ными лишь для применения на опыте понятиями и основоположениями
чистого разума, стремились прийти к таким взглядам, для которых они не
знали и не могли знать определенных границ, как они никогда не размышляли
или не в состоянии были размышлять о природе и даже о возможности такого
чистого рассудка.

Быть может, иной натуралист чистого разума (я разумею здесь тех, кто
считает себя способным решать проблемы метафизики без помощи науки) будет
утверждать, будто пророческим духом своего здравого рассудка он уже давно
не только предположил, но узнал понял, "что мы со всем нашим разумом не
можем выйти за пределы опыта",- положение, которое здесь было преподано с
такими приготовлениями или, если ему угодно, с такой многоречивой
педантической пышностью. Однако если постепенно выведать у него его
принципы разума, то ему придется признать, что многие из них почерпнуты им
не из опыта, стало быть, независимы от опыта и значимы a priori. Каким же
образом и на каких основаниях будет он держать в должных рамках и самого
себя, и догматика, пользующегося этими понятиями и основоположениями вне
сферы всякого возможного опыта именно потому, что они познаются независимо
от опыта? Да и сам он, этот приверженец здравого ума, не столь уверен, что,
несмотря на всю эту дешево приобретенную им мнимую мудрость, не будет
незаметно для себя попадать за пределы опыта - в область химер. Обычно он
достаточно глубоко в них запутан, хотя с помощью популярного языка как-то
прикрашивает связи необоснованные притязания, выдавая их лишь за
правдоподобности, разумные предположения или аналогии.

                                     32

Уже с древнейших времен философии исследователи чистого разума мыслили себе
кроме чувственно воспринимаемых вещей, или явлений (phaenomena),
составляющих чувственно воспринимаемый мир, еще особые умопостигаемые
сущности (noumena), составляющие умопостигаемый мир, и так как они (что
было вполне извинительно для необразованного века) смешивали явление с
видимостью, то они признавали действительность только за умопостигаемыми
сущностями.

В самом деле, правильно считая предметы чувств лишь явлениями, мы ведь тем
самым признаем, что в основе их лежит вещь в себе, хотя мы не знаем, какова
она сама по себе, а знаем только ее явление, т. е. способ, каким это
неизвестное нечто воздействует на наши чувства. Таким образом, рассудок,
допуская явления, тем самым признает и существование вещей в себе; и в этом
смысле мы можем сказать, что представление о таких сущностях, лежащих в
основе явлений стало быть, о чисто умопостигаемых сущностях, не только
допустимо, но и неизбежно.

Наша критическая дедукция также нисколько не исключает таких вещей
(noumena), а, напротив, ограничивает основоположения эстетики в том смысле,
что они не простираются на все вещи - иначе все превратилось бы только в
явление,- а применимы лишь к предметам возможного опыта. Следовательно, тем
самым допускаются умопостигаемые сущности, но только при подтверждении не
допускающего никаких исключений правила, что об этих чистых умопостигаемых
сущностях мы не знаем и не можем знать ничего определенного, так как наши
чистые рассудочные понятия, равно как и чистые созерцания, направлены
только на предметы возможного опыта, стало быть, лишь на чувственно
воспринимаемые вещи, и, как только мы оставляем их, эти понятия теряют
всякое значение.

                                     33

Наши чистые рассудочные понятия действительно ; заманчивы для
трансцендентного применения (так я называю применение, выходящее за пределы
всякого возможного опыта). Наши понятия субстанции, силы, .действия,
реальности и т. д. не только совершенно независимы от опыта и не содержат
никакого явления чувств, следовательно, кажутся на самом деле относящимися
к вещам в себе (noumena), но-что еще больше подкрепляет это предположение -
они заключают в себе необходимость определения, которой опыт никогда не
соответствует. Понятие причины содержит правило, по которому из одного
состояния необходимо вытекает другое; опыт же может нам показать только то,
что часто или, самое большее, обыкновенно за одним состоянием вещей следует
другое, и, таким образом, он не может сообщить ни строгой всеобщности, ни
необходимости.

Поэтому и кажется, что рассудочные понятия имеют слишком большое значение и
содержание, чтобы исчерпываться одним применением в опыте; и вот рассудок
незаметно пристраивает к зданию опыта гораздо более обширное помещение,
которое он наполняет одними лишь умопостигаемыми сущностями, не замечая
даже, что он со своими вообще-то правильными понятиями вышел за пределы их
применения.

