ика.
         -- Ниц, псы!
         Дружный, квакающий хохот послужил ему ответом.
         -- Вы слышали? Ниц! Ха-ха-ха!
         -- Тень! -- Голан в ярости обернулся к Вислоухому. -- Во
    Дворец Каземата!
         -- Стоять! -- гаркнул всадник. -- За псов ты ответишь,
    убийца. Я узнал тебя: ты -- Голан. По тебе плачет спица палача,
    преступник.
         -- Голан казнЈн, -- возразила Тень чуть слышно. -- В его
    теле -- Инкарнация Господа Бога.
         -- Инкарнация? -- удивлЈнно спросил всадник, теряя
    уверенность. -- Что ты мелешь, дурак?
         -- Запомни эти рожи, Тень, -- молвил Голан зловеще. -- С
    них и начнЈм.
         Всадники испуганно попятились. Они уже начали понимать, что
    эти двое не блефуют.
         Голан снова втиснул своЈ жирное тело в бочку.
         -- Во Дворец! -- раздался его утробный глас.
         Вислоухий, озираясь на двигавшихся за ними на почтительном
    расстоянии всадников, вновь покатил бочку на восток.
         Внезапный порыв ветра вместе с поднявшейся пылью донЈс до
    них отчЈтливую аммиачную вонь. Не дожидаясь монаршего указа,
    Вислоухий остановился и обратил единственный глаз в ту сторону,
    откуда примчался ветер. Голан высунул нос из бочки и принюхался.
         -- Война окончена, -- сказал он и смачно сплюнул под ноги
    Вислоухому. -- Победа и смерть. Моя победа и их смерть.
         Словно в подтверждение его слов очередной порыв ветра
    швырнул ему в лицо нечто похожее на пустой полотняный мешок. ЕщЈ
    пара таких мешков вяло, подобно кустам перекати-поля,
    проволоклись по пыльной земле. Всадники обалдело вертелись на
    своих неказистых лошадЈнках, пытаясь постичь происходящее.
    Вскоре уже вся долина пестрела прыгающими, скачущими,
    переваливающимися с боку на бок пустыми мешками.
         Это были трупы погибших толстунов, которых Голан своей
    монаршей властью послал умирать в ознаменование своего
    восшествия на великий престол.
         Верховный Правитель самодовольно ухмыльнулся.
         -- Дело сделано, господа. Святое убийство свершилось.
         Испуганные всадники бросились врассыпную.

