решение (iudicium). Подобно тому, как
решению свойственно различать, что дозволено и что не дозволено, так и
суждению -- что полезно и что не полезно, а желанию наслаждения -- что
нравится и что не нравится. О, если бы мы советовали себе так же свободно,
как мы судим о себе, дабы мы столь свободно выбирали дозволенное как благое
для нас, сознавая это, и недозволенное отвергали как пагубное для нас на
основе суждения, сколь свободно различаем мы дозволенное и недозволенное
посредством решения. Ибо, будучи свободными в нашем выборе и безусловно
свободными в суждении, мы стали бы вследствие этого свободными от греха. Но
делает ли нас свободными все это вместе или только то, что должно или
дозволено делать? Не называемся ли мы по справедливости также свободными,
раз мы чувствуем себя свободными от всего, что нам не нравится, т.е. от
всякого мучения? Ныне же, когда мы судим, что допустимо и недопустимо, но
далеко не всегда выбираем или отвергаем на основе суждения, а не
правильного решения, и кроме того, не соблюдаем всего того, что считаем
правильным или удобным, и даже не берем того, что нам кажется приятным, а
вместо этого упорно переносим тяжелое и неприятное, становится ясно, что мы
не обладаем ни свободой в суждении, ни свободой в желании наслаждения.

12. Другой вопрос, имеем ли мы такую свободу в первом человеке до
грехопадения; это будет обсуждено в свое время. Совершенно очевидно,
однако, что мы будем иметь, когда по милосердию Божию мы получим то, о чем
мы молились: "Да будет воля твоя как на небе, так и на земле". Это,
конечно, исполнится тогда, когда свободный от необходимости выбор, которым
обладают ныне все разумные твари, будет у избранных людей также и свободен
от греха и не затронут людскими несчастьями: и счастливый пример святых
ангелов, обладающих всеми тремя свободами, доказывает, какова благая воля
бога, благословенная и совершенная. Поелику этого еще нет, пока остается
полно и пребывает нетронутой в людях только свобода выбора. Ибо свобода
суждения существует только отчасти и только у немногих людей духа, которые
распинают плоть свою, зараженную пороками и вожделениями, и существует лишь
постольку, поскольку не царит в из смертном теле грех. Свобода суждения
приводит к тому, что грех не царит; но так как он не полностью отсутствует,
то это создает ограниченность свободного выбора. Когда наступит то, что
должно свершиться, тогда исчезнет все, существующее не в полной мере:
другими словами, когда будет полная свобода суждения, тогда и свободный
выбор будет независим. Об этом мы и молимся, ежедневно говоря Богу: "Да
приидет царствие твое" (Матф., VI, 10). Царствие это не придет к нам сразу
[6]. Оно приходит ежедневно и мало по малу каждый день расширяет границы
для тех, по крайней мере, в которых с помощью Божьей изо дня в день
обновляется внутренний человек. И насколько таким образом расширяется
царство благодати, в такой же мере уменьшается власть греха. Насколько же
меньше то, что до сих пор отягощает душу вследствие смертности тела, а
мыслящее сознание (cogitantem sensum) -- угнетающей необходимостью,
присущей земной юдоли; для тех же, кто в смертности своей оказывается более
совершенным, необходимо сознаться в этом и говорить: "Во многих оскорбляем
всех" (Иак., III, 2) *; и "Если говорим, что не имеем греха, обманываем
самих себя и истины нет в нас" (1 Иоан., I, 8). Поэтому молятся они всегда,
говоря: "Да приидет царствие твое". И это свершится даже в нас самих лишь
тогда, когда грех не только не будет господствовать в их смертных телах, но
и вовсе не сможет находиться в уже бессмертном теле.