                                     34

Таким образом, нужны были два важных и совершенно необходимых, хотя в
высшей степени скучных, исследования (см. в "Критике чистого разума", стр.
137 и 235), в первом из которых было показано, что чувства дают не чистые
рассудочные понятия in concrete, a только схему для их применения и
соответствующий этой схеме предмет имеется только в опыте (как продукте
рассудка из материалов чувственности). Во втором исследовании ("Критика
чистого разума", стр.235) показано, что, несмотря на независимость наших
чистых рассудочных понятий и основоположений от опыта и даже на якобы
большую сферу их применения, вне области опыта ничего нельзя посредством
них мыслить; действительно, они могут только определять логическую форму
суждений в отношении данных созерцаний; но так как за пределами
чувственности нет никакого созерцания, то указанные чистые понятия теряют
всякое значение, поскольку они никакими средствами не могут быть выражены
in concrete; следовательно, все такие ноумены и совокупность их -
умопостигаемый (intelligibele) мир - суть не что иное, как представления о
некоторой задаче, предмет которой сам по себе, конечно, возможен, но
решение которой - согласно природе нашего рассудка - совершенно невозможно:
наш рассудок есть способность не созерцания, а только соединения данных
созерцаний в опыт; опыт должен [поэтому содержать в себе все предметы для
наших понятий, но вне опыта понятия лишены значения, так как под них не
может быть подведено никакое созерцание.

                                     35

Воображению, пожалуй, можно простить, если оно иногда замечтается, т. е.
неосмотрительно выйдет за пределы опыта; ведь таким свободным взлетом оно
по крайней мере оживляется и укрепляется, и всегда легче бывает сдержать
его смелость, чем превозмочь его вялость. Но когда рассудок, вместо того
чтобы мыслить, мечтает,- этого нельзя простить уже потому, что от него
одного зависят все средства для ограничения, где не нужно мечтательности
воображения.

Правда, рассудок начинает это весьма безобидно и скромно. Сперва он
приводит в порядок первоначальные познания, которые присущи ему до всякого
опыта, о тем не менее всегда должны иметь свое применение .в опыте.
Постепенно он освобождается от этих ограничений, да и что может рассудку в
этом помешать, если он взял совершенно свободно свои основоположения у
самого себя? И вот дело касается сначала новых.изобретенных сил в природе,
а вслед за этим и существ вне природы, одним словом, дело идет о новом
мире, для создания которого у нас не может быть недостатка в материале, так
как он обильно доставляется богатой фантазией и хотя не подтверждается
опытом, но и никогда им не опровергается. Именно по этой причине молодые
мыслители так любят истинно догматическую (метафизику и часто жертвуют ей
своим временем и талантом, годным для другого. Но было бы совершенно
бесполезно стараться умерить эти бесплодные попытки чистого разума,
указывая на трудность решения столь глубоких вопросов, жалуясь на
ограниченность нашего разума и расценивая (утверждения не более как
предположения. В самом деле, эти тщетные усилия никогда полностью не будут
Прекращены, если не будет ясно доказана невозможность этих утверждений и
если самопознание разума не станет истинной наукой, в которой, так сказать,
с геометрической достоверностью проводится различие между областью
правильного применения разума и областью его недейственного и бесплодного
применения.

                       36. Как возможна сама природа?


Этот вопрос, составляющий высший пункт, которого может касаться
трансцендентальная философия и к которому она должна прийти как к своей
границе и завершению, содержит, собственно, два вопроса.

Во-первых: как вообще возможна природа в материальном смысле, а именно
сообразно созерцанию в качестве совокупности явлений; как возможны
пространство, время и то, что их наполняет,- предмет ощущения? Ответ
гласит: посредством характера нашей чувственности, в соответствии с которым
она свойственным ей образом подвергается воздействию предметов, самих по
себе ей неизвестных и совершенно отличных от явлений. Этот ответ дан в
"Критике чистого разума", в трансцендентальной эстетике, а здесь, в
"Пролегоменах",-решением первого главного вопроса.

Во-вторых: как возможна природа в формальном смысле, как совокупность
правил, которым должны подчиняться все явления, когда их мыслят связанными
в опыте? Ответ может быть один: она возможна только благодаря характеру
нашего рассудка, в соответствии с которым все представления чувственности
необходимо относятся к сознанию и только благодаря которому возможен
свойственный нам способ нашего мышления, а именно на основании правил, и
посредством этого возможен и опыт, который нужно полностью отличать от
познания объектов самих по себе. Этот ответ дан в "Критике чистого разума",
в трансцендентальной логике, а в "Пролегоменах" - в ходе решения второго
главного вопроса.

Но как возможно само это отличительное свойство нашей чувственности или
свойство нашего рассудка и необходимой апперцепции, лежащей в его основе, в
основе всякого мышления,- этого вопроса решить нельзя, так как для всякого
ответа и для всех наших мыслей о предметах мы опять-таки нуждаемся в этих
свойствах.

