а!
     - Я всегда, - продолжала Роза, - от всей души желала снова увидеть вас.
Но  что вы изберете бочарное ремесло,  этого я  никогда не думала.  Ах,  как
вспомню те  прекрасные вещи,  которые вы делали тогда у  мастера Хольцшуэра,
мне становится так жаль, что вы бросили ваше искусство!
     - Ах,  Роза,  - сказал Фридрих, - ведь я только ради вас изменил своему
милому искусству.
     Едва были произнесены эти  слова,  как Фридриху от  страха и  стыда уже
хотелось  сквозь  землю  провалиться!   Ведь  самое  необдуманное  признание
сорвалось с  его  уст.  Роза,  как будто обо всем догадываясь,  отвернулась.
Напрасно искал он  слов.  Тут  господин Паумгартнер с  силой ударил ножом по
столу и объявил,  что господин Фольрад, почтенный мастер пения, споет песню.
Господин Фольрад тотчас же  встал,  откашлялся и  запел на  златозвучный лад
Ганса  Фогельгезанга такую  чудную  песню,  что  у  всех  от  радости сердце
запрыгало в  груди и  даже  Фридрих забыл о  своей злой тревоге.  Пропев еще
несколько прекрасных песен на  другие чудесные лады,  как-то:  сладкогласный
лад,  трубный лад,  цветущий райский лад,  свежий померанцевый лад и другие,
господин Фольрад сказал,  что если среди сидящих за  столом есть кто-нибудь,
владеющий чудным мастерством пения,  то пусть и он запоет теперь песню.  Тут
Рейнхольд  поднялся  с  места  и  сказал,   что  если  ему  будет  позволено
сопровождать свою песню игрой на  лютне,  по  итальянскому обычаю,  то и  он
споет песню и при этом сохранит немецкий лад.
     Так как никто не возражал,  он принес свой инструмент и, взяв несколько
благозвучных аккордов, служивших прелюдией, запел такую песню:

                        Где дивный водоем,
                        Что пряным бьет вином?
                        В подвале, там,
                        И вам
                        Дано его струи
                        Увидеть золотые,
                        О дивный водоем,
                        Что светлым бьет вином,
                        Кто смастерил
                        И сбил
                        Его искусно так,
                        С таким усердьем рьяным?
                        Кто светлый водоем
                        Сработал, вам знаком:
                        Кругом
                        Он бондарем зовется,
                        Разгорячен вином,
                        Любовию влеком,
                        Искусник молодой -
                        С душой
                        За дело он берется.

     Песня всем чрезвычайно понравилась,  но более всех - мастеру Мартину, у
которого от  радости и  восхищения заблестели глаза.  Не обращая внимания на
Фольрада,  рассуждавшего -  и,  пожалуй,  даже слишком велеречиво - о глухом
напеве Ганса  Мюллера,  который подмастерье достаточно верно уловил,  мастер
Мартин встал со своего места и воскликнул, подняв свой граненый бокал:
     - Сюда,  славный мой бочар и певец,  сюда, ты должен осушить этот бокал
вместе со мной, твоим хозяином Мартином!
     Рейнхольд повиновался приказанию.  Вернувшись на свое место,  он шепнул
на ухо погруженному в задумчивость Фридриху:
     - Теперь и ты должен спеть, спой-ка ту песню, что пел вчера вечером!
     - Ты с ума сошел! - ответил Фридрих, крайне раздосадованный.
     Тогда Рейнхольд, обращаясь ко всем, громко сказал:
     - Почтенные господа и  мастера,  мой  любезный брат Фридрих,  что сидит
здесь,  знает  песни еще  более прекрасные,  и  голос у  него  гораздо более
приятный,  чем у меня, но в горле у него что-то першит с дороги, а потому он
в другой раз попотчует вас песнями на самые превосходные лады!
     И  вот все стали осыпать похвалами Фридриха,  как будто он уже и  спел.
Некоторые  мастера  в   конце  концов  даже  находили,   что  голос  у  него
действительно  более  приятный,   чем  у  Рейнхольда,  а  господин  Фольрад,
осушивший еще  целый стакан,  был  убежден в  том,  что  прекрасные немецкие
напевы удаются Фридриху лучше,  нежели Рейнхольду,  в пении которого слишком
много итальянского.  Мастер Мартин откинул голову,  хлопнул себя по круглому
брюху так громко, словно ударил в ладоши, и закричал:
     - Теперь это мои подмастерья!  Мои, говорю я, мастера Тобиаса Мартина в
Нюрнберге, подмастерья!
