка такая  -  не
подходи! Ну а прыжок у него, сам знаешь, какой!
  - Да-а, здорово.
  - В школе у нас из-за тебя переполох, - сказал Жека. - Хотят ее назвать
твоим именем.
  - Да бросьте вы!
  - Нет, честно, - сказал Валера. - Не школу, конечно,  это  треп, а клуб
нашего класса "Орбита". Клуб имени Рыжкина. "Рыжкинз клаб".  Понял? Это наша
Зоя Кузьминишна предложила и сообщила директору.  Он - за, а мы -  несколько
человек - против.
  - Почему? - неожиданно для самого себя спросил я.
  - Ага, ага, видишь!!! Гордый стал! Самолюбивый!
  - Да нет, честно, просто хочется знать причину, а отказ правильный.
  -  Мы  решили, что тебе это  не понравится,  человек-то  ты нормальный.
Сегодня уже некоторых таскали к директору за отказ.
  - Да бросьте вы!
  - Честно. Ведь ты как бы  гордость школы,  а некоторые, получается, как
бы не уважают нашу школу, если отказываются. И тебя не уважают.
  Я стал прыгать глазами  с Жеки на Валеру -  врут или нет, они оба стали
хохотать,  и  я  тоже, потом  нам  надоело, но Валера  сказал,  что все-таки
правда: "Рыжкинз клаб".
  Они  посидели  у  меня   еще   с  полчасика   и  вели  себя  нормально,
по-человечески, и я рассказал им немного (они просили)  про мою новую школу,
про историю  на  Аяксе  "Ц"  и про пластмассу Дейча-Лядова, но, конечно,  ни
слова о новом космолете.
  Обедать  они отказались (мама  их  просто умоляла), взяли по яблочку  и
ушли, договорившись, что я обязательно к ним заскочу, когда поправлюсь.
  И тут  же, ну  буквально через  десять минут  - дзынь, дзынь, дзынь!  -
ввалились Веня  Плюкат, Гаррик Петров и Утюг, ну, Ким  Утюгов. Эти явились с
подарками:  фрукты,  торт, какое-то антигриппозное суфле "Спутник",  черт те
что  еще и  два вполне ненормальных письма - от Эльзы Николаевны и директора
школы,  мол,  поправляйся,  не  болей,  родной,  и  несколько  слов  о  моей
гениальности и об их любви  ко мне - уши вяли, честное слово. (Утюг читал, а
мы ржали.)
  - Ты  давай кончай грипп, - сказал Утюг. - Закругляйся с Дейчем-Лядовым
и  опять  в  школу. Скукотища  дикая,  Вишнячихи  надоели,  и  преподаватели
озверели, ни с того ни с сего - требования жуткие.
  - Может быть, я и не вернусь, - сказал я.
  - Эт-то как понимать? - спросил Гаррик Петров. - Бред сивой кобылы.
  - И  не бред, -  сказал я. - Сами посудите. Допустим, закончится работа
успешно, и  Лига  решит:  а  зачем Рыжкину  учиться дальше,  при  чем  здесь
космомоделирование, если  он уже  и так вполне крепкий спец по пластмассе. И
оставят работать. Зачем школе на меня силы тратить? Логика здесь есть.
  - Да-а, - сказал Веня. - Все может быть.
  - А мне не хочется, - сказал я. - В школе все же лучше.
  - Ну да, лучше, -  сказал Гаррик Петров. - С  удовольствием сбежал бы -
работать интереснее.
  - А по-моему, и то, и  то чепуха, - сказал  Утюг. -  Дикая скукота. Вот
представьте:  Рыжкин задвинул  грандиозную  научную  идею и,  минуя  учебу и
спецшколу,  попадает  в  Высшую Лигу.  Действительно, случай  редчайший.  Но
вдумайтесь повнимательней - это,  в принципе,  возможно, нам это известно. И
что бы в жизни с  нами ни случилось, самое даже невероятное -  это возможно,
это  бывает,  было,  нам  это  известно.  А  чего  не  было -  мы  это можем
представить. Вот войдет сейчас человек, хвать  нас быстро в ракету - и через
пять минут мы в  Африке, купаемся в Конго.  Трудно представить, фантастично,
но  возможно. И что здесь нового? Африка? Да мы про нее с детства знаем, ну,
что она существует. Все одно и то же. Я вот читал в  какой-то старой книжке,
что какую пьесу  ни напиши, само-то содержание уже известно было, потому что
подсчитали, что сюжетов в жизни всего тридцать шесть штук. Кажется, тридцать
шесть.
