оциального. Точно так же относительная самостоятельность сфер общественной жизни не мешает им, как мы увидим ниже, быть видовыми спецификациями одной и той же человеческой деятельности со всеми родовыми свойствами, присущими этой субстанции социального.

В отличие от общества или самодостаточных биологических систем (совсем не всегда совпадающих с отдельными живыми организмами) функциональные компоненты этих субстанциальных объектов лишены среды существования, законы крторой были бы качественно отличны от их собственных. Они не способны также собственными усилиями воспроизводить присущую им органическую целостность, сохраняя ее лишь в поле системного взаимодействия, характеризующего систему, взятую в целом.







4. ФОРМООБРАЗОВАНИЯ СОЦИАЛЬНОЙ СУБСТАНЦИИ ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ

Итак, подведем некоторые итоги сказанному. Стремясь решить центральную проблему социальной философии — понять, что такое общество как «род космического бытия», чем отличается оно от досоциальных форм организации, — мы предприняли экскурс в область научной методологии, приемов, позволяющих ученым специфицировать качество интересующих их объектов.

Выяснилось, что определенная группа систем не может быть специфицирована методами субстратного или функционального различения, так как обладает свойствами, не совпадающими со свойствами образующего их «материала», и в то же время лишена внешней функциональной определенности, позволяющей различать явления в соответствии с их местом и ролью в поле охватывающего их системного взаимодействия. Такие объекты мы назвали субстанциальными, понимая субстанцию как самозарождающееся и самоподдерживающееся качество объектов, способных собственными усилиями создавать, воссоздавать свою системную целостность, охранять ее от экспансионистских воздействий со стороны внешней среды существования.

Способом спецификации таких систем является субстанциальный подход, предполагающий установление того специфического способа существования во внешней среде, адаптации к ее условиям, который присущ системе и- объясняет ее свойства, законы структурной, функциональной и динамической организации.

Именно таким и никаким иным может быть адекватный способ научного объяснения субстанциальных объектов. Приведем простейший пример, подтверждающий эту мысль.

Предположим, что нам нужно ответить на «детский» вопрос — чем отличаются рыбы от птиц? Спрашивается, будет ли правильным начать наш ответ с перечисления анатомических и физиологических различий между живыми существами: наличие жабр и плавников, в одном случае, крыльев и прочего — в другом, хладнокровности и теплокровности и т.д. и т.п.?

Нет спору, такое обращение к строению интересующих нас организмов, особенностям их физиологии является важным условием их различения. Однако специфика субстанциальных систем состоит в том, что они не могут быть поняты «изнутри», путем структурного и функционального анализа образующих их частей.

Все дело в том, что части субстанциального целого не являются для него исходной и первичной данностью. Напротив, их возникновение, структурное обособление и функциональная специализация должны быть объяснены некоторыми свойствами целого, которое предпослано частям, а не последует им.

Эта фундаментальная особенность, как нетрудно догадаться, является следствием органического типа связи, присущего субстанциальным объектам. В системах с «химическим» типом связи, как мы видели выше, существование частей предпослано существованию целого и само оно образуется, условно говоря, как результат «договора» между компонентами, способными «жить и действовать» поодиночке. Это означает, что интеграционный импульс в системе идет от частей к целому, зависит от «желания» (и, естественно, возможности) самостоятельных явлений создавать систему с новыми интегральными свойствами.

Иначе обстоит дело в системах органического типа. В самом деле, мы не можем предположить, чтобы целостный биологический организм мог возникнуть в результате «сговора» между автономно существующими головным мозгом, конечностями или легкими, которым при «встрече» удалось «договориться» о совместном существовании. (Несколько проще представить себе общество, созданное, как полагали сторонники теории «общественного договора», самостоятельно жившими и настрадавшимися от своей самостоятельности людьми. Однако такая постановка вопроса, как мы увидим ниже, категорически отвергается современной наукой, воспринимается учеными как абсолютная нелепость.)

Очевидно, что во всех этих случаях мы вправе говорить об определенной первичности целого в отношении своих частей. Это не означает, конечно, что целое способно существовать до своих частей и независимо от них: первичность целого не имеет и не может иметь подобного хронологического характера.

