Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
1977). Первое ее издание было напечатано в 1890 году в Амстердаме,
тиражом десять (!) экземпляров. Оно, конечно, никогда не поступало в продажу
и осело у нескольких коллекционеров и в некоторых библиотеках. Интерес этого
текста, как пишет Фуко, - в детальнейшем рассказе о жизни, которую этот
человек целиком посвятил сексу. "Жизнь-секс", "сексуществование"... - играет
со словами Фуко. "Несомненно, в качестве фона выступала здесь давняя
духовная традиция, которую протестантские страны (стало быть - без исповедни
ков) сохранили лучше, чем католические: вести пись менно дневник своей
жизни, на чистой странице проделывать исповедывание совести" ({i}Dits
etecrits,{/i} t.III, p.131). Об этом тексте Фуко говорит также в статье 1976
года в газете {i}Le Monde{/i} ("L'Occident et la verite du sexe"), где он
еще до выхода самой книги крупными мазками прочерчивает основные линии
{i}Воли к знанию{/i} и всего многотомного проекта {i}Истории
сексуальности{/i} ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, рр.101-106).
с. 118 Игра слов: {i}repetition{/i} по-французски - это и "повторение",
и "репетирование".
с. 119 Игра слов: {i}Са{/i} употребляется во французском разговорном
языке и как местоимение "это", и как способ выражения чрезвычайно
пренебрежительного отношения к чему-либо или к кому-либо; но, кроме того,
{i}Са -{/i} это третий элемент психоаналитической триады {i}Я, Сверх-Я{/i} и
{i}Оно,{/i} который трактуется как раз как совокупность всех
{i}364{/i}
вытесненных и подавленных влечений и желаний, как темная и непрозрачная
для сознания часть человека.
с. 123 Речь идет о двух работах Фрейда: {i}Три очерка по теории
сексуальности{/i} (1905) и {i}Анализ фобии пятилетнего маль-чика{/i} (1909).
Из изданий последних лет на русском языке см., например, в: З.Фрейд,
{i}Психология бессознательного,{/i} М., Просвещение, 1989.
с. 130 Имя крестьянина - {i}Jouy -{/i} по звучанию совпадает с
причастием прошедшего времени глагола {i}jouir{/i} (joui) - "наслаждаться",
"получать удовольствие", означающего также: "испытать оргазм".
с. 158 Эта книга так и не была написана. Как не были написаны и
обещанные пять томов {i}Истории сексуальности. La Chair et le corps. La
Croisade des enfants. La Femme, la mere et l'hysterique, Les Pervers,
Populations et races.{/i} Названия этих томов фигурировали на обложке
первого тома.
с. 160 См. соответствующий комментарий к с. 184.
с. 167 См. соответствующий комментарий к с.119.
с. 177 {i}Flectere si nequeo superos, Acheronta movebo -{/i} "если не
смогу склонить богов, то Ахеронт приведу в движение" (лат.), вошедший в
поговорку стих из {i}Энеиды{/i} Вергилия (кн.vii, стих 312).
с. 178 Неточная ссылка Фуко на эпиграф из {i}Бюргера{/i} в начале 44-й
главы работы Шопенгауэра {i}Мир как воля и представление.{/i} В переводе Ю.
Айхенвальда см.: А.Шопенгауэр, {i}Избранные произведения,{/i} М.,
Просвещение, 1992, с.371.