     И  все  мастера кивали головами и,  допивая последние капли из  высоких
стаканов,   говорили:  "Да,  да,  ваши,  мастер  Мартин,  славные,  усердные
подмастерья!"  Наконец все разошлись по домам.  Рейнхольду и Фридриху мастер
Мартин отвел в своем доме по светлой чистой комнате.


        О ТОМ, КАК В ДОМЕ
                           МАСТЕРА МАРТИНА
                    ОБЪЯВИЛСЯ ТРЕТИЙ ПОДМАСТЕРЬЕ
                         И К ЧЕМУ ЭТО ПРИВЕЛО

     Когда  оба  подмастерья  -  Рейнхольд  и  Фридрих  -  несколько  недель
проработали в мастерской мастера Мартина,  последний заметил, что, если дело
требует измерений линейкой и циркулем, вычислений и глазомера, с Рейнхольдом
трудно тягаться,  но едва дело доходит до фуганка, долота или колотушки, все
идет иначе:  Рейнхольд очень скоро устает и работа не спорится, как бы он ни
старался. Фридрих же, напротив, весело стругает, стучит молотком и не устает
так быстро.  Но  что отличало их  обоих -  так это благонравие,  в  котором,
главным  образом  благодаря Рейнхольду,  немало  было  беспечной веселости и
добродушной жизнерадостности.  К тому же и в самом разгаре работы,  особенно
когда тут  же  находилась прелестная Роза,  они  не  щадили глоток и  своими
красивыми голосами,  которые  очень  хорошо  подходили друг  к  другу,  пели
великолепные песни.  А  если при  этом Фридрих,  искоса бросавший взгляды на
Розу,  переходил на  грустный напев,  Рейнхольд сразу  же  запевал  шутливую
песню,  которую сам сочинил и которая начиналась словами: "Бочка - не цитра,
а  цитра  -  не  бочка",  так  что  старый  господин Мартин  нередко опускал
колотушку,  которой  уже  готов  был  нанести  удар,  и  хватался за  живот,
колыхавшийся  от  веселого  смеха.   Вообще  оба  подмастерья,  особенно  же
Рейнхольд,  снискали полное расположение Мартина. Можно было также заметить,
что и Роза пользуется разными предлогами для того,  чтобы чаще и дольше, чем
это случалось до сих пор, побывать в мастерской.
     Однажды  мастер  Мартин  в  задумчивости пришел  в  свою  мастерскую  у
городских ворот, где работали летом. Как раз в это время Рейнхольд и Фридрих
собирали маленькую бочку.  Мастер  Мартин остановился перед  ними,  скрестив
руки на груди, и молвил:
     - Право же,  и  сказать вам не могу,  как я  вами доволен,  дорогие мои
подмастерья.  Но  сейчас у  меня  большая забота.  С  Рейна пишут,  что  для
виноделов нынешний год будет благодатнее, чем все былые года. Один премудрый
человек сказал, что комета, появившаяся на небе, своими дивными лучами будет
оплодотворять землю, а земля отдаст весь жар, скопившийся в ее глубинах, где
кипят благородные металлы,  и вдохнет его в лозы, томимые жаждой, и в пышном
изобилии будут одна за другой созревать виноградные кисти, вливая в вино тот
пламень,  которым они напоены.  Только лет через триста настанет вновь такое
благоприятное сочетание созвездий.  Так  вот  и  работы  у  нас  будет  хоть
отбавляй.  А  тут  еще  достопочтенный епископ  Бамбергский пишет  мне,  что
заказывает большую бочку.  С  этим мы  сами не справимся,  и  надо мне будет
подыскать еще одного усердного работника.  Но  я  не хотел бы брать с  улицы
первого встречного, а время-то не терпит. Если вы знаете где-нибудь хорошего
работника, который был бы вам по душе, то скажите мне, я уж залучу его, хотя
бы это мне и стоило больших денег.
     Едва только мастер Мартин успел вымолвить эти слова, как вдруг появился
у входа высокий, плечистый молодой человек и громко крикнул:
     - Эй, вы! Здесь, что ли, мастерская мастера Мартина?
     - Мастерская-то  здесь,  -  отвечал мастер Мартин,  подойдя к  молодому
человеку,  -  мастерская-то  здесь,  но  незачем вам  так  страшно кричать и
поднимать такой шум; к добрым людям так не приходят.
     - Ха-ха-ха!  -  рассмеялся молодчик. - Вы, верно, и есть мастер Мартин,
как  раз  таким мне  его и  описывали:  толстый живот,  изрядный подбородок,
прищуренные глазки, красный нос. Ну, здравствуйте, мастер Мартин.