                                   ЯВЬ
    -- Ваш билет!
         Я с неохотой возвращаюсь в серый будничный мир объектов.
    Надо мной завис контролЈр. Вернее, зависла, ибо это -- женщина.
    Немолодая, некрасивая, с красным от напряжения лицом, во взгляде
    -- настороженность и готовность к прыжку. Тигрица, вышедшая на
    охоту.
         Любопытно. Все контролЈры считают, что безбилетник -- это
    некая норма, пассажир же с билетом (или с прокомпостированным
    талоном, что более отвечает духу современности) являет собой
    вопиющее отклонение от нормы. Едва поднявшись на первую ступеньку
    автобуса (или любого другого вида городского транспорта),
    контролЈр a priori видит в плотной толпе пассажиров потенциально
    нормальных людей, то есть безбилетников. Просеивая их сквозь своЈ
    контролЈрское сито, он пытается выявить этих потенциально
    нормальных, и всякий раз, когда ему это удаЈтся, испытывает
    неописуемую радость. Радость не только оттого, что не перевелись
    ещЈ на Руси нормальные люди, а от предстоящего бурного объяснения
    с ними, которое, как показывает опыт, неизбежно: ни один
    нормальный, или иначе "заяц", никогда не спешит сознаться в своей
    нормальности. И свой долг этот потрошитель пассажирских душ видит
    именно в том, чтобы втолковать этому нормальному "зайцу", что он
    нормален, нормален до мозга костей, и в знак своей правоты суЈт
    ему квитанцию. И уже совершенно неважно, что квитанция та стоит
    десять тысяч рублей (когда-то она обходилась всего в один рубль).
         Я порылся в карманах, но билета там не нашЈл. Тигрица
    замерла, почуяв добычу, глаза еЈ засветились хищной радостью.
    Наконец-то хоть один нормальный! -- словно говорили они.
         -- Ваш билет! -- повысила голос контролЈрша. Лицо еЈ пошло
    лиловыми пятнами -- наверное, решил я, от предвкушения схватки.
         Я пожал плечам. И тут же почувствовал, как в моЈ тело,
    где-то в области ключицы, впиваются костлявые пальцы. Хватка
    поистине оказалась железной -- тигрица охотилась всерьЈз.
         -- Только не говорите, что вы его потеряли! -- взвизгнула
    она на весь автобус, умело скрывая ликование под маской
    профессионального гнева.
         Вот ещЈ! Я и не собирался ничего говорить. Зачем? Меня это
    касается менее всего.
         Как правило, поимка контролЈром безбилетника приковывает
    внимание остальных пассажиров. Этот раз не был исключением.
    Мощная аура, кишащая бурными страстями и испускаемая контролЈршей
    в душную атмосферу автобусного салона, заразила, затопила весь
    автобус. Затаив дыхание, пассажиры -- и нормальные, и те, кто
    таковыми не являлись -- с жадностью взирали, прислушиваясь и
    принюхиваюсь, к разыгрывающемуся поединку. На чьей стороне
    окажется перевес?
         -- Так это что же получается, у вас нет билета? -- с
    крепнущей надеждой, почти с уверенностью, вопросила контролЈрша.
         Я снова пожал плечами. (Похоже, этот жест стал для меня
    единственной реакцией на любые поползновения мира объектов
    вторгнуться в мир моего "я").
         -- Я так и знала! -- обрадовано взвизгнула тигрица. -- У
    него же всЈ на лице написано! (то есть то, что я нормален;
    осталось лишь выдать свидетельство о моей нормальности и взять с
    меня, так, между прочим, для проформы, причитающуюся ей мзду).
         Далее ритуал предписывал определЈнную, отнюдь не малую,
    порцию нравоучений. Констатация факта моей нормальности умело
    вуалировалась негодующим словоизвержением, обвинениями в
    порочности, аморальности и всех возможных земных грехах. Видимо,
    имелось в виду, что я должен был почувствовать себя закоренелым
    преступником, в лучшем случае -- убийцей с многолетним стажем или
    насильником малолетних. Не сомневаюсь, что окружающие именно это
    и почувствовали. Пузатый тип с обширной плешью, сидевший рядом со
    мной и до сего момента с жадностью прислушивавшийся к
    обвинительной речи новоявленного прокурора, с опаской отодвинулся
    от меня. Но гневная речь контролЈрши пропала втуне: я был надЈжно
    защищЈн и от неЈ, и от всего эфемерного мира объектов своим
    интравертирующим сознанием; вовне меня просто не существовало,
    мой мир был ограничен моею телесною оболочкой, служившей мне
    надЈжным экраном. Я остался невозмутим и спокоен.
         Плечо мое заныло от судорожного прикосновения еЈ когтистых
    пальцев: она довела себя до исступления, почти до экстаза.
         -- Платите штраф, гражданин! -- выпалила она сакраментальную
    фразу, строго следуя предписанному сценарию.
         Очередное пожатие плечами. Я не собирался ерепениться
    (зачем? пассивность -- единственный способ сосуществования с
    миром внешней экс-псевдореальности). Сунул руку в карман и
    нащупал истрЈпанный прямоугольник картона... Любопытно, что это?
         Прокурор иссяк, надо мной снова зависла тигрица, уже
    ощерившая пасть в последней готовности вцепиться в горло своей
    жертве. И тут я вынимаю проездной.
         Обыкновенный проездной, уже не новый и плоть от плоти мира
    внешних объектов. Он жил в моЈм кармане неведомо для моего
    внутреннего "я"; в нужный момент рука извлекла его оттуда и
    предъявила куда-то вовне, тем самым ограждая меня от неизбежных
    конфликтов с этим самым "вне". Сейчас же произошЈл какой-то сбой;
    видимо, автоматизм был нарушен вмешательством моего "я" в этот
    совершенно ненужный и пустой процесс общения с миром забытых
    вещей.
         Я нарушил ритуал -- это было ясно видно по растерянному,
    разочарованному лицу контролЈрши. Я сыграл против правил -- и тут
    же был наказан гневным шипением тигрицы, челюсти которой,
    клацнув, сомкнулись в пустоте; жертва ушла из-под самого еЈ носа.
    Теперь гнев еЈ был истинным, а не ритуально-завуалированным.
    Надежда, которой она жила в последние минуты, рухнула, уступив
    место разочарованию, и виноват тому крушению был я: я не
    соответствовал еЈ меркам о нормальном человеке! Гнев с шипением
    вырывался из нутра обманутой тигрицы, словно из туго накачанной
    автомобильной камеры, обволакивая меня жгучим эмоциональным
    туманом. Когти, почти уже готовые вырвать ключицу из моего плеча,
    в последний момент судорожно дЈрнулись, напряглись и отпрянули,
    словно в омерзении...
         (Возможно, когда-нибудь мир перевернЈтся вверх тормашками и
    понятие о "нормальности" сменит свой знак на противоположный --
    нормальными станут считать тех, кто оплатил свой проезд, -- о,
    тогда контролЈр в городском транспорте будет выдавать квитанции
    именно этим "новым" нормальным, присовокупляя к сим квитанциям
    изрядное денежное вознаграждение -- за их нормальность. Тогда,
    наверное, время потечЈт вспять).
         Зачем я всЈ это рассказываю? Исключительно затем, чтобы
    подвести к самому главному.
         Проездной был за апрель месяц. А мой последний разговор с
    шефом, в котором он объявил меня шпионом, состоялся в начале
    января. Три месяца выпали из моего бытия, словно их никогда и не
    было.
         Это ли не яркое свидетельство псевдо-реальности мира внешних
    объектов?!
         Поистине,