с. 181 Вскоре после выхода в свет {i}Воли к знанию{/i} группа
психо-аналитиков-лаканистов (среди которых был и зять Лакана {i}Жак-Ален
Миллер,{/i} ставший после смерти Лакана в 1981 году его "преемником" и
руководителем одной из ветвей лакановского психоанализа) пригласила Фуко для
обсуждения основных проблем книги. Под названием "Игра Мишеля Фуко" ("Le jeu
de Michel Foucault") текст этой дискуссии был опубликован в журнале
{i}Orni-саr?,{/i} издающемся этой группой лаканистов. Вот что говорит Фуко в
ответ на вопрос о смысле противопоставления предлагаемой им {i}аналитики
власти{/i} обычным "теориям власти": "{i}Власть-{/i}этого просто {i}не
существует. Я{/i} хочу сказать, что идея, будто где-то в определенном месте,
или эманируя из какой-то определенной точки, существует нечто, что и есть
власть, - мне кажется, что эта идея зиждется на каком-то ложном анализе и уж
во всяком случае не учитывает значительного чис-
{i}365{/i}
ла феноменов. На самом-то деле власть - это {i}отношения,{/i} это пучок
- более или менее организованный, более или менее пирамидальный, более или
менее согласованный - отношений. [...] Если пытаться строить {i}теорию{/i}
власти, всегда будешь вынужден рассматривать ее как возникающую в
определенном месте и в определенное время, нужно будет выяснять ее генезис и
осуществлять дедукцию. Но если власть в действительности является открытым
пучком, более или менее согласованным - скорее, конечно же, плохо
согласованным, - отношений, тогда единственной проблемой является
составление такой решетки анализа, которая делала бы возможной аналитику
отношений власти" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, p.302).
с. 184 Непереводимая игра слов: французское {i}sujet,{/i} происходящее
от латинского {i}subjectus -{/i} "под-лежащее", "под-чиненное", означает
одновременно и "отданный во власть", "подданный", и "субъект", "лицо". Фуко
"стягивает" оба эти значения в глаголе {i}assujettir{/i} (собственно
"подчинять"), подчеркивая момент {i}конституирования субъекта{/i} как
такового в обоих смыслах, равно как и наличие специальных форм, делающих это
конституирование возможным.
с. 19 5 Этот принцип {i}власти без субъекта{/i} или {i}стратегии без
субъекта{/i} также стал предметом обсуждения в дискуссии с лаканистами.
Отвечая на вопрос о том, как такое можно помыслить, Фуко высказывает разные
соображения, и в том числе следующее: "...знаменитая французская
"абсолютная" монархия не имела в действительности ничего абсолютного. Это и
в самом деле были рассеянные островки власти, одни из которых
функционировали как географические уделы, другие - как пирамиды, третьи -
как тела или, скажем, в соответствии с семейными влияниями или сетями
союзов, и т.д. Вполне понятно, почему в подобной системе не могли появиться
глобальные стратегии:
французская монархия оснастила себя административным аппаратом - очень
сильным, но очень ригидным, - мимо которого проходила масса вещей. Был,
конечно, Король - явный представитель власти, но на самом деле власть
централизованной не была, она не выражалась в глобальных стратегиях -
одновременно тонких, гибких и связных. В ХIX веке, напротив, через всякого
рода механизмы или институты - парламентаризм, распростране-
{i}366{/i}
ние информации, издательское дело, всемирные выставки, университет и
т.д. - "буржуазная власть" смогла выработать глобальные стратегии, без того,
однако, чтобы по отношению к ним следовало предполагать некоторого субъекта"
({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, р.310). Но не окажется ли тогда, что принцип
"бессубъектности", будучи безобидным в плане теоретическом, по отношению к
{i}знанию{/i} и {i}дискурсу,{/i} при переходе в поле "
{i}практического{/i}"{i},{/i} где действуют отношения силы и происходят
сражения, где с неизбежностью встает вопрос, кто сражается и против кого, -
что принцип бессубъектности здесь порождает серьезные трудности и не
позволяет уклониться от вопроса о субъекте или, скорее, о субъектах? Фуко на
это возражение Миллера замечает:
"Конечно же, это-то меня и беспокоит. И я не очень понимаю, как из
этого выбраться. Но в конечном счете, если рассматривать власть в терминах
{i}отношений власти,{/i} это позволяет, мне кажется, схватить - гораздо
лучше, чем в каких бы то ни было иных теоретических построениях, - то
отношение, которое существует между властью и борьбой, и в частности
классовой борьбой. Что меня поражает в большинстве текстов, если не Маркса,
то по крайней мере марксистов, так это то, что там всегда (за исключением,
быть может, Троцкого) молчанием обходят вопрос, что понимать под
{i}борьбой,{/i} когда говорится о борьбе классов. Что означает здесь
"борьба"? Диалектическое столкновение? Политическое сражение за власть?
