казывание которого относилось лишь к
господствовавшей тогда Птолемеевой системе) утверждали, что, если бы Бог
хотел, он мог бы сотворить мир лучший, чем наш. Из совершенно формального
понятия возможности, согласно которому возможно все, что не противоречит
самому себе, исходят и основания, направленные против единства в Боге
возможности и действительности; известно, например, возражение, что в этом
случае все осмысленно сочиненные романы должны были бы излагать
действительные события. Подобного чисто формального понятия мы не
обнаруживаем даже у Спинозы; он признает всякую возможность лишь в
отношении к божественному совершенству, а Лейбниц безусловно пользуется
этим понятием только для того, чтобы, допуская в Боге возможность выбора,
по возможности отдалиться от Спинозы. "Бог делает выбор,- говорит он,-
между возможностями и поэтому выбирает свободно, без принуждения: выбора,
свободы не было бы лишь в том случае, если бы возможно было только одно".
Если для свободы недостает только такой пустой возможности, то можно
признать, что формально, или отвлекаясь от божественной сущности, возможно
было, и теперь еще возможно, бесконечно многое. Однако это означало бы
утверждать божественную свободу с помощью самого по себе ложного понятия,
возможного лишь в нашем рассудке, но не в Боге, в котором отвлечение от его
сущности или его совершенства мыслиться не может. Что же касается множества
возможных миров, то нечто само по себе столь беспорядочное, каким является,
согласно нашему объяснению, изначальное движение основы, может, будучи еще
не оформившейся, но восприимчивой ко всем формам материей, действительно
допускать бесконечность возможностей, но если на этом предполагалось
основывать возможность многих миров, то следует лишь заметить, что это еще
отнюдь не ведет к допущению такой возможности в Боге, поскольку основу
нельзя называть Богом и Бог в своем совершенстве может хотеть лишь одного.
Однако и эту беспорядочность не следует мыслить так, будто в основе не
содержится единственно возможный в соответствии с сущностью Бога прообраз
мира; он возвышается в действительном творении от потенции к акту
посредством только разделения, упорядочения сил и исключения того
беспорядочного, которое препятствует ему или затемняет его. В самом же
божественном разуме, как в изначальной мудрости, в которой Бог осуществляет
себя идеально или в качестве первообраза, есть лишь один Бог и один мир.