Речь идет о другом — о первопричинах структурной дифференциации и функциональной организации системы, которые обнаруживаются в свойствах целого, а не в свойствах образующих его частей, взятых по отдельности. Именно потребность выживания в среде, присущая системе как целому, а не отдельным ее частям поодиночке, определяет как способ их функционального взаимоопосредования, так и сам факт структурного обособления частей в поле системной целостности. Детерминационная цепочка в данном и подобных случаях предполагает зависимость структурного обособления органов от их функциональной определенности, а последней — от способа существования системы в целом, имеющего уже не функциональный, а спонтанно-самодостаточный, т. е. субстанциальный, характер.

Применительно к вопросу о различии рыб и птиц это значит, что наличие жабр у первых и крыльев у вторых не может быть самодостаточным основанием их качественной спецификации, так как само нуждается в объяснении. Всегда возможен и необходим вопрос: а почему одни животные обладают крыльями, а другие жабрами и плавниками?

Ответ на этот вопрос звучит так: потому что процесс эволюционного самосохранения в среде сложился для животных таким образом, что одним из них пришлось летать, а другим — плавать. Современная биология прекрасно понимает, что реальные анатомические и физиологические отличия летающих и плавающих, парнокопытных и непарнокопытных, хищных и травоядных тварей, как правило, производны от различий этологических, т. е. определяются предписанным животному образом жизни, особым способом существования живых существ в окружающей их среде.

Это не означает, конечно, что анатомические и физиологические различия живых существ всецело порождены внешним воздействием среды, как полагает теория ламаркизма. В действительности субстанциальная автономия в развитии биологических систем проявляется, как мы знаем, в способности к ненаправленным мутационным изменениям организма. Но именно в процессе адаптационного взаимодействия со средой определяется, какие мутационные изменения будут сохранены организмом и переданы им далее «по цепочке», а какие подвергнутся безжалостной выбраковке вслед за вымиранием своих носителей.

Таким образом субстанциальный подход к пониманию живых существ предполагает учет внутренних и внешних обстоятельств, образующих во взаимодействии целостный образ их жизни, способ воспроизводства в среде обитания.

Аналогичный подход может и должен быть использован при понимании качественной специфики интерсующей нас социальный системы. Мы не в состоянии объяснить присущую ей целостность, анализируя отдельные сферы общественной жизни и реально существующее функциональное взаимоопосредование между ними.

Изучая сложнейшие внутренние зависимости между экономикой и политикой, религией и наукой, правом и моралью, мы также обязаны помнить, что эти общественные сферы не представляют собой исходной социальной данности и постоянно спрашивать себя — зачем и почему они возникли в обществе, почему они связаны между собой так, как связаны, а не каким-либо иным способом?

И в данном случае качество системы не может быть дедуцировано из ее структурно-функциональной организации. Мы должны понять те потребности социального целого, те особенности совместной жизни людей, которыми обусловливается процесс структурно-функциональной дифференциации ее подсистем и компонентов, нарастающий по мере саморазвития общества, переходящего от гомогенности родовых коллективов ко все более сложным формам институциональной организации.

Понять все это мы сумеем лишь в том случае, если установим тот специфический способ существования, который выделяет людей из природы и противопоставляет ей, т. е. обнаружим субстанцию социального. Таковой, по нашему убеждению, является целенаправленная, адаптивно-адаптирующая деятельность человеческих индивидов и групп, к рассмотрению которой мы перейдем в следующей главе.

Пока же, завершая наши методологические рассуждения, отметим, что обнаружение субстанциального качества системы позволяет науке решить две важнейшие взаимосвязанные задачи.

Первая из них связана с установлением строгих качественных границ системы, ее демаркацией в среде существования, отличением от внешних ей субстанциальных реальностей.

К примеру, установив субстанцию социальной реальности, определив особый способ существования людей, каковым выступает, по нашему убеждению, целенаправленная деятельность, мы получаем возможность строго научного разграничения общества и природы, критерий, позволяющий нам установить принадлежность явлений к сфере социокультурной реальности, справиться со всеми «сложными случаями», о которых говорилось выше.

Нетрудно догадаться, что статус социального обретает любое явление, вовлеченное в «силовое поле» деятельности, выступающее как модус, атрибут или акциденция этой социальной субстанции. При этом нас не интересует их «естественное» или «искусственное» происхождение, так как деятельность, подобно волшебной палочке, преобразует свойства любых принадлежащих к ней явлений, вовлекая их в систему специфически социальных связей, налагая на них специфически социальные функции.

