Эта лекция, несмотря на сопровождавшее ее серьезное вступительное слово товарища А. Борового, ни рабочим, ни близко стоящей к ним революционной интеллигенции, по-моему, не нужна в настоящее время. Ничему революционному она не учит. Ничего конкретного в связи с переживаемым нашим движением, движением революции, моментом, не намечает. А между тем ее устраивали ответственные работники нашего движения. Работники, по заявлению наших же товарищей из Московской федерации анархических групп, настолько ответственные, что не могут мириться ни с какими ошибками органа этой федерации, ежедневной газеты "Анархия", и поэтому не участвуют в нем, а выделились в особый Московский Союз идейной пропаганды анархизма. Здесь, на Украине, в связи с удушением революции и попытками со стороны власти тормозить развитие революции и там, в России, наше движение переживает момент, когда есть над чем подумать, чтобы заставить себя и товарищей заняться насущными вопросами хотя бы в области влияния на психику трудовых масс. Необходимо развивать и поддерживать в них дух бунта и непримиримости по отношению к попыткам со стороны социалистов-государственников исказить революцию. Лично я над этим уже достаточно подумал. И мне становится совершенно ясно, что наш революционный путь здесь - путь, вступив на который мы в районе нашей работы имели значительный успех среди трудовых масс, - верный путь. Нужно иметь лишь мужество удержаться на нем и быть всегда верным тем целям, которые ставит нам наш идеал. Правда, вы можете заметить мне, что мы слабы и мало сведущи в практических положениях анархизма. Я против этого не буду возражать. Напротив, с горечью повторю, что это так. Но знания практических постулатов нашего идеала нигде нельзя почерпнуть, кроме как в нашем непосредственном действии и действии тех широких трудовых масс, во имя которых и силами которых мы до сих пор старались расчищать путь развитию революции, борясь со всякого рода попытками представителей разных партий и их правительств всячески искажать подлинную сущность целей нашей революции. Эту сущность трудящиеся, с помощью истинных своих друзей, революционеров-безвластников, должны наметить и в процессе решительной борьбы стараться во что бы то ни стало реально закрепить за своей жизнью. Борьба эта уже началась. По всей Украине крестьяне и рабочие кровно заинтересованы в том, чтобы изгнать отсюда немецко-австрийские контрреволюционные армии, низвергнуть гетмана и притянуть ко всенародному революционному суду социалистов из Украинской Центральной рады, приведших эти контрреволюционные немецко-австрийские силы против революции и тем не менее нагло до сих пор считающих себя друзьями украинских тружеников. И хотя эта борьба носит пока что слабый, главным образом психологический характер, но отсюда недалеко до того момента, когда она примет характер повсеместного и прямого действия. Отдельные акты такого действия начинают все чаще и чаще давать врагам нашим себя чувствовать. Необходимо эти акты теперь же расширить и участить, придавая им в то же время организованный и идейно устойчивый характер. Об этом на нашей таганрогской конференции я уже говорил. Тогда товарищ Марченко целиком меня поддерживал. Тогда же была вынесена нами резолюция. И я считаю, что эта резолюция не устарела. Согласно ее положениям, я вел здесь работу до вашей, товарищи, встречи со мною. Думаю, что теперь мы эту работу расширим и выявим в открытом вооруженном выступлении.

Товарищ Марченко вместо ответа плакал и целовал меня. Семен Каретник, А. Семенюта, Лютый и многие другие товарищи согласились целиком со мною. Они настаивали, однако, на том, чтобы до открытого вооруженного выступления в Гуляйполе уничтожить руководителей весеннего контрреволюционного переворота: Ивана Волка, Аполлона Волоха (оба офицеры), Осипа Соловья (рабочий-механик), Дмитренко (агроном; по убеждениям украинский эсер), Василия Шаровского (украинский социалист-революционер), командира еврейской роты Тарановского (приказчик лавчонки, прапорщик военного времени), взводного командира этой же роты Леймонского (приказчика по профессии, по убеждениям - куда ветер дует), а также и ряд шпионов, во главе которых стояли: старый испытанный шпион Сопляк, И. Закарлюк и Прокофий Коростелев.