     - Да что вам нужно от мастера Мартина? - с досадой спросил Мартин.
     - Я,  -  отвечал молодой человек, - бочарный подмастерье и хотел только
спросить, нельзя ли мне поступить к вам в работники.
     Мастер Мартин от удивления,  что подмастерье является к  нему сам и как
раз в ту минуту,  когда он собирался его искать, отступил на несколько шагов
и с ног до головы смерил взглядом молодого человека.  А тот смело смотрел на
него сверкающим взором.  Поглядев на  широкую грудь юноши,  на  его  сильные
кулаки,  убедившись в  том,  как  крепко он  сложен,  мастер Мартин подумал:
"Такого  здорового парня  мне  ведь  и  нужно!"  -  и  сразу  же  потребовал
свидетельств о ремесле.
     - У меня их нет с собою,  -  ответил молодой человек,  -  но я их скоро
получу и даю вам слово, что работать буду честно и усердно; неужто этого вам
не довольно?
     И  с  этими  словами,   не  ожидая  ответа  мастера  Мартина,   молодой
подмастерье вошел в мастерскую, скинул котомку, снял шапочку, надел фартук и
сказал:
     - Говорите же, мастер Мартин, что мне надо делать.
     Мастеру  Мартину,  совершенно озадаченному бойкостью незнакомого юноши,
пришлось сперва собраться с мыслями, потом он сказал:
     - Ну,  докажи-ка нам сразу, что ты хороший бочар, возьми в руку молоток
и к бочке, что там стоит, сделай втулку.
     Все, что ему было сказано, новый подмастерье исполнил быстро и ловко, а
затем, звонко рассмеявшись, воскликнул:
     - Ну как,  мастер Мартин, вы все еще сомневаетесь, что я хороший бочар?
Однако,  -  продолжал он,  расхаживая по мастерской и пристально разглядывая
инструменты и  приготовленное дерево,  -  однако найдутся ли  у  вас хорошие
инструменты и...  да что это там за колотушечка? Ею, верно, забавляются ваши
детки? А это долотце? Это, верно, для учеников?
     И  тут он  схватил большую,  тяжелую колотушку,  которую Рейнхольд едва
поднимал, а Фридрих пользовался ею с трудом, тяжелое долото, которым работал
сам мастер Мартин,  и  давай ими размахивать.  Потом оттолкнул в сторону две
большие бочки,  словно это  были  два  легоньких мячика,  и  схватил одну из
толстых, еще не отесанных досок.
     - Ну,  - закричал он, - ну, мастер Мартин, это хорошая дубовая доска, я
ее разобью, как стеклышко!
     И  с  этими словами он ударил доску о  точило так,  что она со страшным
треском тут же и раскололась на две части.
     - Эх,  славный ты мой подмастерье,  - сказал мастер Мартин, - только не
вздумай мне  выбросить вон  ту  стоведерную бочку.  Того  гляди,  ты  и  всю
мастерскую разнесешь!  Вместо колотушки ты возьми вон то бревно, а долото по
твоему вкусу я достану из ратуши - Роландов меч, что в три локтя длиною.
     - Это бы мне подошло! - воскликнул юноша, и глаза у него засверкали; но
он сразу же их потупил и,  понизив голос,  сказал:  -  Я ведь думал, дорогой
хозяин,  что работы у  вас много и  вам нужны сильные подмастерья;  вот я  и
похвастал своей силой,  да  перехватил через край.  Возьмите меня все-таки в
работники, я исправно буду делать все, что вы скажете.
     Мастер  Мартин посмотрел юноше  в  лицо  и  должен был  сознаться,  что
никогда не  встречались ему  черты  лица  более благородные и  честные.  Ему
казалось даже,  что при виде юноши в нем пробуждается смутное воспоминание о
каком-то  человеке,  которого он  давно  любит  и  чтит,  но  никак  не  мог
припомнить,  кто бы  это был,  а  просьбу юноши он исполнил тут же и  только
велел ему представить поскорее надлежащие и  достойные доверия свидетельства
о  ремесле.  Тем  временем  Рейнхольд и  Фридрих  кончили  собирать бочку  и
принялись набивать первые  обручи.  Обычно  за  такой  работой они  запевали
песню,  то  же  сделали они и  сейчас -  запели нежную песню на щеглячий лад
Адама Пушмана.  Но  вдруг Конрад -  так звался новый подмастерье -  крикнул,
стоя у верстака, где ему приказал встать мастер Мартин:
     - Это что за писк?  Никак,  в мастерской запищали мыши...  Если уж петь
хотите, то пойте так, чтоб душа отдыхала и чтоб работать было веселей. Такие
песни и я пою подчас.
