дрить предрассудки этой науки, что и является собственно говоря "саентизмом", то каким же образом эти люди могут не быть практически материалистами, то есть не иметь все свои занятия обращенными в сторону материи?
Для современных людей, кажется, что ничего не существует помимо того, что можно увидеть или потрогать, или же, по меньшей мере, если они теоретически допускают, что может существовать и что-то другое, то они спешат объявить это не только непознанным, но и "непознаваемым", что освобождает их от занятия этим. Если же, тем не менее, и есть кто-то, кто старается создать себе некую идею "другого мира", прибегая ради этого к помощи воображения, то представляют они себе его по модели земного мира и переносят туда все условия существования, ему присущие, включая пространство и время, и даже некий вид "телесности"; в другом месте мы уже показали, касаясь спиритических концепций, особенно поразительные примеры такого рода грубо материалистических представлений; но пусть это и предельный случай, в котором характер этот преувеличен вплоть до карикатуры, все же было бы ошибкой думать, что спиритизм и более или менее причастные к нему секты обладают монополией в такого рода вещах. В конце концов, в более общем смысле, внедрение воображения в области, где оно ничего не может дать и которые должны быть для него запретными, представляет собою факт, очень ясно показывающий неспособность западных людей возвыситься над чувственным миром; многие не проводят никакого различия между "познавать" и "воображать", а некоторые философы, такие как Кант, доходят до того, что объявляют "непознаваемым" или "непостижимым" все то, что не поддается представлению. Таким образом, все что называют "спиритуализмом" или "идеализмом" чаще всего есть только вид измененного материализма; это верно не только для того, чтобы называли именем "нео-спиритуализм", но и для самого философского спиритуализма, который рассматривает себя сам, однако, как оппозицию материализму. По правде говоря, спиритуализм и материализм в философском смысле не могут быть поняты один без другого: это только две половины картезианского дуализма, радикальное отделение которых было трансформировано в нечто вроде антагонизма; и с этих пор вся философия колеблется между этими двумя пределами, не будучи в силах их превзойти. Спиритуализм, вопреки своему имени, ничего общего не имеет с духовностью; его спор с материализмом может оставить совершенно безразличными тех, кто располагается на высшей точке зрения и кто видит, что эти противоположности, по сути, очень близки к тому, чтобы быть простыми эквивалентами, предполагаемая оппозиция которых во многом сводится к банальному спору о словах.
Современные люди, в основном, не признают никакой иной науки, кроме науки о вещах измеримых, подсчитываемых и взвешиваемых, то есть опять же о материальных вещах, потому что лишь к ним применима количественная точка зрения; претензия же свести качество к количеству весьма характерно для современной науки. В этом направлении дошли даже до того, что полагают, что там, где невозможно ввести измерение, там нет и науки в собственном смысле слова и что научные законы это те, которые выражают количественные отношения; "механизм" Декарта положил начало этой тенденции, которая лишь усилилась с тех пор, несмотря на поражение картезианской физики, поскольку она не была связана с какой-то определенной теорией, но с общей концепцией научного познания. Сегодня хотят применять измерения даже в психологической области, которая, однако, по самой своей природе от него ускользает; кончается все тем, что вообще перестают понимать, что возможность измерения основывается только на присущем материи свойстве, на ее бесконечной делимости; по крайней мере когда хотят распространить это свойство на все существующее, то приходят к материализации всех вещей. Мы уже говорили, что именно материя есть принцип разделения и чистой множественности; преимущество, придаваемое количественной точке зрения, обнаруживающееся, как мы показали выше, вплоть до социальной области, исходит, таким образом, от материализма в указанном нами смысле, хотя оно и не связано необходимым образом с философским материализмом, которому оно, впрочем, предшествуетв развитии тенденций современного духа. Мы настаиваем не на том, что желать свести качество к количеству незаконно или же что все попытки объяснения, более или менее связанные с "механистическим" типом объяснения, недостаточны; это совсем не то, что мы предлагаем, в этом отношении мы отметим только то, что даже в порядке чувственного наука такого рода имеет очень мало отношения к реальности, самая значительна часть которой ускользает от нее необходимым образом.