Именно поэтому социальными становятся любые образования, созданные природой и лишь используемые людьми. И наоборот, артефакты, «выпавшие» из деятельности, автоматически теряют свойства социальных — так, брошенное и гниющее в лесу топорище превращается в обычный кусок дерева, существующий по законам природы, ничем не выделяющийся из нее, несмотря на свое общественное происхождение. (Во избежание путаницы заметим предварительно, что частью социального мира становятся лишь те предметы, которые освоены практической деятельностью людей. У нас нет оснований, к примеру, считать общественным явлением комету Галлея, пока она остается для людей лишь объектом наблюдения, т. е. духовно-познавательной, а не практической деятельности.)

Вторая задача субстанциального подхода состоит в установлении единого источника и основания внутренней организации системы, строгой научной классификации всех формообразований, существующих внутри субстанциального качества.

Ниже нам предстоит убедиться в том, что социальная действительность распадается на множество разноуровневых структурных образований — от подсистем до элементов, обладает многочисленными механизмами самовоспроизводства и развития, неисчислимым множеством свойств и состояний, присущих как обществу в целом, так и отдельным его составляющим. Разобраться во всем этом многообразии мы сможем лишь в том случае, если сумеем свести его к некоторому общему знаменателю, тому субстанциальному основанию, саморазвитие которого порождает диверсификацию исходного качества.

Именно такие возможности открывает перед нами субстанциальное понимание человеческой деятельности, которая определяет не только способ существования, но и законы внутренней организации общества. Исходя из того, что общественная жизнь есть не что иное, как процесс совместной деятельности людей, мы будем утверждать, что все существующее в обществе представляет собой то или иное проявление деятельности — ее модус, атрибут, акциденцию или, другими словами, часть, отношение частей, свойство, состояние, таксономический вид. В самом деле, науку, искусство или сельское хозяйство мы будем понимать как особые виды человеческой деятельности. Политические партии, их лидеров, научные институты или семью мы будем рассматривать в качестве (коллективных или индивидуальных) субъектов деятельности, составляющих ее активную, «инициирующую» сторону. Напротив, станок, микроскоп, винтовка или домашняя утварь предстанут перед нами в качестве объектов общественной деятельности людей или индивидуальной жизнедеятельности человека, т. е. тем, на что направлена деятельная способность субъекта. Собственность на такие объекты (в отличие от самих объектов) будет рассматриваться нами как особое отношение между людьми по поводу потребных им объектов. Сама потребность предстанет как особое свойство субъекта, выступающее в качестве внутреннего регулятора деятельности (равно как и чувство стыда или патриотизма). Свобода выступит как состояние субъекта деятельности, проявляющееся в его способности контролировать условия собственного существования, и т.д. и т.п.

Короче, во всем «пространстве» социального не окажется ни одного явления, которое не представляло бы собой некоторую «ипостась» деятельности. В мире социального она подобна углероду, который «прячется» за внешне противоположными аламазом и графитом, составляя в действительности их «тайную сущность» или собственно субстанцию, которая, по определению Гегеля, есть реальное единство своих формообразований, синтез сущности и явлений, содержания и формы, относительно которого «всякое содержание есть лишь момент, который принадлежит только этому процессу, есть абсолютное превращение друг в друга формы и содержания» 3.

Что же такое человеческая деятельность, чем отличается она от процессов живой и неживой природы? Попытаемся ответить на этот вопрос.






Глава 2
СУБСТАНЦИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ: ПЕРВИЧНЫЕ ОПРЕДЕЛЕНИЯ

1. ПРЕДМЕТНОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО. ПРОБЛЕМА СУБСТАНЦИАЛЬНЫХ РЕДУКЦИЙ

Из сказанного выше нетрудно заключить, что термин «деятельность», который обозначает самозарождающееся и саморазвивающееся качество социального, субстанцию общественной жизни, оказывается наиболее широким понятием социальной философии, исходным по отношению ко всем другим ее категориям, включая сюда ключевые понятия — «социум», «общество», «история».

Однако нередко этот термин используют в еще более широком значении, распространяя его не только на социальные, но и на сугубо природные процессы, говоря, например, о вулканической деятельности, инстинктивной деятельности насекомых и т.п. В этом случае деятельность отождествляют со способностью действовать, т.е. затрачивать энергию, производить определенные изменения в мире, что свойственно, естественно, не только людям.

Мы полагаем, что во избежание ненужной биологизации социальных процессов14 или социализации природных целесообразно говорить о деятельности лишь применительно к человеку и человеческим коллективам, рассматривая ее как специфический способ их существования в мире, отличный от способа существования органической и неорганической природы.