     И он запел лихую охотничью песню с гиканьем и всякими выкриками.  И при
этом он таким пронзительным,  таким оглушительным голосом подражал лаю собак
и  крику охотников,  что в  больших бочках раздавалось эхо и  вся мастерская
дрожала.  Мастер Мартин обеими руками зажал себе  уши,  а  дети  фрау  Марты
(вдовы Валентина),  игравшие в мастерской, от страха залезли под доски. В ту
минуту вошла Роза, удивленная и испуганная этим ужасным ревом, который никак
нельзя было назвать пением.  Увидев Розу,  Конрад тотчас же замолчал, отошел
от верстака, приблизился к ней и приветствовал ее почтительнейшим поклоном.
     Потом  он  тихим голосом сказал,  и  при  этом  его  светло-карие глаза
зажглись ярким пламенем:
     - Прекрасная госпожа моя,  какое  сладостное розовое сияние разлилось в
этой жалкой мастерской,  едва вы  вошли сюда!  О,  если бы  я  только раньше
увидел вас,  я  не оскорбил бы вашего нежного слуха дикой охотничьей песней.
О,   -   воскликнул  он,   обращаясь  теперь  к  мастеру  Мартину  и  другим
подмастерьям,  -  о,  да  прекратите же этот отвратительный стук!  Пока наша
милая госпожа удостаивает нас своего присутствия,  колотушка и долото должны
безмолвствовать.  Лишь ее  сладостному голосу будем мы внимать и,  преклонив
головы, ловить приказания, которые она даст нам, своим смиренным слугам.
     Рейнхольд и Фридрих переглядывались, крайне удивленные, а мастер Мартин
звонко рассмеялся и воскликнул:
     - Эх,  Конрад, теперь ясно, что ты величайший чудак, который когда-либо
надевал фартук. Сперва ты приходишь и, как грубый великан, собираешься здесь
все разнести,  потом поднимаешь такой рев, что у нас у всех в ушах звенит, а
чтобы  достойно увенчать все  эти  глупости,  принимаешь мою  дочку Розу  за
благородную девицу и ведешь себя, как влюбленный дворянчик!
     - Вашу прелестную дочь, - не смущаясь отвечал Конрад, - вашу прелестную
дочь я  очень хорошо знаю,  дорогой мастер Мартин,  и говорю вам,  что она -
прекраснейшая девица во  всем  мире,  и  да  будет  угодно небу,  чтобы  она
благороднейшего рыцаря удостоила чести стать ее верным паладином.
     Мастер Мартин держался за  бока,  он  чуть  было  не  задохнулся,  пока
наконец, охая и кашляя, не разразился смехом, а затем пробормотал:
     - Ну хорошо,  хорошо,  дружок любезный, можешь считать мою Розу знатной
девицей,  позволяю тебе,  но, несмотря на это, будь так добр и возвращайся к
верстаку.
     Конрад,  опустив глаза,  стоял как вкопанный, затем он потер себе лоб и
прошептал: "И то правда!" - и исполнил то, что ему было велено.
     Роза,  как и всегда,  когда она посещала мастерскую,  села на маленькую
бочку,  которую Рейнхольд тщательно обтер,  а Фридрих пододвинул.  Оба - так
приказал им  мастер  Мартин  -  снова  запели ту  прекрасную песню,  которую
прервал неистовый Конрад, теперь совершенно погруженный в свои мысли и молча
работавший у верстака.
     Когда юноши кончили петь, мастер Мартин молвил:
     - Небо наделило вас прекрасным даром,  дорогие мои подмастерья! Вы и не
поверите,  как  высоко я  чту дивное искусство пения.  Я  ведь тоже когда-то
хотел стать мейстерзингером{8},  но,  как я  ни старался,  ничего у  меня не
получалось. Несмотря на все мои усилия, мне на долю выпадали только шутки да
насмешки.  В  вольном пении,  бывало,  то неверно поставишь лишний слог,  то
убавишь слог где не надо,  то согрешишь против правил стиха,  то выберешь не
то  словечко или  с  напева совсем собьешься.  Ну  что  ж,  у  вас это лучше
выходит;  словом,  как  говорится,  чего  не  может мастер,  то  сделают его
подмастерья.  В  воскресенье,  как всегда,  после проповеди в  церкви святой
Екатерины будут состязаться мейстерзингеры,  и вы оба,  Рейнхольд и Фридрих,
можете вашим чудным искусством заслужить честь и  похвалу:  ведь до главного
состязания будет вольное пение,  в  котором вы,  как  и  всякий посторонний,
умеющий петь, можете принять участие. Ну, друг Конрад, - с этим восклицанием
мастер Мартин обратился в сторону фуганка, - ну, друг Конрад, не хочешь ли и
ты взойти на кафедру для певцов и спеть твою прекрасную охотничью песню?