Что касается "реальности", то мы вынуждены напомнить еще один факт, который для многих остается незамеченным, но который весьма достоин упоминания как знак духовного состояния, о котором мы говорим: а именно то, что это слово в его распространенном значении относят исключительно только к чувственной реальности. А поскольку язык есть выражение ментальности определенного народа и эпохи, то отсюда можно сделать вывод, что для тех, кто так говорит, все то, что не подлежит чувствам - "ирреально", то есть иллюзорно или даже вовсе не существует; возможно, что они этого ясно не осознают, но от этого негативно по сути убеждение их собственное; если же они и утверждают противоположное, можно быть уверенным, хотя они и не отдают себе в этом отчет, что это утверждение отвечает в них чему-то гораздо более внешнему или же оказывается просто вербальным. Если подумают, что мы преувеличиваем, то достаточно будет привести пример, к чему сводятся так называемые религиозные убеждения многих людей: несколько выученных наизусть понятий, выученных школьным и машинальным образом, которые совершенно не были усвоены, над которыми никогда не размышляли, но которые хранятся в памяти и при случае повторяются, поскольку они составляют часть определенного формализма, конвенциональную установку, исчерпывающую собою все, что они могут понимать под словом религия. Мы уже говорили выше об этой "минимизации" религии, одну из последних степеней которой и представляет упомянутый "вербализм"; этим объясняется, что так называемые "верующие" ввиду своего практического материализма ни в чем не уступают "неверующим"; мы еще вернемся к этому, но прежде нам надо закончить рассмотрение того, что касается материалистического характера современной науки, потому что вопрос этот требует разностороннего изучения.
Следует напомнить еще раз, хотя мы уже это и отмечали, что современные науки не обладают характером незаинтересованного познания даже для тех, кто верит в их спекулятивную ценность, последняя есть всего лишь маска, под которой скрываются совершенно практические занятия, но которая позволяет сохранить иллюзию фальшивой интеллектуальности. Сам Декарт, создавая свою физику, мечтал прежде всего вывести из нее механику, медицину и мораль; а с проникновением англосаксонского эмпиризма все усугубилось еще более; в результате, престиж современной науки в глазах широкой публики составляют почти исключительно те практические результаты, которые она позволяет реализовать, потому что здесь речь все еще идет о вещах, которые можно видеть, трогать. Мы говорили, что "прагматизм" представляет собою завершение всей современной философии и последнюю степень ее падения; но и вне философии уже давно существует несистематизированный и диффузный "прагматизм", относящийся к первому, как практический материализм относится к материализму теоретическому, и часто смешиваемый с тем, что обыватель называет "здравым смыслом". Этот почти инстинктивный утилитаризм, впрочем, неотделим от материалистической тенденции; "здравый смысл" состоит в том, чтобы не выходить за земной горизонт, так же как и не заниматься всем тем, что не представляет немедленного практического интереса; для него "реален" один чувственный мир, нет другого познания, кроме того, которое исходит от чувств; и для него также это ограниченное познание имеет ценность лишь в той мере, в какой оно позволяет дать удовлетворение материальным потребностям и иногда некоторому сентиментализму, так как, надо это сказать четко, рискуя шокировать современных "моралистов", чувство, на самом деле, очень близко к материи. Во всем этом не остается никакого места интеллигенции, если она не соглашается быть порабощенной реализацией практических целей, не быть ничем иным, кроме как инструментом простым, послушным требованиям низшей и телесной стороны человеческого индивида или, следуя оригинальному выражению Бергсона, "орудием по изготовлению орудий"; "прагматизм" во всех его формах приводит к тотальному безразличию по отношению к истине.