С этим мнением товарищей я согласился, но предложил не трогать командира роты Тарановского и начальника артиллерии В. Шаровского.

Против убийства Тарановского я стоял потому, что он не руководил арестами членов Совета крестьянских и рабочих депутатов и революционного комитета. Он лишь по требованию штаба заговорщиков сдал со своей ротой дежурство по гарнизону; нес дежурство за него его помощник, по приказаниям которого и посылались части роты в распоряжение штаба заговорщиков, чтобы каждая в своей области действовала против революции.

Взводный командир Леймонский усердствовал при аресте революционеров, а в то время, когда о нем шла речь, служил шпионом в немецком штабе. Против убийства его, как и Сопляка, Ивана Закарлюки, Прокофия Коростелева, Ивана Волкова, Аполлона Волоха, Дмитренко, Тихона Быка (председатель делегации от заговорщиков к немецкому командованию) и многих других, я не возражал. Как и все мои товарищи по группе, я считал этих людей преступниками, достойными смерти именно от руки нашей организации.

Но в то же время я несколько опасался такого похода против изменников и провокаторов в революции. Опасался я того, чтобы этот поход не превратился в поход и против еврейской буржуазии. Разумеется, эта буржуазия радовалась действиям еврейской роты не одна, а вместе с русской и украинской буржуазией, явно поддерживая, угощая и всячески восхваляя главных воротил штаба заговорщиков. Но еврейская буржуазия осталась в глазах гуляйпольского населения более заметной, чем нееврейская. Поход против нее мог отразиться в тот момент на евреях вообще, приняв массовый характер.

Вот почему я, повторяю, боялся того, чтобы до нашего открытого выступления против немецко-гетманского произвола заняться террористическими актами против провокаторов.

Что касается Василия Шаровского, то он, как я узнал, с первого же момента возмутился против совершенного переворота. При передаче штабом провокаторов немецкому командованию орудий, пулеметов и винтовок, которых бойцы вольного батальона не успели полностью попрятать, Шаровский первый решился на то, чтобы сдать немцам орудия и оружие в негодном состоянии. С орудий он снял прицелы и панорамы, а с некоторых даже замки и все это попрятал с намерением при первом же удобном случае передать все эти вещи нашей организации. Об этом он сообщил мне через крестьян, как только услыхал, что я нахожусь где-то недалеко от Гуляйполя. При этом он старался быть осторожным, чтобы не попасться мне на глаза. Мне было ясно, что В. Шаровский ясно сознавал, что, как член штаба заговорщиков, он должен поплатиться жизнью, так как эта измена взяла ряд жизней революционеров (немецкий штаб их расстрелял).

Но в то же время для меня было ясно и то, что В. Шаровский отстал от изменников. Так, несмотря на требования штаба немецкого командования указать, куда делись прицелы, панорамы и замки от орудий, он не сознался.

С этим поступком Шаровского я очень считался. Кроме всего этого я знал Шаровского за выдающегося знатока артиллерийского дела и имел в виду использовать его знания в намеченном восстании.

На этом основании я настаивал перед группой своих товарищей, сторонников немедленного проведения в жизнь террористических актов против изменников и провокаторов, чтобы В. Шаровского совсем изъять из списка изменников, подлежащих уничтожению.

После долгих споров товарищи согласились со мной. В. Шаровский был, казалось, на время вычеркнут из списка лиц, по-нашему, достойных смерти.

Через неделю после этого члены нашей группы выследили старого и опытного шпиона царского сыска, некоего Сопляка, и убили его.

Убийство этого сыщика вызвало у трудового гуляйпольского населения немалое удовлетворение. Крестьяне с усмешкой перетерпели ряд повальных обысков. Однако обыски эти повредили нашим нелегальным собеседованиям с крестьянами и даже моему пребыванию в Гуляйполе.

Товарищи - сторонники немедленного террора против провокаторов, изменников и сыщиков скоро почувствовали правильность моего сопротивления террористическим актам до поднятия крестьян на открытую вооруженную борьбу.