Что же такое деятельность? Стремясь определить это понятие, мы должны помнить о том, что речь идет о субстанциальной категории обществознания, на которую распространяется общее правило образования любых субстанциальных понятий.

Суть его состоит в следующем. Субстанция, как мы видели выше, является исходным основанием определения собственных модусов и атрибутов. Однако это правило не допускает инверсии, не действует в обратном порядке, что означает полную невозможность определения субстанции «изнутри», через свойственные ей формообразования.

Собственно говоря, это правило распространяется не только на субстанциональные, но и на функциональные системы, имеющие внешнюю, а не внутреннюю определенность качества.

Чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть в толковый словарь русского языка и посмотреть, как определяется в нем любой из функциональных объектов — к примеру, дом, служащий человеку местом проживания. Мы быстро убедимся, что в определении дома ничего не говорится об образующих его компонентах — стенах, фундаменте или крыше. Напротив, понятие крыши определяется через понятие дома, как «верхняя часть, покрывающая его», но не наоборот.

Что же касается дома как целого, то он определяется как «жилое здание», «жилище», т.е. предмет, способный удовлетворять некоторые потребности строящих его людей. Это значит, что функциональный объект характеризуется не через совокупность своих собственных имманентных определений, а через внешнюю, предписанную извне роль в интегральной системе человеческой жизнедеятельности.

Субстанциальные системы, как мы могли видеть выше, не могут быть определены функционально, так как не имеют внешней «служебной» определенности. Однако присущий им способ существования в среде также определяется извне, путем соотнесения с внешними реалиями, подведения под более широкие, родовые для данной субстанции определения.

Естественным исключением из этого правила является лишь целостный мир, не имеющий и не могущий иметь внешних условий существования. Стремясь установить его субстанциальность, философия вынуждена использовать систему так называемых парных понятий, которые устанавливаются не путем сведения частного к общему, а друг через друга. Так, философы, считающие субстанцией мира саморазвивающуюся материю, вынуждены определять ее путем формально-логического противопоставления собственному атрибуту, в роли которого выступает сознание. Аналогичным образом субстанциальность сознания устанавливается путем противопоставления своему собственному инобытию — «косной и неодушевленной» материи (третий вариант решения связан с попыткой соорудить некоторое интегральное понятие, снимающее в себе оппозицию той же материи и того же сознания, — к примеру, понятие «жизнь», которое уже не поддается дискурсивным определениям и должно постигаться, как полагал А. Бергсон, интуитивно).

Что же касается отдельных «царств бытия» — неорганической, органической и «надорганической» реальности, то их субстанциальность, по нашему убеждению, может быть и должна быть определена путем подведения под родовые реалии мира.

Мы имеем в виду прежде всего понятие «движение», характеризующее всеобщий способ процессуального бытия мира безотносительно к природе движущегося субстрата, его материальной или духовной определенности. Физико-химические взаимодействия, жизнь и деятельность оказываются при таком подходе видовыми характеристиками движения, взаимные различия которых выступают как условие их качественной спецификации.

Сказанное означает, что понятие «деятельность» может быть определено социальной философией лишь путем сопоставления с универсальными свойствами движения вообще, присущими миру как целому, и противопоставления специфически социального способа воссоздания системной целостности, способу, который присущ субстанциальным системам физического и органического типа.

Путь имманентной спецификации деятельности через ее собственные модусы — к примеру, ее понимание как «субъект-объектного опосредования», «процессуализации общественных отношений» и пр. — ведет в тупик, так как сами понятия «субъект», «объект», «общественные отношения» и пр. могут быть определены исключительно через субстанцию деятельности и никак иначе15.

Это не означает, конечно, что мы свободны от необходимости изучать внутреннее строение деятельности, ее функциональную и динамическую организацию. Очевидно, что всякое, сколь-нибудь глубокое понимание деятельности возможно лишь на основе знания законов ее субъект-объектной организации, о которых речь пойдет ниже. Мы же говорим пока о формальном определении деятельности, в котором не может быть указаний на имманентные ей организационные моменты16.

Итак, мы понимаем деятельность как форму бытия в мире, разновидность движения, отличную как от физико-химических взаимодействий, субстанцией которых является преобразование вещества и энергии, так и от органической жизни, представляющей собой информационно направленную адаптивную активность биологических систем. Что же отличает человеческу