В божественном разуме содержится система, но сам Бог есть не система, а
жизнь, и только в этом заключен ответ на вопрос, которому мы предпослали
предшествующее изложение,- о возможности того, что Бог допускает
существование зла. Всякое существование, чтобы стать действительным, т. е.
личностным, существованием, требует определенного условия. И существование
Бога не могло бы быть личностным без такого условия, однако Бог содержит
это условие в себе, а не вне себя. Уничтожить это условие он не может, так
как в противном случае он уничтожил бы самого себя; он может только
преодолеть его любовью и подчинить себе во славу свою. В Боге также была бы
основа тьмы, если бы он не сделал это условие собой, не соединился бы с ним
воедино в абсолютной личности. Человеку никогда не удается овладеть этим
условием, хотя он и стремится к этому в зле; ему это условие лишь дано, и
оно независимо от него; поэтому его личность и самость никогда не могут
возвыситься до совершенного акта. В этом и состоит связанная со всякой
конечной жизнью печаль, и если в Боге также есть хотя бы относительно
независимое условие его существования, то в нем самом заключен и источник
печали, которая, однако, никогда не достигает действительности, а служит
лишь вечной радости преодоления. Отсюда и покров грусти, лежащий на всей
природе, глубокая, неискоренимая меланхолия всякой жизни. Радости нужно
страдание, страдание должно преображаться в радость. Поэтому то, что
исходит только из условия существования или из основы, исходит не от Бога,
хотя оно и необходимо для его существования. Однако нельзя также
утверждать, что зло исходит из основы или что воля основы - источник зла.
Ибо зло может возникать лишь в сокровеннейшей воле собственного сердца и
никогда не совершается независимо от собственного деяния человека.
Возбуждение основы, или реакция на сверхтварное, пробуждает только влечение
к тварному или собственную волю, но пробуждает ее лишь для того, чтобы была
независимая основа добра и чтобы воля была преодолена добром и проникнута
им. Ибо не возбужденная самость сама по себе есть зло, но лишь постольку,
поскольку она полностью отрывается от своей противоположности, от света или
универсальной воли. Именно этот отказ от добра и есть грех.
Активизированная самость необходима для силы жизни; без нее была бы только
смерть, дрема добра; ибо там, где нет борьбы, нет и жизни. Следовательно,
воля основы направлена только на пробуждение жизни, а не на зло
непосредственно как таковое и само по себе. Если воля человека охватывает
активизированную самость любовью и подчиняет ее свету как всеобщей воле, то
из этого только и возникает актуальное добро, которое становится ощутимым
благодаря заключенной в человеке силе. Следовательно, в добром реакция
основы ведет к добру, в злом - ко злу; как сказано в Писании, в
благочестивых ты благочестив, в нечестивых нечестив. Добро без действенной
самости есть недейственное добро. То, что становится злом по воле твари
(если оно полностью отрывается, чтобы быть для себя), есть само по себе
добро, пока оно поглощено добром и остается в основе. Только преодоленная,
следовательно, возвращенная из активности в потенциальность самость есть
добро и по своей потенции, в качестве преодоленной добром, она и продолжает
постоянно пребывать в добре. Если бы в теле не было корня холода, не могло
бы ощущаться тепло. Мыслить силу притяжения для себя и силу отталкивания
невозможно, ибо на что действовало бы отталкивание, если бы притяжение не
давало ему предмета отталкивания, и на что действовало бы притяжение, если
бы оно одновременно не заключало в себе самом нечто отталкивающее? Поэтому
диалектически совершенно верно утверждение: добро и зло суть одно и то же,
лишь рассмотренное с разных сторон, или зло само по себе, т. е.
рассмотренное в корне своей тождественности, есть добро, как и обратное -
добро, рассмотренное в своей раздвоенности или не-тождественности, есть
зло. Поэтому верно и то, что тот, в ком нет ни материала, ни сил для зла,
не способен и к добру, примеры чего мы достаточно часто видели в наше
время. Страсти, с которыми борется наша отрицательная мораль, суть силы,
каждая из которых имеет общий корень с соответствующей ей добродетелью.
Душа всякой ненависти есть любовь, и в самом яростном гневе проявляется
лишь затронутый и нарушенный в глубочайшем центре покой. Страсти
соответствующей степени и пребывающие в состоянии органического равновесия,
суть сила самой добродетели и ее непосредственные орудия. "Разве от того,
что страсти служат поборниками бесчестия,- говорит несравненный И. Г.
Гаман,- они перестают быть оружием мужества? Лучше ли понимаете вы букву
разума, чем понял букву Писания тот аллегорический казначей александрийской
церкви, который кастрировал себя, чтобы обрести царство небесное? Любимцы
князя Эона сего те, кто приносит величайшее зло самому себе; его (дьявола)
придворные шуты - злейшие враги прекрасной природы, у которой есть, правда,
в качестве жрецов-чревовещателей корибанты и галлы, но и сильные духом
истинные поклонники. Только пусть те, чья философия пригодна более для
гинекея, чем для академии или палестры лицея, не выносят эти диалектические
положения на суд публики, которая так же не поймет эти положения, как не
понимают их они сами, и увидит в них устранение всякого различия между
правдой и неправдой, добром и злом,- публики, суду которой эти
диалектические положения столь же не подлежат, как и положения древних
диалектиков, Зенона и остальных элеатов суду поверхностных остряков.

Возбуждение своеволия происходит только для того, чтобы любовь обрела в
человеке материал или противоположность, в которой она может осуществиться.
Поскольку самость в своем отрыве от добра есть начало зла, основа
действительно возбуждает возможное начало зла, но не само зло и не для зла.
Но и это возбуждение происходит не по свободной воле Бога, который в основе
движется не сообразно своей свободной воле или своему сердцу, но только
сообразно своим свойствам.

Поэтому тот, кто стал бы утверждать, что Бог сам хотел зла, должен был бы
искать основание для этого утверждения в акте самооткровения как творения;
впрочем, уже неоднократно высказывалось мнение, будто тот, кто хотел, чтобы
был мир, должен был также хотеть, чтобы было и зло. Однако тем, что Бог
упорядочил беспорядочные порождения хаоса и изрек в природу свое вечное
единство, он противодействовал тьме и противопоставил беспорядочному
движению неразумного начала слово как постоянный центр и вечный светоч.
Следовательно, воля к творению была непосредственно лишь волей к рождению
света и тем самым добра; зло же не предполагалось этой волей ни в качестве
средства, ни даже, как полагает Лейбниц, в качестве conditio sine qua non
чтобы во избежание противоположности любви не было бы и самой любви,
другими словами, чтобы абсолютно положительное было принесено в жертву
тому, что обладает существованием лишь в качестве противоположности, вечное
- лишь временному. Что самооткровение в Боге надлежит рассматривать не как
безусловно произвольное, а как нравственно необходимое деяние, в котором
любовь и благость преодолели абсолютную сокровенность, мы уже объяснили.
Следовательно, если бы Бог, желая избежать зла, не совершил откровения, зло
победило бы добро и любовь. Лейбницевское понятие зла как conditio sine qua
non
Другое возражение, которое, однако, относится не только к данному
воззрению, но и ко всякой метафизике вообще, сводится к тому, что, если Бог
и не хотел зла, он все-таки продолжает действовать в грешнике и дает ему
силу совершать зло. Это - при надлежащем различении - можно вполне принять.
Первооснова существования продолжает действовать и в зле, подобно тому как
в болезни продолжает еще действовать здоровье, и даже самая разрушенная,
испорченная жизнь остается и движется еще в Боге, поскольку он есть основа
существования. Однако эта жизнь ощущает Бога как всеистребляющий гнев и
посредством притяжения основы сама полагается во все большее напряжение по
отношению к единству, завершающееся самоуничтожением и окончательным
кризисом.