* * *
Переехав в ближайшую от Гуляйполя деревню Марфополь, я использовал все мое идейное влияние на своих товарищей в том направлении, чтобы организовать ряд повторных крестьянских вооруженных нападений на многочисленных вокруг Гуляйполя помещиков и их охрану.

Гуляйпольские крестьяне выделили из себя около сотни вооруженных бойцов. Деревни Марфополь и Степановка тоже. Поход против помещиков и их наемной охраны начался. Скоро смерть и разрушение постигли тех из помещиков, которые при отобрании у крестьян завоеванной ими земли, живого и мертвого инвентаря занимались сами или заставляли своих наемных немецко-австрийских и гетманских собак запарывать крестьян до полусмерти плетьми и засекать шомполами.

Но этот поход крестьян против помещиков вынудил меня со всем основным ядром нашей организации опять расстаться с районом.

Правда, мы (я, Марченко, Каретник, Лютый, Ф. Рябко и прибывшие на сей раз со мною из-под Днепра товарищи) сделали серьезную попытку удержаться в нем. Мы перебрались на лучшие наши нелегальные квартиры в самом Гуляйполе. Однако через день немецко-гетманские власти с помощью своих лучших шпионов раскрыли нас и в одно утро застали меня, Марченко, Лютого и двух приднепрянцев еще в постели.

На наше счастье, в этой группе солдат и вартовых был человек, который однажды попался нам в руки и обещал покинуть службу вартового. По моему настоянию он остался на этой полицейской службе с целью добывать и сообщать мне через своих родных все сведения, какие мне нужны из боевой жизни немецких карательных отрядов и связанной с ними гетманской державной варты.

Это был молодой и серьезный парень, беженец из Волыни во время мировой войны. Попал он в Гуляйполе со всей своей родней, которая вследствие безработицы сильно голодала. Он поступил на полицейскую службу временно, чтобы выйти самому и вывести своих близких из положения голода. Зная меня по революционно-общественному посту еще до немецко-австрийской оккупации Украины, этот молодой человек поклялся мне и моим товарищам, что он хочет служить делу революции, но нужно спасти родителей от голода. И он в царстве гетманщины не может переезжать с места на место, чтобы найти работу. Поэтому, сказал он, он поступил здесь в вартовые.

Мы снабдили его семью мукой и салом, но, повторяю, я настоял, чтобы он остался на посту вартового.

Вот этот-то молодой человек первый соскочил с лошади и громко крикнул хозяину нашей квартиры:
 - Ты кого у себя придерживаешь?

Его крик был нами услышан раньше, чем дом был окружен цепью убийц. Мы выскочили в противоположное окно дома полуодетые, оставив даже несколько бомб в изголовье своих постелей.

Заскочив в комнату, где мы спали, этот вартовой опять-таки первым бросился к нашей постели. Увидев бомбы, он быстро прикрыл их разной одеждой, делая вид перед своими коллегами по полицейской службе, будто он тщательно перетрушивает эту одежду. Этим он спас хозяина квартиры от расстрела.

А мы, перебежав ряд дворов и затем захватив у одного крестьянина лошадей, сбежали в другую деревню.

Мы надеялись, что, хотя мы уже и открыты (многие кулаки видели нас во время перебега через их дворы), нам все-таки удастся до открытого восстания организованных и организуемых нами крестьян удержаться если не в самом Гуляйполе, то хотя бы в ближайших от него деревнях. Мы считали эту возможность удержаться здесь настолько важной для организуемого нами дела, что готовы были ради успеха на любой риск.

Однако сила контрреволюции разбила наши надежды.

В один из наших переездов из деревни в деревню мы наткнулись на карательный немецко-гетманский отряд, в перестрелке с ним потеряли двух товарищей убитыми и долго не могли отделаться от преследования. В конце концов мы ушли, но зато покинули нужную нам деревню, оставив далеко в стороне и самое Гуляйполе.