                                  Глава 6

Оглавление
                                  Глава V


О том, существует ли свобода от страдания и свобода желания наслаждения в
этом мире

13. Что же можно сказать о свободе желания наслаждения в этом мире? Где
едва довлеет злоба его; где вся тварь не желающая подчиняться суете,
стенает и рождает доныне (Рим., VIII, 22, 20)*, где жизнь человека на земле
есть искушение (Иов, VII, 1), где мужи, живущие духом, принявшие уже
начатки духа, стенают сами, ожидая искупления плоти своей (Рим., VIII, 23).
Каким же образом в таких условиях может быть место для подобного рода
свободы? Какая же остается, говорю я, свобода для нашего желания
наслаждения, когда все исполнено страдания, но нет ни невинности, ни
справедливости? Каким образом можно быть свободным от греха, а также от
страдания [в этом мире], где праведный восклицает: "Бедный я человек! Кто
избавит меня от сего тела смерти? (Рим., VII, 24). И затем: "Слезы мои были
... хлебом день и ночь" (Псалт., XLI, 4). А там, где ночи и дни проходят в
слезах, не остается никакого времени для желания наслаждения. И, наконец,
желающие праведно жить во Христе, сами гонимы (II Тим., III, 12); ибо
рассуждение (iudicium) начинается от дома Божия. А это предписывается: "От
меня -- говорил бог, -- начинайте (Иезек., IX, 6 и I Петра IV, 17) *.

14. Но ведь иногда не добродетель, а порок пребывает в безопасности, и до
некоторой степени может пользоваться желанием наслаждения и избегать
страданий. Да не будет этого. Ибо те, кто наслаждается, делая зло, и
радуется дурным поступкам, поступают подобно радующимся безумцам. Нет
страдания истиннее, чем ложная радость. И, наконец, страдание в такой мере
свойственно этому миру, что кажется счастьем то, о чем говорит премудрый:
лучше идти в дом печали, чем в дом празднества (Эккл., VII, 2). Ведь в
радостях тела есть некоторая приятность, когда оно питается, пьет,
согревается, когда оно тем или иным способом согревает и покрывает свою
плоть. Но разве и эти удовольствия не связаны так или иначе со страданиями?
Хлеб приятен, но для алчущего, питье услаждает, но только жаждущего, и
наоборот, сытому пища и питье не услада, а тягость. Устрани голод, и нет
заботы о хлебе, утоли жажду, и не обратишь внимание на самый сверкающий
источник, даже если это и целое озеро. Подобным же образом тени ищет
страждущий от зноя, солнца ищет замерзающий или желающий согреться. И ничто
не дает удовлетворения, если ему не предшествует необходимая потребность.
Отнимите от вещей имеющееся в них удовольствие -- они тотчас же надоедают
или превращаются в страдание [7]. Следует показать и с этой стороны,
следовательно, все страдание, свойственное этому миру, сказав, что разве
только в непрерывных несчастьях и в тяжелых страданиях более легкие кажутся
до известной степени облегчением, и так как по воле случая в
последовательности времени и событий чредою следуют для человека то более
тяжелые, то более легкие обстоятельства, переживание меньших зол кажется
некоторой передышкой в страданиях, подобно тому, как иногда после самых
тяжелых испытаний менее тяжелое кажется счастьем.

15. В свою очередь следует сказать открыто, что те, кто в созерцательном
восторге порою [бывают] восхищены духом (in spiritu), как бы мало не
вкушали они от сладости небесного блаженства, столько раз будут свободными
от страданий, сколько раз они достигнут этого. Не следует, в самом деле
отрицать, что даже и ныне пребывая во плоти, пусть и редко, и наспех,
пользуются свободой желания наслаждения те, кто, подобно Марии, избирают
благую участь, которая не отнимется от них (Луки, Х, 42). Те же, кто уже
обладает тем, что не может быть отнято у них, испытывают то, что будет. А
то, что будет, есть блаженство; а блаженство и страдание одновременно
несовместимы. Всякий раз, когда они духом своим делаются делаются
сопричастными первому, они не переживают второго. Таким образом, в этой
жизни одни созерцатели могут иногда пользоваться свободой желания
наслаждения, и то лишь отчасти, весьма незначительно и очень редко.
Свободою суждения тоже пользуются лишь некоторые праведники: тоже отчасти,
но в значительной степени. Впрочем, свобода выбора, как это вытекает из
сказанного выше, одинаково свойственна всем разумным существам; не в
меньшей степени она как таковая свойственна дурным, чем добрым; одинаково
полно как сейчас, так и в будущем.