Экономическая баталия? Война? Гражданское общество, пронизанное классовой
борьбой, это - что: война, продолженная другими средствами?". И, наконец, на
вопрос Миллера о том, кто же эти, противостоящие друг Другу, субъекты, Фуко
отвечает: "Это всего лишь гипотеза, но я бы сказал так {i}все против
всех.{/i} Не существует непосредственно данных субъектов, один из которых
был бы пролетариатом, а другой - буржуазией. Кто борется против кого? Мы все
боремся против всех. И в нас всегда еще есть что-то, что борется против
чего-то в нас же самих" ({i}ibid.,{/i} pp.310-311). с.238 Слово "диспозитив"
не имеет во французском языке тех значений, с которыми употребляет его Фуко
в {i}Воле к знанию.{/i} Во французском языке {i}dispositif{/i} может
означать, во-первых, "приспособление", "устройство", "прибор", "механизм",
причем чаще всего - в конкретном техническом смысле. Во-вторых, это слово
может означать "расположение", "порядок", и в частности "боевой,
367
походный порядок", "группировка войск". В книге Фуко мы имеем дело по
существу с семантическим новообразованием. Можно было бы подумать, что это -
один из тех немногих случаев, когда русский и французский читатели
оказываются в одинаковом положении. Фуко, однако, не "стирает" прежних
значений этого слова, но, напротив, каждый раз опирается то на одно из них,
то на другое. Именно поэтому в русском тексте это слово оставлено без
перевода после многих - неудачных - попыток найти (или изобрести) его
русский эквивалент. В дискуссии с лаканистами Фуко пришлось, конечно же,
отвечать и на вопрос о смысле и методологической функции термина
"диспозитив". Фуко говорит: "Что я пытаюсь ухватить под этим именем, так
это, {i}во-первых,{/i} некий ансамбль - радикально гетерогенный, -
включающий в себя дискурсы, институции, архитектурные планировки,
регламентирующие решения, законы, административные меры, научные
высказывания, философские, но также и моральные, и филантропические
положения, - стало быть: сказанное, точно так же, как и не-сказанное, - вот
{i}элементы{/i} диспозитива. Собственно диспозитив - это {i}сеть,{/i}
которая может быть установлена между этими элементами. {i}Во-вторых,{/i} то,
что я хотел бы выделить в понятии диспозитива, это как раз природа связи,
которая может существовать между этими гетерогенными элементами. Так, некий
дискурс может представать то в качестве программы некоторой институции, то,
напротив, в качестве элемента, позволяющего оправдать и прикрыть практику,
которая сама по себе остается немой, или же, наконец, он может
функционировать как переосмысление этой практики, давать ей доступ в новое
поле рациональности. Короче, между этими элементами, дискурсивными или
недискурсивными, существуют своего рода игры, перемены позиций, изменения
функций, которые могут быть, в свою очередь, также очень различными. Под
диспозитивом, {i}в-третьих, я{/i} понимаю некоторого рода - скажем так -
образование, важнейшей функцией которого в данный исторический момент
оказывалось: ответить на некоторую {i}неотложность.{/i} Диспозитив имеет,
стало быть, преимущественно {i}стратегическую{/i} функцию. Ею может быть,
например, поглощение какой-то подвижной массы населения, которую общество с
эко-
368
номикой по преимуществу меркантильного типа находило мешающей: здесь
обнаруживается некоторый стратегический императив, выполняющий роль своего
рода матрицы того диспозитива, который мало-помалу стал диспозитивом
контроля-подчинения безумия, душевной болезни, невроза" ({i}Dits et
ecrits,{/i} t.III, pp.299). В этой же дискуссии Фуко пришлось объясниться и
по поводу соотношения между новыми понятиями: {i}диспозитив, дисциплина,
-{/i} и прежними: э{i}пистема, знание, дискурс.{/i} "Что касается