         Бодрствуя, мы идЈм сквозь сон. (6)

    Процесс познания бытия неотделим от проблемы существования
    человечества, проблема поиска своего места в мире всегда стояла
    перед человеческим разумом и поистине была проблемой номер один.
    Определив отныне своим истинным миром мир сновидений, я принялся
    постигать его.
         В первую очередь я обратился к психоанализу, вернее,
    попытался воскресить в памяти всЈ то, что некогда почерпнул из
    этого оригинального учения. Вспомнил свой последний сон и
    применил к нему метод толкования сновидений, предписанный
    Фрейдом. Но первые же шаги на этом пути привели меня в тупик.
         Я готов был видеть в своих грЈзах всЈ что угодно, но никак
    не сексуальную подоплЈку. Либидозные желания и переживания,
    живущие в моем "я" в период бодрствования, проявляют себя в
    сновидениях в невообразимых фантасмагорических нагромождениях;
    вся подспудная сексуальная жизнь человека разряжается во сне,
    находя выход в сюрреалистических удовольствиях, совершенно не
    поддающимся логическому осмыслению человеком бодрствующим --
    такова в общих чертах концепция фрейдизма. Символика сновидений,
    предложенная Фрейдом, позволяет установить логическую взаимосвязь
    между миром сновидений и миром объективной реальности. Основа
    этой символики опять-таки зиждется на сексуальной почве -- таким
    образом, толкование сновидений с точки зрения психоанализа
    возможно единственно с позиций удовлетворения сексуальных
    (либидозных) желаний человека, в каких бы искажЈнных, извращЈнных
    формах те желания не существовали. Бесспорно, фрейдизм -- по
    крайней мере, в отношении сновидений -- мог бы представлять для
    меня определЈнную ценность, если бы...
         Если бы отражал истину.
         Я был уверен, я знал, что истины здесь не найду. И дело
    совсем не в том, что психоанализ умалял достоинства человеческой
    личности и сводил всю еЈ жизнь исключительно к жизни пола и
    стремлению к наслаждениям. Нет, моЈ неприятие фрейдовского
    пансексуализма основывалось на интуитивном знании (с полным на то
    основанием я причислял себя к интуитивистам), знание же это,
    почерпнутое мною в мистическом опыте, свидетельствовало: опыт,
    пережитый в сновидениях, не есть отражение ни внешнего мира
    объективной реальности, ни бессознательной работы человеческой
    психики.
         Да и сам Фрейд не вызывал у меня особенных симпатий, порой
    бывал даже неприятен и противен. При всЈм моЈм уважении к творцу
    психоанализа я не раз ловил себя на мысли, что и сам он стал
    жертвой какой-то сексуальной мании, которая сумела
    сублимироваться в его мозге, воплотиться, проявить себя в одном
    из самых скандальных учений современности. Перед глазами стоит
    картина: Фрейд "исповедует" пожилую даму, которая поверяет тому
    свой сон. И вот уже готово суждение великого психоаналитика: всЈ
    сновидение навеяно женщине (далеко не молодой, заметьте)
    единственно инцестуозным желанием по отношению к еЈ взрослому
    сыну! Как здесь не возмутиться и не возроптать? Нет, я далЈк от
    мысли видеть в человеке исключительно сосуд, до краев наполненный
    жадными, похотливыми желаниями, которые ищут -- и находят --
    выход если не в состоянии бодрствования, то уж во сне
    обязательно. Это противно природе Человека.
         Я заговорил о Человеке с большой буквы? Я, который
    признался, что мне глубоко чужд (читай: обрыдл) мир людей? Что ж,
    я готов противоречить самому себе, ведь я сам -- Человек...
         Отныне я зарЈкся толковать свои сновидения. Я понял одно: их
    смысл -- в них самих, но никак не вовне, и постичь его отсюда, из
    внешнего мира, невозможно, ибо оба эти мира не соприкасаются ни
    одной из своих граней, лежат в разных плоскостях, различных
    уровнях бытия, не связанных между собой никакими логическими
    узами и никакими законами.
         Да, от толкований сновидений, будь то с позиций
    психоанализа, астрологии или оккультизма, я отказался раз и
    навсегда, но постичь их природу, их место в моей жизни (вернее
    было бы сказать: моЈ место в жизни сновидений) я решил во что бы
    то ни стало.
         Что же такое сновидение?