                                  Глава 7

Оглавление
                                  Глава VI


      О том, что для возжелания добра абсолютно необходима благодать


16. Считаю я также достаточно доказанным, что эта самая свобода в такой же
мере долго как бы находится в плену, сколь долго обе остальные свободы
слабо или не полно сопровождают первую; ибо не по чему-либо другому
происходит тот наш недостаток, о котором говорит апостол: "Так что вы не то
делаете, что хотели бы" (Гал., V, 17). Ведь хотеть свойственно нам в силу
свободной воли, но нам не свойственно мочь то, чего мы хотим. Я не говорю
-- хотеть доброе или злое, но только хотеть. Хотеть же доброе -- наше
преимущество; хотеть злое -- недостаток. Хотеть же просто -- значит хотеть
вообще добра или зла. А чего именно хотеть -- зависит от благодати. Если
желают добра -- благодать спасает, зла -- благодать покидает. Таким
образом, воля делает нас желающими, благодать же -- желающими благое. От
воли идет желание, от благодати -- желание добра. Подобно тому, как одно
значит бояться и другое -- бояться бога, одно есть просто любить и другое
-- любить бога, ибо бояться и любить в простом значении суть страсти
(affectio), а вкупе [с богом] суть добродетели. Так же одно есть -- хотеть,
а другое -- хотеть благое.

17. Простота страсти свойственна нам от природы, свойственна нам как
таковым, участие же [Бога] -- от благодати. Не иначе, конечно, [благодать
действует] в том смысле, что она упорядочивает то, что дает ей творение;
ибо добродетели суть не что иное, как упорядочение страсти. Написано ведь о
некиих, что они там трепетали от страха, где нет страха (Псалт., XIII, 5).
Страх был, но он не был упорядочен. Упорядочить его хотел господь у
учеников, говоря: "скажу вам, кого бояться" (Луки, XII, 5), и Давид:
"Придите, дети, послушайте меня, страху Господню научу вас" (Псал., XXXIII,
12). Также и за неупорядоченность любви судил людей тот, кто сказал: "Свет
пришел в мир, но люди более возлюбили тьму, нежели свет" (Иоан., III, 19).
Поэтому требует невеста в Песни песней, говоря: "Упорядочьте во мне любовь"
(Песнь П., II, 4) [8]. Подобным же образом порицали и неупорядоченную волю:
"Не знаете, что просите". Но по праведному пути научены были направить свою
уклонившуюся волю, когда он услышали: "Можете ли пить чашу, которую я пью"
(Марка, Х, 38). И тогда же словом, а затем и примером он учил упорядочивать
волю, когда в ожидании мук, моля, чтобы миновала его чаша сия, прибавил:
"Впрочем, не как я хочу, но как ты" (Матф., XXVI, 39). Следовательно,
желания, страх и любовь мы получаем от Бога, как и всякая тварь; желание же
добра, страх Божий и любовь к богу мы получаем осененные благодатью, чтобы
стать божьей тварью.