диспозитива, - говорит он, - то тут я стою перед проблемой, из которой пока
не очень-то вижу выход. Я сказал, что диспозитив имеет преимущественно
{i}стратегическую{/i} природу, а это предполагает, что речь здесь идет об
определенного рода манипулировании отношениями силы, о рациональном и
координированном вмешательстве в эти отношения силы, чтобы либо развернуть
их в определенном направлении, либо блокировать их, либо стабилизировать и
использовать их. Диспозитив, стало быть, всегда вписан в игру власти, но,
кроме того, всегда связан с одной или несколькими гранями знания, которые в
связи с ним возникают, но в не меньшей мере его и обусловливают. Вот это и
есть диспозитив: стратегии силовых отношений, которые и поддерживают
различные типы знаний и поддерживаются ими. В {i}Словах и вещах,{/i} где я
хотел написать историю {i}эпистемы, я{/i} еще оставался в тупике. Что я
хотел бы сделать сейчас, так это попытаться показать, что то, что я называю
диспозитивом, - это куда более общий случай, нежели эпистема. Или, скорее,
что эпистема - это специфически {i}дискурсивный{/i} диспозитив, тогда как,
вообще говоря, диспозитив может быть как дискурсивным, так и
не-дискурсивным, поскольку его элементы куда более гетерогенны. [...] Если
угодно, теперь, по зрелому размышлению, я определил бы эпистему как
стратегический диспозитив, который позволяет отобрать среди всех возможных
высказываний те, что смогут оказаться принятыми внутрь - я не говорю:
научной теории, но - некоторого поля научности, и о которых можно было бы
сказать: вот это высказывание истинно, а это - ложно. Именно диспозитив
позволяет отделить - не истинное от ложного, но то, что может
квалифицироваться как научное, от того, что так квалифицироваться не может"
({i}ibid.,{/i} pp.300-301).
{i}369{/i}
с.241 Во французском тексте эта идея выражена еще и лексически,
поскольку "власть" и "мочь" во французском языке - это одно слово:
{i}pouvoir.{/i}
с.242 Это не просто умозрительные рассуждения - за этим у Фуко стоит
вполне определенная гражданская позиция: он был среди тех, кто активно
боролся за отмену смертной казни во Франции. Пик этой борьбы приходится как
раз на середину 70-х годов; отменена она была в 1981-м, в самом начале
президентства Франсуа Миттерана.
с.245 {i}идеологи -{/i} речь идет о группе французских ученых и
философов (среди которых {i}А.Дестют де Траси, Ж.Кабанис, К-Ф.де Вольней{/i}
и др.), кульминация деятельности которых приходится на последние десятилетия
XVIII века. Активно поддержавшие Французскую революцию, а затем приход к
власти Наполеона, они использовали этот момент социальных и культурных
трансформаций для реализации своих идей. Главное их дело - создание новых
институтов народного образования, в частности {i}Высшей нормальной школы{/i}
(национального центра подготовки преподавателей), а также французской
Академии и особенно - ее знаменитого отделения моральных и политических
наук. Оказавшиеся не у дел и преданные забвению с приходом Реставрации и
последовавшей политической реакции, в последние десятилетия нашего века
"идеологи" привлекают к себе все большее и большее внимание. Говоря об их
заслугах, подчеркивают их приверженность "новому научному духу" и власти
нового типа.
с.248 {i}эпистема{/i} ()[греч.] - понятие, которым Фуко пользуется
почти исключительно в {i}Словах и вещах,{/i} называя таким образом особую
конфигурацию "слов", "вещей" и "представлений", которая задает условия
возможности взглядов, знаний, наук, характерных для определенной
исторической эпохи. В европейской культуре Нового времени Фуко выделяет три
эпистемы: ренессансную (XVI век), классическую (XVII век - конец XVIII) и
современную.