Есть много законов природы, которые мы можем знать только посредством
опыта, но закономерность в связи явлений, т. е. природу вообще, мы не можем
познать ни из какого опыта, так как сам опыт нуждается в таких законах, a
priori лежащих в основе его возможности.

Таким образом, возможность опыта вообще есть вместе с тем всеобщий закон
природы и основоположения опыта суть сами законы природы. Действительно, мы
знаем природу только как совокупность явлений, т. е. представлений в нас,
поэтому мы можем извлечь закон связи этих явлений только из основоположений
об их связи в нас, т. е. из условий такого необходимого соединения в
сознании, которое составляет возможность опыта.

Развиваемое во всем этом разделе главное положение, что всеобщие законы
природы могут познаваться a priori, уже само собой приводит к положению,
что высшее законодательство природы должно находиться в нас самих, т. е. в
нашем рассудке, и что мы должны искать не всеобщие законы природы из
[самой] природы, посредством опыта, а, наоборот, природу в согласии с ее
всеобщей закономерностью - только из условий возможности опыта, лежащих в
нашей чувственности и в нашем рассудке. Как же иначе можно было бы a priori
познавать эти законы? Они ведь не правила аналитического познания, а
действительные синтетические расширения познания. Такое, и притом
необходимое, соответствие принципов возможного опыта законам возможности
природы может быть только по двум причинам: или эти законы заимствуются у
природы посредством опыта, или же, наоборот, природа выводится из законов
возможности опыта вообще и совершенно тождественна лишь с его всеобщей
закономерностью. Первое противоречит само себе, так как (Всеобщие законы
природы могут и должны быть познаны a priori (т. е. независимо от всякого
опыта) и лежать в основе всякого эмпирического применения рассудка; таким
образом, остается только второе.

Но мы должны отличать эмпирические законы природы, всегда предполагающие
особые восприятия, от чистых или всеобщих законов природы, которые, не
основываясь на особых восприятиях, содержат лишь условия их необходимого
соединения в опыте. Относительно последних природа и возможный опыт -
совершенно одно и то же; и так как здесь закономерность зиждется на
необходимой связи явлений в опыте (без которой мы никак не можем познать ни
одного предмета чувственно воспринимаемого мира), стало быть, на
первоначальных законах рассудка, то хотя вначале это звучит странно, но тем
не менее верно, если я скажу: рассудок не черпает свои законы (a priori) из
природы, а предписывает их ей.

                                     37

Мы поясним это смелое по виду положение примером, который должен показать,
что законы, открываемые нами в предметах чувственного созерцания, особенно
если они познаны как необходимые, мы сами считаем уже такими, которые были
вложены в природу рассудком, хотя они во всех других отношениях сходны с
теми законами природы, которые мы приписываем опыту.

                                     38

Если рассматривать свойства круга, благодаря которым эта фигура соединяет в
себе в одном всеобщем правиле столько произвольных определений
пространства, то нельзя не приписать этому геометрическому предмету
некоторой природы. Так, например, две линий, пересекающие друг друга, а
также круг, как бы их ни провести, делятся всегда с такой правильностью,
что прямоугольник, [построенный] из отрезков одной : линии, равен
прямоугольнику из отрезков другой. Я спрашиваю: "Находится ли этот закон в
круге или же в рассудке?", т. е. содержит ли в себе эта фигура основание
этого закона независимо от рассудка, или же рассудок, сам конструируя
фигуру по своим понятиям (а именно равенства радиусов), вкладывает в нее
также Я. И закон, по которому хорды пересекаются в геометрической
пропорции? Доказательства этого закона приводят к убеждению, что он может
быть выведен только и из того условия, которое кладется рассудком в основу
конструкции этой фигуры, а именно из условия равенства радиусов. Если же мы
расширим это понятие, продолжая исследование единства разнообразных свойств
геометрических фигур согласно общим им законам, и будем рассматривать круг
как коническое сечение, подчиненное, следовательно, тем же основным
условиям конструкции, что и остальные конические сечения, то мы найдем, что
все хорды, пересекающиеся этих сечениях - в эллипсе, параболе, гиперболе,
таковы, что прямоугольники из их частей хотя и не равны, но всегда
находятся в равном соотношении между собой. Следуя дальше, к основам
физической астрономии, мы обнаруживаем распространяющийся а всю
материальную природу закон взаимного притяжения, согласно которому
притяжение уменьшается обратно пропорционально квадрату расстояний от
каждой точки притяжения в той же мере, в какой возрастут сферические
поверхности, в которых эта сила распространяется, и это кажется необходимо
лежащим самой природе вещей и потому обычно объясняется как познаваемое a
priori. Как ни просты источники Кого закона, основывающиеся лишь на
отношении сферических поверхностей различных радиусов, однако кон этот
имеет такое удивительное следствие в отношении многообразия их согласования
и правильности, что не только все возможные орбиты небесных тел [выражены]
в конических сечениях, но и имеет место такое отношение их между собой, что
никакой другой закон притяжения, кроме закона отношения обратной
пропорциональности квадрату расстояний, не может быть пригодным для той или
иной системы мира.