  - Ты у нас, Утюжок, философ, - сказал Венька.
  - Он скептик,  вот он  кто,  - сказал  Гаррик Петров. - Точно, Утюг, ты
скептик, да? Ты скажи.
  - Да  ну, - сказал  Ким. - Скептик-шмептик! Ужас до  чего старое слово,
известное, надоевшее. Ничего нового.
  - Надо, кстати, Рыжкину сообщить новость,  - сказал  Гаррик.  - Кое-что
все же есть.
  - Ага, свежачок, - сказал Венька.
  -  В  общем,  оказывается,  -  сказал  Гаррик, -  что недалеко  от  нас
открылась  поварская  спецшкола,  в основном  девчоночья. Строго говоря, она
смешанная, но  молодых  людей маловато, а у нас -  наоборот, запоминай.  Ну,
сначала они помалкивали,  пока их школа оформлялась, набирала, так  сказать,
силенок, а потом заговорили во весь голос. То ли они стали нашими шефами, то
ли мы их - я не разобрался, но  один  их класс пригласил наш класс на вечер.
Видишь ли, без тебя в классе мальчишек восемь человек, да еще Гриша Кау в те
дни  улетел  на  Селену-вторую читать  доклады селеновским  школьникам,  - я
пригласил  на  вечер  ребят  из  других классов,  потому  что  поварих  было
пятнадцать. К тому же, чуяло мое сердце, там можно  было шикарно пожрать, на
этом  вечере,  -  опять-таки  правильно было  пригласить  еще  кой-кого:  не
пропадать же добру.  Честно говоря, шикарный был вечер. Это,  знаешь  ли, не
вечер с девчонками из театрального училища,  те с гонором, мол,  мы  сами  с
усами - мир искусства, а  эти тихонькие, скромные, славные  - ах-ах, физики,
математики, ученые! - глазки закатывают, а танцуют, как богини!!!
  Утюг сказал:
  - Мне торт та-ак понравился... Я,  кстати, и твой кусок  съел,  с твоим
именем. Мы думали, ты будешь, не знали еще, что ты болен, и в списке ты был
они, видишь  ли, засадили  огромный  торт и  кремом сделали на нем все  наши
фамилии - пальчики оближешь.
  -  А  макароны  с  подливой  помнишь?  -  сказал Венька. - Чудо,  а  не
макароны. А одна из них, самая красивая, в Гарьку влюбилась, факт.
  -  Ага, -  сказал Гаррик.  - Кроме концерта,  ужина и танцев, с  самого
начала был  доклад,  для  знакомства, что ли:  они о своем деле, мы о своем,
доклад  я  делал,  -  тыры-пыры, о  науке,  ну,  сам понимаешь,  и еще  я им
рассказал об одном своем крупном открытии - она и влюбилась в меня  с  ходу.
Нет, честно. Во время танцев она даже потащила меня на кухню и мигом испекла
классные оладьи  -  я, когда мы с  ней танцевали,  сказал, что  жутко  люблю
оладьи.
  - А кто играл? - спросил я. - Чья группа?
  -  Они ребят из Низких Температур  пригласили, ну,  этот квинтет, "Файв
блю бердз".
  - Эти ничего, - сказал я.
  - Цветомузыка у них дрянь,  - сказал Утюг. - Слушай, Гаря, а ты  женись
на своей, и мы каждую переменку будем к  ней бегать вкусноту лопать. Вообще,
братцы, давайте все переженимся, каждому по поварихе, ну ее, науку, надоело.
  - Точно, надоело, - сказал Гаррик. - Давайте, переженимся.
  - Я не против, - сказал Венька.
  Я  вдруг подумал  на  полном  серьезе, а как  же  я  Натку брошу,  нет,
невозможно, и еще  подумал,  что все они валяют  дурака,  когда говорят, что
наука  им  надоела, - ничего не надоела,  наоборот, так и  манит,  а меня...
манит или не манит? Поди разберись.