18. Ибо сотворенные, сами себе принадлежащие в свободной воле, мы
становимся как бы принадлежащими Богу через волю к добру [9]. А делает волю
доброй тот, кто сделал ее свободной. И для того делает ее доброй, чтобы мы
были неким началом твари его: ибо, конечно, нам лучше вовсе не
существовать, чем пребывать принадлежащими только самим себе. Ибо те, кто
желает принадлежать только себе, знающие, словно боги, доброе и злое,
становятся принадлежащими не только себе, но и дьяволу. Таким образом,
свободная воля делает нас принадлежащими себе, дурная воля -- дьяволу,
добрая воля -- Богу. Именно об этом сказано в словах: "Познал господь
своих" (2 Тим. II, 19). Ибо тем, кто не его, он говорит: "Истинно говорю
вам, не знаю вас" (Матф. XXV, 12). Итак, в том случае, если мы по злой воле
будем принадлежать дьяволу, то в это время мы уже не божьи; равно как, если
мы становимся божьими по доброй воле, то перестаем принадлежать дьяволу.
Ибо никто "не может служить двум господам" (Матф. VI, 24). Впрочем,
принадлежа Богу или дьяволу, мы не перестаем принадлежать самим себе. И в
том и в другом случае сохраняется свобода выбора, которой обусловлены
заслуги, поскольку по заслугам мы или подвергаемся наказанию за зло, как
будто свободно совершаемое нами, или прославляемся за добро, так как мы не
можем поступать не по своей воле. Этого с нами не могло бы быть, не будь мы
свободными. Поистине наша воля подчиняет нас дьяволу, а не его власть; но
[подчиняет] Богу -- его благодать, а не наша воля. Ибо наша добрая воля --
что стало ясным, -- создана благим Богом, но она не будет совершенной до
тех пор, пока не будет вполне подчинена своему создателю. Неверно
приписывать себе самим свое совершенство, а Богу -- только создание, ибо
гораздо более важно быть совершенным, чем быть созданным, и, конечно, не
позволительно приписывать Богу меньше, чем нам самим. И, наконец, апостол,
понимая, чего можно было бы ожидать от природы и чего от благодати, сказал:
"Потому что желание добра есть во мен, но чтобы сделать оное, того не
нахожу" (Рим., VII, 18). Ибо, конечно, он знал, что желать нам свойственно
в силу свободы выбора, но для того, чтобы желание было совершенным
необходима благодать. Желать зло -- недостаток воли; желать добро -- ее
достоинство, а для того, чтобы желать добро, достаточно совершенства воли.

19. И для того, чтобы желание наше, которое мы имеем в силу свободы выбора,
было совершенным, мы нуждаемся в двух видах благодати, а именно в мудрости
(Sapere), которая направляет волю к добру, и в мощи (Posse), которая
утверждает волю в добре. А совершенное направление к добру заключается в
том, что нравится лишь то, что следует или дозволено делать; совершенное же
утверждение [в добре] заключается в том, что нравится, действительно
существует. Только тогда будет совершенна воля, когда она полностью добра и
благонаполнена. Итак, в самом своем начале воля имеет двойную благость:
одну -- общую всякому творению, ибо благим Богом не может быть сотворено
ничто, кроме блага, ибо Бог увидел все, что он создал, и было это весьма
благое (Быт., I, 31); вторую благость -- особую, -- идущую от свободы
выбора, вследствие которой воля создана по образу того, кто ее сотворил.
Если же к этим двум присоединяется еще и третья, т.е. обращение к Творцу,
то воля вполне основательно считается совершенно доброй: добрая, конечно, в
целом, лучшая в своем роде, отличная в своем упорядочении. Ибо это
упорядочение есть всемерное обращение воли к Богу, полное и добровольное
набожное подчинение ему. Таковой воле по праву подлежит совершенная
праведность и полнота славы; ибо оба этих качества так шествуют вместе, что
ни праведность не может иметь совершенства без полноты славы, ни полнота
славы [не может осуществиться] без совершенной праведности. Поистине
следует сказать, что такая праведность не будет без славы, равно как и
слава не может быть истинной без такой праведности. Отсюда правильно
говорится: "Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся" (Матф.,
V, 6).

20. Таковы два качества, которые названы были раньше, то есть истинная
мудрость и полная мощь, так как мудрость относится к праведности, а мощь --
к славе. Но "истинная" и "полная" суть определения: одно -- для различения
мудрости плоти, которая есть смерть (Рим., VIII, 6), а также мудрости мира
сего, которая есть безумие перед богом (I Кор., III, 19), каковою мудростью
мудры люди перед собою, "умны -- говорю -- на зло" (Иерем., IV, 22); второе
же для отличия тех, о которых сказано: "начальствующим предстоит строгое
испытание" (Прем., VI, 8). Ибо истинная мудрость как и полная мощь,
совершенно не встречаются за исключением того случая, когда со свободной
волей соединяются те две свободы, о которых мы упоминали выше, т.е. свобода
суждения и свобода желания наслаждения. Само собою разумеется, что истинно
мудрым и могучим я называю того, которому свойственно желать не только в
силу его свободы выбора, но и в силу двух остальных свобод и совершенств и
над которым желание зла не властно и кому хватает силы делать то, что он
желает. Одно вытекает из свободы суждения, т.е. из истинной мудрости,
другое из свободы желания наслаждения, т.е. из полной мощи. Но может ли
кто-нибудь из людей похвастаться этим? и разве [это бывает] в этом мире?
Ведь если бы был такой человек, он был бы превыше апостола Павла, который
сказал: "Не нахожу в себе силы совершить". Быть может, Адам в раю? но если
бы он имел такую силу, то не был бы изгнан из рая.