         Сновидение -- это голос Неведомого. (7)

    Окончательно, как мне казалось, порвав с Фрейдом, я вновь
    вернулся к нему, вернее, к одной его мысли, озарившей меня вдруг
    подобно вспышке молнии. В сновидениях, вещал гений психоанализа,
    человек полностью отрешается от внешнего мира и остаЈтся наедине
    с самим собой. Но если это действительно так, продолжал я мысль,
    то во сне человек становится истинным интравертом, не столько по
    своим убеждения или складу характера, сколько по самой природе
    сновидений.
         Человек творит сновидения, творит целый мир, мир принадлежит
    только ему, ибо это его мир, его творение -- и сам же
    растворяется в нЈм, становится частицей его, вливается в него и
    живЈт им. Возникает любопытный парадокс: человек творит
    сновидение, и в то же время не властен над ним; творя, он теряет
    власть над творением.
         ЕщЈ два-три штриха, и я оказался на пороге великого
    открытия. Если оба мира -- яви и сна -- равнозначны и реальны (а
    в последнем сомнений у меня больше не осталось), то человек в
    сновидениях обретает статус Самого Господа Бога! Аналогия здесь
    полная: Бог творит мир из ничего (сновидец творит свой мир также
    из ничего), сотворЈнный мир начинает жить по собственным законам
    -- Бог теряет власть над ним. Правда, утверждать мысль о потере
    Богом власти над всем миром было бы слишком смелым допущением,
    этого знать человеку не дано, но то, что высшее Его творение --
    человек -- более не подвластен Ему, не подлежит никакому
    сомнению: учение о свободе воли не яркое ли тому подтверждение?
    Более того, я позволю себе подвергнуть сомнению всеведение и
    всевластье Господа и в отношении всего остального мира, -- не
    одна ли это из тех иллюзий, которые творит человек во облегчение
    собственного существования? Вся история рода человеческого вопиет
    скорее о бессилии Господа, нежели о всемогуществе Его над миром.
    Сотворив нечто из ничего, Он сотворил непостижимое для Самого
    Себя -- точно также сновидец творит непостижимый для себя мир
    сновидений. Однако, так ли уж непостижимы эти два мира, один --
    для Бога, другой -- для человека? Непостижимость та имеет
    границы, и пока Бог, или человек, находятся вне мира своего
    творения, мир действительно сокрыт от их понимания; постичь его
    можно только изнутри, слившись с ним, войдя в него органически,
    как часть единого целого. Что знаем мы о Боге? в нас ли Он? в
    мире ли? или там, за чертой непостижимого, вовне? Что знаем мы о
    человеке?
         Что ж, о человеке мы знаем кое-что, а именно: большую часть
    своего земного существования он находится вне мира своих
    сновидений -- и потому мир тот для него непостижим. Но стоит лишь
    ему окунуться в царство грЈз, как шоры спадают с глаз его, являя
    взору творение в первозданной его истинности. Непостижимое
    становится постижимым и постигаемым, сон -- явью, явь -- сном.