с.260 Именно то, что у Фуко мы находим радикальную проблематизацию не
только идеи "сексуальности", но и самого "секса как такового", и заставляет
нас в русском переводе остановиться на слове "секс", хотя французское {i}le
sexe{/i} может передаваться по-русски не только как "секс", но и как "пол".
Употребление в переводе не одного - сквозно-
{i}370{/i}
го - термина, но двух, лишало бы позицию Фуко ее последовательности и
радикальности, оставляя лазейку для привычных натуралистических смыслов.
Комментарий
к "Использование удовольствий"
{i}Введение{/i}
Публикуемый в сборнике перевод выполнен по тексту "Введения",
помещенному в начале второго тома {i}Истории сексуальности.{/i}
Первоначально текст этого "Введения" под названием "Использование
удовольствий и техники себя" ("Usage des plaisirs et techniques de soi")
появился в 27-м номере журнала {i}Le Debat{/i} в ноябре 1983 года, то есть
за несколько месяцев до выхода самой книги. Различия между этими текстами
немногочисленны и несущественны. Существенно, однако, то, что первоначальная
журнальная публикация выступала - о чем говорят как сохранившиеся в книге
начальные строки, так и само содержание текста, - в качестве "Введения" ко
"всей серии исследований", составивших последние тома {i}Истории
сексуальности.{/i} И именно как таковое текст статьи циркулировал и
цитировался до выхода самих книг в мае и июне 1984 года.
Как мы помним, план шеститомной {i}Истории сексуальности{/i}
предполагал, помимо {i}Воли к знанию,{/i} публикацию еще пяти томов, а также
книги, не входящей в эту серию:
{i}Le Pouvoir de la verite.{/i} Сбыться ему было не суждено. Почему? Об
этом Фуко часто говорил в последние годы: в интервью и беседах, в лекциях -
в {i}Коллеж, де Франс{/i} и в университетах разных стран. Говорит он об этом
и в интервью, опубликованном в настоящем сборнике, равно как и в самом
"Введении" к {i}Использованию удовольствий.{/i} Есть, одна-
{i}371{/i}
ко, и что-то, о чем или вовсе, или почти ничего не говорится здесь, что
остается за кадром, но что представляет собой важные вехи в этом многолетнем
поиске.
Первоначальный замысел {i}Истории сексуальности{/i} складывался на
пересечении нескольких линий. Прежде всего, это критика общепринятого
представления о том, что секс на христианском Западе долгое время
рассматривался как нечто греховное и подавлялся, не имел "права голоса" и
стал "выходить на свободу" лишь с конца XIX века, главным образом благодаря
{i}психоанализу.{/i} При этом полагают, что Фрейд и психоанализ знаменуют
радикальный разрыв с предшествующей традицией понимания секса и отношения к
нему, что суть этого разрыва, далее, - "сексуальное освобождение" и что,
наконец, за это освобождение нужно бороться. Словом - "сексуальная
революция". Своей {i}Волей к знанию{/i} Фуко камня на камне не оставляет от
этих, столь убедительных для современного сознания {i}идеологом{/i}
"освобождения подавленного секса". Во-первых, никакого разрыва. Сила
психоанализа - не в обнаружении "подавленной сексуальности", а в открытии
особой {i}логики бессознательного.{/i} И основополагающая работа Фрейда - не
{i}Три очерка по теории сексуальности,{/i} но его {i}Толкование
сновидений{/i} ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, p.315). Фуко прослеживает
зарождение и трансформацию феномена "признания", начиная с {i}исповеди{/i} и
{i}покаяния{/i} в христианстве и кончая развитыми формами признания, которые
сложились в рамках судебной, психиатрической, медицинской, педагогической и
других практик. Место психоанализа, настаивает Фуко, - в этом ряду. В той
мере, в какой признание было специальным устройством, призванным, кроме
прочего, вызывать и подпитывать постоянное говорение о сексе, постоянное к
н