  Мы еще долго болтали  о  всякой  всячине,  мама их подбила на обед,  мы
пообедали и потом распрощались. Честно говоря, очень неплохо  провели время,
лично я был доволен.
  Когда они умотали, я от нечего делать перебрал принесенные подарки и на
коробке конфет  "Амфибия"  увидел  в уголке написанные авторучкой два слова:
"Не хворай". Буква "н" и буква "х" были подчеркнуты.
  Вскоре я поправился и сразу же махнул с группой на Аякс.

x x x

  В день свадьбы дождина лил колоссальный, и,  как назло (ну, об  этом-то
можно было догадаться заранее), мама часа два гоняла меня перед зеркалом, то
одно на мне  примеряла, то другое, комбинации, варианты, замыслы, а не лучше
ли так, а может  быть, вот эдак,  стой смирно,  не крутись,  нет,  беленький
платочек   и  эти  полуботинки  смотрятся  не  эффектно  -  чистая  возня  с
семнадцатой  молекулой:  как-никак,  первая в  жизни  свадьба,  не  школьный
вечер...  Она  решила, что  мы  с  папой пойдем вдвоем,  хотя  она  и  была,
разумеется, приглашена. Сумма причин: сто лет назад обещала в этот день быть
у  нее школьная  подруга, плюс - дикая мигрень, плюс -  бездна дел по  дому,
плюс - жениха, Юру, никогда не видела, не знакома и прочее.
  На папе  был  темно-серый костюм,  на маме  (для подруги)  особо модное
платье типа кольчуга - действительно, кольчуга, только из очень-очень мелких
звеньев  какого-то  архилегкого  металла,  оно  все  переливалось  на  маме,
блестело, даже змеилось как-то, лицо у  мамы было розовенькое, нежное, очень
симпатичное, и я, может быть впервые в жизни, глядя на нее и на папу  рядом,
вместе, из-за того, наверное, что  шел на свадьбу и  о свадьбе думал, увидел
вдруг, что они не просто папа и  мама, а муж и жена, и как вообще они хорошо
подходят друг к другу.
  Мы с папой должны были выйти из дома с запасом -  залететь в  универмаг
за  подарком.  С  этим  подарком хлопот  было выше  головы,  потому что мама
уверяла  нас,  что  подарить  молодым следует  мощный, крепкий набор посуды:
кастрюли-скороварки, всякие  штучки-дрючки,  чудо-печки,  тра-та-та...  Мы с
папой артачились и  говорили, что нам просто неудобно являться на свадьбу со
всей этой белибердой, да и как ее тащить -  руки  оттянешь,  но мама резонно
спросила, что предлагаем  мы.  Мы  помолчали  немного  и провякали, наконец,
какую-то  чушь,  явный  вздор,  и, конечно,  в  итоге  нам  пришлось  с  ней
согласиться.  Вечером времени у  нее на нас не было, она купила подарок днем
(терпеть не могла заказывать вещи по телефону с помощью каталога) и оставила
его в универмаге, сказав там,  что мы зайдем - тащить все это домой  было ей
не под силу, а в бюро обслуживания как раз был обед.
  Но  это было  еще не все. Вдруг, за  десять минут  до нашего  выхода из
дома, она учуяла, что, при всей бездарности нашего вяканья,  в нем, пожалуй,
есть известный смысл: тащить в подарок молодым гору посуды было, конечно же,
хоть  и  разумно, мудро,  даже с  юморком,  но одновременно  от всего  этого
"веяло", как она сказала, "не очень высоким вкусом". "Вы правы, мальчики", -
добавила она  и взяла  с нас слово, что мы обязательно зайдем в  антикварный
магазин (ну,  магазин всяких старинных вещей) и купим Юре и его голубке, его
маленькой птичке, что-нибудь антикварное, старинное, в их будущее гнездышко.
Гнездышко - н-да-а-с!
  Итак,  мы  ей  это  гарантируем,  нашему вкусу  она  доверяет,  в  этой
комбинации  -  быт плюс искусство -  подарок будет  выглядеть  действительно
мощно,  за  второй  покупкой она с  нами  тоже не поедет:  мигрень, подруга,
навалом дел по дому и прочее.
  В этой спешке я чуть не забыл пригласительный билет на свадьбу, который
мне очень  понравился.  Именной, лично мне,  у папы был  свой, оба пришли по
почте, каждый