При этих условиях, промышленность не является уже только приложением науки, приложением, от которого сама по себе наука должна быть полностью независимой, она же стала как бы причиной и оправданием науки, так что и здесь нормальные отношения оказываются перевернутыми. То, к чему современный мир прикладывает все свои силы, есть, в действительности, не что иное, как развитие промышленности и "машинности"; и желая таким образом господствовать над материей и поставить ее себе на службу, люди достигли лишь того, что сделались ее рабами, как мы сказали об этом в начале: они ограничили свои интеллектуальные устремления, если еще позволено использовать это слово в подобном случае, изобретением и конструированием машин, но они и сами кончили тем, что поистине стали машинами. Действительно, "специализация", столь восхваляемая некоторыми социологами под именем "разделения труда", стала обязательной не только для ученых, но также и для инженеров и даже рабочих, и для последних из-за этого всякая интеллектуальная работа стала невозможной; в отличие от прежних ремесленников, они стали не больше чем слугами машин, они, так сказать, составляют одно с ними тело; они должны повторять совершенно механическим образом некоторые определенные движения, всегда одни и те же и всегда выполняемые одним и тем же образом, чтобы избежать малейшей траты времени; так по крайней мере требуют американские методы, которые, как считается, представляют наивысшую степень "прогресса". Действительно, речь идет о том, чтобы производить насколько можно больше; о качестве мало заботятся, важно одно только количество. Мы еще раз возвращаемся к тому же утверждению, которое мы уже сделали в другой области: современная цивилизация поистине есть то, что можно назвать количественной цивилизацией, что представляет собою лишь иное название материальной цивилизации.
Если хотят убедиться в этой истине еще больше, то достаточно посмотреть на ту огромную роль, которую сегодня играют, как в существовании народов, так и в существовании индивидов, элементы экономического порядка: промышленность, коммерция, финансы: кажется, что учитывается только это, что согласуется с уже отмеченным фактом существования только одного социального различия, а именно, основанного на материальном богатстве. Кажется, что финансовая власть господствует в политике, что коммерческая конкуренция оказывает преобладающе влияние на отношения между народами; может быть это только видимость и в меньшей степени истинные причины, чем простые средства действия; но выбор таких средств хорошо показывает характер эпохи, которой они соответствуют. Впрочем, наши современники убеждены, что экономические обстоятельства являются почти единственными факторами исторических событий, и они воображают себе даже, что так и было всегда; в этом направлении дошли до того, что изобрели теорию, которая все хочет объяснить исключительно только этим и которая получила знаменательное название "исторического материализма". В этом также можно видеть воздействие одного из внушений, о которых мы упоминали выше, внушений, которые действуют тем лучше, чем больше они соответствуют тенденциям всеобщего менталитета. И воздействие этого внушения состоит в том, что экономические средства в конце концов реально начинают определять почти все то, что происходит в социальной области. Без сомнения, масса всегда водима тем или иным образом, и можно сказать, что ее историческая роль состоит в том, чтобы позволять себя водить, поскольку она представляет собою только пассивный элемент, "материю" в аристотелевском смысле; но сегодня, чтобы ее водить, достаточно располагать чисто материальными средствами, в обычном смысле слова на этот раз, что хорошо показывает степень упадка нашей эпохи; и в то же время эту массу заставляют думать, что она не водима, что она действует спонтанно и управляет собой сама, и тот факт, что она этому верит, позволяет предвидеть, насколько далеко может зайти ее неразумность.