После всего сказанного все еще остается вопрос: наступит ли конец злу и
каким образом? Есть ли вообще в творении конечная цель и если есть, то
почему она не достигается непосредственно, почему совершенное не есть сразу
с самого начала? На это нет другого ответа, кроме того, который уже был
дан: потому что Бог есть жизнь, а не только бытие. У каждой жизни - своя
судьба, жизнь подвержена страданию и становлению. И следовательно, Бог
добровольно покорился и становлению уже тогда, когда он вначале, чтобы
стать личностью, разделил мир света и мир тьмы. Бытие становится ощутимым
для себя лишь в становлении. Правда, в бытии нет становления; напротив, в
становлении само бытие вновь полагается как вечность; но в осуществлении
посредством противоположности необходимо становление. Без понятия
испытывающего человеческие страдания Бога - понятия, общего всем мистериям
и духовным религиям прошлого,- остается непонятной вся история. Писание
также различает периоды откровения и полагает как далекое будущее время,
когда Бог будет все во всем, т. е. когда он будет полностью осуществлен.
Первый период творения есть, как было показано раньше, рождение света.
Свет, или идеальное начало, есть в качестве вечной противоположности
темному началу творящее слово, освобождающее скрытую в основе жизнь из
небытия, возвышающее ее от потенции к акту. Над словом восходит дух, и дух
есть первая сущность, которая соединяет мир тьмы и мир света и подчиняет
себе оба начала для того, чтобы осуществиться и стать личностью. Однако на
возникновение этого единства реагирует основа и утверждает первоначальную
двойственность, но достигает только все большей противоположности и
окончательного отделения добра от зла. Воля основы должна пребывать в своей
свободе, пока не исполнится, не станет действительным все. Если бы воля
основы была подчинена раньше, то добро и зло остались бы скрытыми в ней. Но
добро должно быть поднято из тьмы к актуальности, чтобы жить в непреходящем
единстве с Богом; зло же должно быть отделено от добра, чтобы навек быть
низвергнуто в небытие. Ибо конечная цель творения состоит в том, чтобы то,
что для себя не могло бы быть, было бы для себя, будучи возвышено к
существованию из тьмы как независимой от Бога основы. Отсюда необходимость
рождения и смерти. Бог отдает идеи, которые были в нем лишены
самостоятельной жизни, самости и не-сущему, чтобы, вызванные оттуда к
жизни, они вновь были бы в нем в качестве независимо существующих. Таким
образом основа производит в своей свободе разделение и творит суд (c r i s
i Vесть зло. Оно могло действовать только посредством добра (злоупотребляя
им), которое, не осознанное им самим, пребывало в нем. Живя, оно
пользовалось еще силами внешней природы, пытаясь посредством них творить, и
было еще косвенно причастно благости Бога. Умирая же, оно полностью
отделяется от добра и хотя еще остается в качестве вожделения вечного
голода и жажды деятельности, но выйти из состояния потенциальности уже не
может. Поэтому его состояние есть состояние небытия, состояние постоянного
уничтожения активности или того, что стремится в нем быть активным.
Следовательно, для реализации идеи конечного всестороннего совершенства нет
никакой необходимости в обращении зла в добро (восстановлении всех вещей),
ибо зло есть зло, лишь поскольку оно выходит за пределы потенциальности;
сведенное же к небытию или к состоянию потенциальности, оно есть то, чем
всегда должно было быть, т. е. базисом, подчиненным и в качестве такового
уже не находящимся в противоречии ни со святостью, ни с любовью Бога.
Поэтому конец откровения есть отторжение зла от добра, объявление его
полнейшей нереальностью. Напротив, поднятое из основы добро связывается в
вечное единство с изначальным добром; рожденные из тьмы на свет
присоединяются к идеальному началу как члены его тела, в котором это
идеальное начало полностью осуществляется и есть теперь всецело личное
существо. До тех пор пока сохранялась первоначальная двойственность,
творящее слово господствовало в основе, и этот период творения проходит
через все остальные периоды до самого конца. Если же двойственность
уничтожена разделением, слово, или идеальное начало, подчиняет себя и
ставшее с ним единым реальное духу и дух в качестве божественного сознания
живет одинаковым образом в обоих началах; так, в Писании говорится о
Христе: ибо ему надлежит царствовать доколе низложит врагов под ноги свои.
Последний враг, который уничтожается, есть смерть (ибо смерть была
необходима только для разделения, добро должно умереть, чтобы отделиться от
зла, а зло - чтобы отделиться от добра). Когда же все покорится Ему, тогда
и сам сын покорится Покорившему все Ему, да будет Бог всё во всём. Ибо и
дух еще не есть наивысшее; он только дух или дуновение любви. Высочайшее же
- любовь. Любовь есть то, что было до того, как были основа и существующее
в качестве разделенных, но была еще не любовью, а - как бы нам ее
определить?