     - Не  смейтесь,  -  отвечал Конрад,  не поднимая глаз,  -  не смейтесь,
дорогой хозяин,  всякому свое  место.  Пока  вы  будете утешаться пением,  я
позабавлюсь на городском лугу.
     Случилось так,  как  и  предполагал мастер Мартин.  Рейнхольд взошел на
кафедру и спел песни на разные лады,  порадовавшие всех мастеров пения, хотя
они и  нашли,  что певца есть в  чем упрекнуть,  и  если не в  ошибке,  то в
какой-то иноземной манере, про которую они и сами не могли бы сказать, в чем
она,  собственно,  состоит.  Вскоре затем на кафедру поднялся Фридрих,  снял
шапочку и  через  несколько секунд,  посмотрев вперед,  а  потом  бросив  на
собравшихся взгляд,  который,  как  жгучая стрела,  пронзил грудь прелестной
Розы,  так  что  она  глубоко вздохнула,  запел песню в  нежном тоне Генриха
Фрауэнлоба,  столь чудесную,  что  все мейстерзингеры единодушно сознались в
своем бессилии превзойти молодого подмастерья.
     Когда  наступил вечер  и  состязание певцов  кончилось,  мастер Мартин,
чтобы вполне насладиться погодою,  беспечно и  весело отправился с  Розою на
Аллервизе.  Обоим подмастерьям -  и  Рейнхольду и Фридриху -  позволено было
сопутствовать  им.  Роза  шла  посреди  них.  Фридрих,  сиявший  от  похвалы
мастеров,  в  блаженном  опьянении решился  сказать  несколько смелых  слов,
которые Роза,  стыдливо опустив глаза,  казалось,  не  хотела  слушать.  Она
охотнее обращалась к Рейнхольду,  который,  по своему обыкновению,  болтал о
всяких веселых вещах  и  не  постеснялся взять Розу  под  руку.  Еще  издали
услышали они шум и ликование, доносившиеся с городского луга. Подойдя к тому
месту,  где юноши забавлялись разными играми,  в  том числе и военными,  они
услышали,  как народ то и  дело восклицал:  "Победил,  победил!..  Опять он,
силач!  Да,  с  ним никто не справится!.."  Мастер Мартин протеснился сквозь
толпу вперед и увидел, что все похвалы, все возгласы удивления относились не
к кому иному,  как к его же подмастерью Конраду.  В беге,  в кулачном бою, в
метанье копья он превзошел всех других. Как раз когда подошел мастер Мартин,
Конрад во всеуслышанье спрашивал,  не хочет ли кто помериться с ним силами в
веселой игре  тупыми мечами.  Несколько отважных юношей-дворян,  привычных к
этой рыцарской игре,  приняли вызов. Но прошло немного времени, как Конрад и
тут без особого труда и  напряжения победил всех своих противников,  так что
похвалам его ловкости и силе не было конца.
     Солнце зашло,  закат погас,  и быстро наступили сумерки. Мастер Мартин,
Роза  и  оба  подмастерья  расположились  у  журчащего  родника.   Рейнхольд
рассказывал много чудесного о далекой Италии, а Фридрих безмолвно и блаженно
смотрел в  глаза прелестной Розы.  Тут робкими,  неуверенными шагами подошел
Конрад,  как будто сам не зная,  присоединиться ли ему к ним.  Мастер Мартин
стал звать его:
     - Что ж,  Конрад,  подходи!  Ты храбро отличился на лугу, это я люблю в
моих подмастерьях, так им и подобает. Не бойся, садись к нам, я это позволю!
     Конрад  бросил  пронзительный взгляд  на  хозяина,  милостиво кивавшего
головой, и глухо сказал:
     - Вас-то я нисколько не боюсь, вас я и не спрашивал, можно ли мне здесь
сесть,  да и  пришел я  вовсе не к  вам.  Всех моих противников я  победил в
веселой рыцарской игре,  и вот хочется мне спросить вашу прекрасную дочь, не
подарит ли она мне в награду этот чудесный букет,  что у нее на груди.  -  С
этим