Потом мы попали в такую деревню, где чуть не половина всех крестьян сидела в тюрьмах, в распоряжении немецко-австрийских и гетманских "особых комиссий". Это положение деревни произвело на нас удручающее впечатление. Кое-кого из нас охватило даже тяжелое разочарование в организации задуманного восстания крестьян. Нам казалось, что все наши начинания в этом направлении напрасны, что мы слишком малочисленны и слабы. И становилось больно за свою малочисленность и слабость.

Но в то же время мы все были упорны и поддаваться надруганию над революцией не намеревались.

Мы готовились к жестокой, необходимой для дела освобождения трудящихся от власти буржуазно-капиталистического общества борьбе. Больше того: мы уже боролись с этим обществом. Но борьба наша все еще носила частичный характер. От этого сознания мы страдали. Это кое-кого из нас заставляло иногда впадать в уныние, вплоть до чувства безнадежности углубить нашу групповую борьбу и превратить ее в борьбу широких крестьянских масс.

Видя настроение товарищей, я настоял перед ними на том, чтобы еще раз вернуться в Гуляйполе.

Когда мы вернулись, я переоделся в дамское платье, надел соответствующий грим и с товарищем Лютым в качестве барышни пошел в центр села. Здесь мы намеревались взорвать весь штаб немецко-австрийского командования над Гуляйпольским районом. Штаб этот расстрелял слишком много революционных крестьян и еще большее количество загнал в тюрьмы, откуда эти безымянные революционные бунтари забирались и расстреливались.

Однако взорвать штаб нам не удалось.

В момент первого нашего подхода к помещению штаба в нем никого не было. Я и Лютый были против того, чтобы бросать бомбу в пустой штаб, не казнив никого из палачей революции.

Второй наш поход был очень удачным. В зале штаба, видимо, все были в сборе и веселились.

План был таков: один миг, и товарищ Лютый убивает часового, который прохаживается под окнами, а я бросаю шестифунтовую бомбу в зал, и мы проскакиваем через двор Никущенко (соседний со штабом) на набережную и далее к речке. Путь нашего бегства очень удобен для нас и охраняется товарищами Каретником, Марченком, Рябком и другими.

Но когда мы подошли поближе к зданию штаба, мы заметили, что в зал веселящихся вошло несколько дам с детьми. Дамы садились, а дети подходили к окнам и, указывая друг другу в сторону соборной площади, мило смеялись. Товарищ Лютый обратился ко мне:
 - Вы готовы? - и начал было отделяться от меня в сторону часового.
 - Стой, Петя! - кричу я ему вполголоса и сам отхожу от тротуара к ограде церкви. Лютый почти подбежал ко мне и взял меня под руку.
 - В чем дело? - спрашивает.
 - Нельзя убивать детей и женщин. За что они должны погибнуть среди палачей? Нужно выждать, - сказал я ему.

И мы начали ходить взад и вперед среди гуляющей публики, обмениваясь фразами и чуть не бранясь. Петя настаивал, чтобы ни с чем не считаться.

 - Момент удачный, и штаб должен быть взорван, - горячась, шептал он мне.

Я уговорил его удалиться от площади к кинотеатру. По дороге спешно разъясняю ему, что задуманный нами акт - серьезный и ответственный акт. Он должен послужить, как мы это уже и обсуждали, не только агитацией, но и прямым сигналом к открытому и решительному выступлению нашей повстанческой организации во всем районе. Смерть же при этом акте невинных, быть может, женщин, а главное, безусловно, невинных детей, вызовет у населения района и к самому акту, и к нам не симпатию, а вражду. А это может погубить все наше дело.

Товарищ Лютый долго не хотел соглашаться со мною. Но, видя, что я говорю с ним без каких бы то ни было ужимок и колебаний, а категорически и решительно, последовал за мною. Мы направились к набережной. По дороге встретили С. Каретника, Марченко и других товарищей. Я сообщил им, почему мы не взорвали штаб. И мы, оставив центр Гуляйполя, возвратились на свои отдаленные от него нелегальные квартиры у крестьян.