         ...достоверностью стали сны, неопровержимо
              доказанной достоверностью... а явь стала сном. (8)

    Вряд ли о Боге мы узнаем когда-нибудь больше: Он Сам для нас
    непостижим, ибо стоит над миром, вне мира, около мира. Он
    непостижим для нас так же, как и мы для Него -- между нами
    высится грань непостижимости.
         Продолжим аналогию и по другую сторону: не есть ли Бог всего
    лишь один из многих подобных ему Богов, для коих мир яви суть
    некий внешний мир, мир высшей объективной реальности, где каждый
    из Них столь же одинок и неприкаян, как и человек в этом мире? И
    не является ли Бог в наш мир лишь тогда, когда Он спит и видит
    нас лишь как свою фантазию? В периоды же бодрствования Он
    покидает нас, покинув же -- тотчас забывает. И не явил ли Бог
    Самого Себя в одном из Своих сновидений в образе Иисуса Христа?
         Быть может, и я когда-нибудь предстану эдаким Христом в мире
    своих грЈз...
         Поистине, жизнь наша -- галлюцинация, но не дьявола, а
    Господа Бога. Галлюцинация ли, сон -- есть ли здесь грань?

         ...где границы? Сладкий сон, горький ли сон, --
         о, жизнь, быстрым видением проносящаяся! (9)

    Мысль о том, что все люди, даже самые ничтожные, жалкие и
    никчемные -- Боги каждый в своем мире, явилась мне подобно удару
    грома среди ясного неба. Какой теперь смехотворной казалась мне
    идея Фрейда о сексуальной природе сна! Человек -- Бог, но никак
    не сексуальный маньяк. Бог -- это звучит гордо!
         И снова я оказался на распутье. Что предпочесть? Остаться ли
    одним из миллионов таких же как я заброшенных и одиноких тварей,
    именуемых людьми, или же стать Богом? Не обрести себя в Боге, как
    учит догматическое христианство, и не обрести Бога в себе, как
    учат мистики и пантеисты, а именно стать Богом, боговоплотиться.
         Я избрал последнее -- и, видит Бог (который же из Богов?),
    не ошибся в выборе.

                                   СОН
    Солнце уже зашло, когда бочка с монархом была доставлена в
    столицу. Толстуны попрятались по своим норам, не смея показаться
    на глаза Повелителю и его Тени. Дворец Каземата был пуст.
    Приспешники прежнего монарха бежали, прихватив с собой и самого
    монарха. Но Голану сейчас было не до них.
         -- Вислоухий, веди меня в Камеру Жизни, -- приказал он
    бывшему другу, и тот уловил в голосе Повелителя дрожь и
    нетерпение.
         -- Сию минуту, Голан, -- засуетился Вислоухий, выволакивал
    монарха из тесной вонючей бочки. -- Мне бы сперва по малой
    нужде...
         Голан позеленел от ярости.
         -- Запомни, Тень, -- зашипел он, приблизив единственный
    глаз к лицу слуги, -- здесь, в этом мире, может быть только моя
    нужда. Моя! Усвоил, смерд?! И сейчас я нуждаюсь в том, чтобы ты
    сопроводил меня в Камеру Жизни. Повтори!
         -- Я должен отвести тебя в Камеру Жизни, мой Повелитель, --
    послушно проблеял Вислоухий, трясясь всем телом.
         -- То-то, -- заключил Голан. -- Веди же!
         Они углубились внутрь пустынного Дворца, шли по
    многочисленным переходам, пересекали рос