Итак, перед нами природа, основывающаяся на законах, которые рассудок
познает a priori и притом главным образом из всеобщих принципов определения
пространства. И я спрашиваю: находятся ли эти законы природы в
пространстве, а рассудок изучает их, стараясь лишь исследовать богатый
содержанием смысл пространства, или же они находятся в рассудке и в том
способе, каким он определяет пространство по условиям синтетического
единства, на которое направлены все его понятия? Пространство есть нечто
столь однообразное и столь неопределенное в отношении всех особых свойств,
что в нем, конечно, не станут искать сокровищницу законов природы.
Напротив, то, что определяет пространство в качестве круга, конуса и шара,
есть рассудок, поскольку он содержит основание для единства их построения.
Чистая всеобщая форма созерцания, называемая пространством, есть,
разумеется, субстрат всех созерцаний, предназначаемых для отдельных
объектов, и в пространстве заключено, конечно, условие возможности и
многообразия этих созерцаний; но единство объектов определяется
исключительно рассудком, и притом по условиям, лежащим в его собственной
природе. Таким образом, рассудок есть источник всеобщего порядка природы,
так как он подводит все явления под свои собственные законы и только этим a
priori осуществляет опыт (по его форме), в силу чего все, что познается на
опыте, необходимо подчинено законам рассудка. Мы имеем дело не с природой
вещей самих по себе, которая независима и от условий нашей чувственности, и
от условий рассудка, а с природой как предметом возможного опыта; и здесь
от рассудка, делающего возможным этот опыт, зависит также и то, что
чувственно воспринимаемый мир но есть никакой предмет опыта пли что он есть
природа.

        39. Приложение к чистому естествознанию. О системе категории


Для философа нет ничего более желательного, чем суметь вывести из одного
априорного принципа и соединить таким образом в одно познание все
многообразное [содержание] понятий и основоположений, которые прежде, при
их применении in concrete, представлялись ему разрозненными. Прежде он
только верил, что полностью накоплено то, что оставалось ему после
определенного отвлечения и что, как казалось ему через сравнение их друг с
другом, составляет особый вид познаний,-но это был только агрегат; теперь
же опознает, что именно столько-то [познаний] - ни больше, ни меньше -
может составить вид знаний; он усмотрел необходимость произведенной им
классификации, что и есть понимание, и только теперь имеет он систему.
Отыскание в обыденном познании тех понятий, которые не основываются ни на
каком особенном опыте и тем не менее встречаются во всяком опытном
познании, составляя как бы одну лишь форму связи, предполагает так же мало
размышления и понимания, как отыскивание в каком-нибудь языке правил
действительного употребления слов вообще и, следовательно, собирание
элементов грамматики (оба изыскания действительно очень близки между
собой), будучи, однако, Be в состоянии указать причину, почему каждый язык
мест именно это, а не другое формальное качество и, не менее, почему
имеется именно столько - не больше и не меньше - такого рода формальных
определений языка.

Аристотель собрал десять таких чистых первоначальных понятий под именем
категорий (их называют предикаментами) . Потом ему пришлось добавить ним
еще пять постпредикаментов, которые, впрочем, отчасти уже заключались в
категориях (например, rius, simul, motus). Но этот конгломерат
(Rhapsodie)мог иметь скорее значение указания для будущего исследователя,
чем значение идеи, разработанной согласно правилам; поэтому с дальнейшим
развитием философии он был отвергнут как совершенно бесполезный.

При исследовании чистых (не содержащих ничего эмпирического) элементов
человеческого познания мне прежде всего удалось после долгого размышления с
достоверностью отличить и отделить чистые первоначальные понятия
чувственности (пространство и время) от понятий рассудка. Этим из
Аристотелева списка были исключены категории 7, 8 и 9-я. Остальные не могли
мне быть полезны из-за отсутствия принципа, по которому можно было бы
полностью измерить рассудок и с полнотой и точностью определить все его
функции, откуда проистекают его чистые понятия.

А чтобы найти такой принцип, я стал искать такое рассудочное действие,
которое содержит все прочие и отличается только разными видоизменениями или
моментами в приведении многообразного [содержания] представле