                                  Глава 8

Оглавление
                                 Глава VII


 О том, были ли первые люди в раю одарены этими тремя видами свободы и как
                          было после грехопадения


21. Уместно теперь вкратце рассмотреть то, о чем выше мы говорили более
пространно, а именно: имели ли первые люди в раю все уже упоминавшиеся виды
свободы, т.е. свободу выбора, свободу суждения, свободу желания наслаждения
или, другими словами, свободу от необходимости, от греха и от страдания;
или может быть, они имели лишь две или даже одну из них. Относительно
первой не может быть даже вопроса, если мы вспомним вышеприведенное
рассуждение, ясно говорившее нам, что она равным образом свойственна и
праведным и грешникам. следует спросить о двух остальных, имел ли Адам их
обе или хотя бы одну. Ибо если он не имел ни той, ни другой, что он утерял?
Ведь свободу выбора он сохранял нетронутой как до грехопадения, так и после
него. Если же он ничего не утерял, за что он был изгнан из рая? И если он
имел одну из них, каким образом он ее утерял? Ибо известно, что раз он
согрешил, он не был ни полностью свободен от греха, ни, поскольку он имел
плоть, от страдания. Впрочем, он ни в коей мере не мог бы потерять ни одной
из них, получив однажды. Напротив, ясно, сто он не обладал ни совершенной
мудростью, ни совершенной мощью, соответственно тому их определению,
которое дано выше, ибо он мог и хотеть того, чего не следует, и брать то,
чего он не хотел. Но может быть, о нем следует сказать, что он имел их
[свободы] каким-нибудь иным способом, но мог их потерять не полностью?
Итак, каждая из них имеет две степени: высшую и низшую. Высшая свобода
суждения заключается в невозможности грешить (non posse peccare), низшая в
возможности не грешить (posse non peccare). Также высшая ступень свободы
желания наслаждения заключается в невозможности быть тревожимым (turbari),
низшая -- в возможности быть не тревожимым. Таким образом, человек в
условиях своего бытия принял низшую ступень обоих свобод, соединенную с
полной свободой выбора, и в отношении обеих низвергнут после грехопадения
-- и после грехопадения потерял обе свободы, т.е. был низвергнут от
состояния возможности не грешить к состоянию невозможности не грешить,
потеряв полностью свободу суждения. Подобным же образом он пал от состояния
возможности не быть тревожимым к состоянию невозможности не быть
тревожимым, потеряв полностью свободу желания наслаждения. Осталась лишь
одна свобода выбора для вменения вины, из-за которой он потерял обе
остальные свободы; ее же самое он утерять не мог. Ибо став рабом греха по
собственной воле, он заслуженно потерял свободу суждения. А став из-за
греха должником смерти, каким образом мог он удержать свободу желания
наслаждения?

22. Из трех, следовательно, свобод, которые он получил, злоупотребив той,
которая называется свобода выбора, он лишил себя двух остальных.
Злоупотребил он тем, что получив свободу воли для славы, он обратил ее себе
в поношение согласно писанию, говорящему: "Но человек в чести не пребудет,
он уподобится животным, которые погибают" (Псалт., XLVIII, 13). Одному
человеку среди всего живого дана возможность грешить вследствие его
преимущества иметь свободный выбор. Однако дана она ему не для того, чтобы
он грешил, но для того, чтобы он пребывал во славе, не согрешая, хотя и мог
бы согрешить. Что может быть для него более славным, как не та слава, о
которой сказано в Писании: "Кто он, и мы прославим его?" Откуда же это
восславление? -- "Ибо он совершил чудо в жизни своей" -- Что же именно? Он
мог прест