На другой день наше решение взорвать штаб немецко-австрийского районного командования подверглось более спокойному пересмотру. Я и С. Каретник пришли к тому, что, в сущности, уничтожение штаба карательных немецко-австрийских войск не столько принесет пользы организации восстания, сколько может ей повредить. Нам не дадут возможности работать среди гуляйпольцев. А вооруженная революционная сила была налицо пока что только в Гуляйполе и прилегавших к нему деревнях. Поэтому мы поставили вопрос перед остальными товарищами: не лучше ли нам еще раз объехать район, еще раз убедиться в твердости революционного духа крестьян по району? Товарищи Марченко, Лютый, Рябко и другие настаивали на том, чтобы штаб взорвать теперь же, не откладывая на будущее. Они требовали от всех товарищей присоединиться к их предложению.

 - Ивана Яковлевича (так они меня тогда звали) не пускать в центр Гуляйполя. Мы сами бросим бомбы. А если погибнем на месте преступления, то Иван Яковлевич должен будет организовать серьезное отмщение нашим палачам.

Я лично не противился этому их предложению, хотя и боялся, что они в пылу страстной ненависти к палачам сделают все, но неудачно. Мне почему-то казалось, что они убьют и часового, и всех, кто на подходе к штабу будет им мешать, но самого штаба не уничтожат.

А Семен Каретник прямо запротестовал против этого их предложения, мотивируя свой протест тем, что уж если решить уничтожить штаб, то метание бомбы поручить только Ивану Яковлевичу - как наиболее хладнокровному и умеющему хорошо обращаться с бомбами.

И товарищи решили сделать все для того, чтобы расчистить мне путь к окнам здания штаба. Вечером мы пошли опять в центр Гуляйполя. Сколько воодушевления проскальзывало тогда в каждом из шедших со мною!.. Увы, по дороге мы встретились с нарядом державной гетманской варты, и нельзя было его обойти. Мы должны были отряд остановить, скомандовать вартовым "Руки вверх" и похватать их.

Среди схваченных оказался и голова (шеф) варты. Нужно было его повесить на первом же попавшемся огороде. Но так как среди этих вартовых был и наш человек, который нами один раз уже был схвачен и не уничтожен, потому что был сторонником революции и теперь исправно и вовремя информировал нас всегда обо всем, мы тут же решили никого не уничтожать, а пустить на этот раз их всех и самого шефа живыми и невредимыми.

Все они были отпущены. Но это же решение помешало нам совершить задуманный акт. Произведенный задержанием наряда шум заставил штаб устроить облаву по всему Гуляйполю. А это заставило нас в ту же ночь покинуть Гуляйполе.

Глава V
В ПУТИ ПО РАЙОНАМ И ВОКРУГ ГУЛЯЙПОЛЯ

Мы выехали из Гуляйполя в районы под Синельниково - Славгород.

На этот раз наша поездка по району оказалась настолько затруднительной вследствие рейсирования по нем гетмано-немецкоавстрийских карательных отрядов, что мы принуждены были лишь по два, по три человека перебираться из одного села в другое. И даже при такой осторожности мы двух товарищей потеряли. На них наскочил один из немецких карательных отрядов и, так как они не сдавались, расстрелял их, как кур, на расстоянии.

Так, проезжая, а кое-где переходя пешком из села в село, мы связывались с организованными нами ранее инициативными группами, давая им руководящие указания общего характера.

Мы добрались опять к берегам Днепра, в район, где хранилось несколько пулеметов и винтовок. Здесь я посоветовал крестьянской молодежи ряда деревушек и села Васильевки собраться и в последний раз заслушать мой доклад о том, когда мы, гуляйпольцы, думаем выступить открыто против гетмана и немецко-австрийских армий и больше в подполье не залезать.

Через два-три дня крестьянская молодежь этого района собралась. И я в последний раз, одушевленный несокрушимым революционным энтузиазмом, выступил перед нею с докладом на тему: когда Мы, гуляйпольцы, выступим на путь открытого вооруженного единоборства с палачами революции на Украине, с чем мы выступим и какой беспощадный метод борьбы мы будем стараться применять по отношению к этим палачам и поддерживающей их буржуазии.

Молодежь этого района не один уже раз слушала меня д