Мы достигли наконец высшей точки своего исследования. Уже давно мы слышим
вопрос: чему же должно служить то первое разделение между сущностью,
поскольку она есть основа, и сущностью, поскольку она существует? Ведь либо
для того и другого нет общего средоточия - тогда мы должны признать
абсолютный дуализм; либо такое средоточие есть - тогда оба они в конечном
рассмотрении вновь объединяются, и мы обретаем одну сущность для всех
противоположностей, абсолютное тождество света и тьмы, добра и зла, и все
те нелепые последствия, к которым неизбежно приходит каждая система разума
и на которые давно уже указывали и применительно к данной системе.

То, что мы полагаем по первому пункту, нами уже объяснено: до всякой основы
и всего существующего, следовательно, вообще до всякой двойственности
должна быть некая сущность; как бы можно было ее еще назвать, если не
праосновным или, скорее, безосновным (Ungrund)? Поскольку она предшествует
всем противоположностям, они не могут быть в ней ни различимыми, ни вообще
каким-либо образом наличествовать. Поэтому такая сущность не может быть
определена как тождество обоих начал, а только как их абсолютная
неразличенность. Большинство философов, достигая в своем рассмотрении
пункта, когда они вынуждены признать исчезновение всех противоположностей,
забывают, что эти противоположности действительно исчезли, и вновь
связывают их в качестве таковых с неразличенностью, которая ведь возникла
только благодаря их полному устранению. Неразличенность не есть продукт
противоположностей, они не содержатся в ней и implicite, она - особая,
свободная от всех противоположностей сущность, в которой все
противоположности уничтожаются, которая есть не что иное, как именно их
небытие, и поэтому имеет только один предикат, а именно отсутствие
предикатов, не будучи при этом ничто или не-вещью. Следовательно, они либо
действительно полагают неразличенность в это предшествующее всякой основе
безосновное - тогда у них нет ни добра, ни зла (что рассмотрение
противоположности между добром и злом на этой стадии вообще несостоятельно,
мы пока оставляем в стороне), и они не могут связывать с безосновным ни
одно, ни другое, ни то и другое одновременно. Либо они полагают добро и
зло, тем самым полагают двойственность и, следовательно, уже небезосновное
или неразличенность. Для лучшего понимания последнего добавим следующее!
Реальное и идеальное, тьма и свет или как бы ни обозначать еще оба эти
начала никогда не могут быть присущи безосновному как противоположности. Но
ничто не препятствует тому, чтобы они были присущи ему в качестве
непротивоположностей, т. е. в обособлении и каждое для себя, посредством
чего, однако, полагается двойственность (действительная двоичность начал).
В самом безосновном нет ничего, что могло бы воспрепятствовать этому. Ибо
именно потому, что оно относится к обоим как тотальная неразличенность, оно
безразлично по отношению к обоим. Если бы оно было абсолютным тождеством
обоих начал, то оно могло бы быть лишь обоими одновременно, т. е. оба
должны были быть присущими ему как противоположности и тем самым вновь
составить единство. Следовательно, непосредственно из этого "ни то, ни
другое", или из неразличенности, выступает двойственность (нечто совсем
иное, чем противоположность, хотя до сих пор, пока мы еще не достигли этой
стадии исследования, мы пользовались тем и другим в равном значении), и без
неразличенности, т. е. безосновного, не было бы двоичности начал.
Следовательно, она не только не снимает различие, как считали многие, но
полагает и подтверждает его. Различение между основой и существующим было,
таким образом, отнюдь не только логическим или привлеченным как
вспомогательное средство, которое в конечном счете оказалось бы неверным,
но и вполне реальным, полностью открывшимся и понятым лишь исходя из высшей
точки зрения.

После этого диалектического разъяснения мы уже можем совершенно определенно
пояснить свою мысль следующим образом. Сущность основы, как и сущность
существующего, может быть только предшествующей всякой основе,
следовательно, неким абсолютным, рассмотренным как таковое безосновным. Но
быть таковым оно может (как было доказано), только распадаясь на два в
равной степени вечных начала, не так, чтобы быть в обоих одновременно, но в
каждом из них одинаково; следовательно, в каждом оно есть целое или особая
сущность. Безосновное дели