Когда мы в общем говорили об экономических факторах, мы воспользовались этим, чтобы отметить очень распространенную иллюзию, состоящую в том, что отношения, устанавливаемые в области торгового обмена, считаются содействующими сближению и взаимопониманию между народами, тогда как в реальности дело обстоит как раз наоборот. Материя, как мы уже говорили много раз, есть по своему существу множественность и разделение, и следовательно, источник борьбы и конфликтов; также, идет ли речь о народах или об индивидах, и экономическая область может быть и является только областью соперничества интересов. В частности, Запад не должен рассчитывать на промышленность или на современную науку, от которой она не отделима, чтобы найти общее понимание с Востоком; если восточные народы дойдут до того, что примут эту промышленность как досадную, но временную необходимость, поскольку она для них не может быть ничем иным, то это будет всегда как бы оружие, позволяющее им сопротивляться западному вторжению и защитить свое собственное существование. Важно, чтобы знали, что это не может быть иначе: восточные народы, соглашающиеся принять экономическую конкуренцию с Западом, несмотря на отвращение, которое они испытывают по отношению к этого рода активности, могут это делать лишь с одним единственным намерением - освободиться от иностранного господства, которое опирается только на грубую силу, на материальную мощь, которую как раз и предоставляет в его распоряжение промышленность; насилие вызывает насилие, но следует признать, что не это, конечно, не восточные народы ищут борьбы на этой территории.
К тому же, вне вопроса отношений Востока и Запада, легко заметить, что одним из самых значительных последствий промышленного развития является непрестанное совершенствование вооружения и увеличения его разрушительной силы в чудовищных размерах. Одно это должно было бы уничтожить "пацифистские" мечты некоторых любителей современного "прогресса"; но мечтатели и "идеалисты" неисправимы, их наивность кажется не имеет границ. Столь модный "гуманизм" не может, конечно, приниматься всерьез; но удивительно, что столько говорят о прекращении войн в ту эпоху, когда они становятся более опустошительными, чем когда-либо, и не только из-за умножения средств разрушения, но и потому что вместо того, чтобы разворачиваться между немногочисленными армиями, состоящими исключительно из профессиональных солдат, они бросают друг против друга всех без различия индивидов, включая наименее квалифицированных для выполнения подобной функции. И это еще один поразительный пример современного смешения, и что самое удивительное для тех, кто хочет над этим поразмыслить, так это то, что нередко полагают совершенно естественным "массовый подъем" или "всеобщую мобилизацию", что идею "вооруженной нации" могут навязать всем умам за очень редким исключением. И в этом тоже можно видеть действие верования в одну только силу числа: с количественным характером современной цивилизации согласуется приведение в движение огромных масс сражающихся; в то же время и "эгалитаризм" находит это приемлемым, подобно институциям "обязательного образования" и "всеобщего избирательного права". Добавим еще, что эти всеобщие войны не были бы возможны, если бы не другой, специфически современный феномен, а именно образование "национальностей", следствие разрушения феодального порядка, с одной стороны, и с другой, одновременного разрыва высшего единства "Христианского мира" средних веков; и не задерживаясь на рассмотрении этого, что завело бы нас слишком далеко, отметим только, как отягчающее обстоятельство, непризнание духовной власти, которая одна только способна нормально осуществлять действенный арбитраж, потому что лишь она одна, по самой своей природе, существует над всякими конфликтами политического порядка. Отрицание духовной власти это также практический материализм; и даже те, кто в принципе такой авторитет признает, фактически отрицает всякое реальное его влияние и всякую власть вмешиваться в социальную область в точности таким же образом, как устанавливает непроницаемые перегородки между религией и обычными занятиями своего существования; идет ли речь об общественной или о частной жизни, в обоих случаях утверждается одно и то же состояние духа.
Принимая, что материальное развитие обладает некоторыми преимуществами, пусть даже и с очень относительной точки зрения, можно спросить себя, не превосходят ли их во много раз недостатки, учитывая такие последствия, о которых мы только что сказали. Мы даже не говорим обо всем том, что принесено в жертву этому исключительному развитию и что стоит несравненно дороже; мы не говорим о забытом высшем знании, о разрушенной интеллектуальности, об исчезнувшей духовности; мы просто берем современную цивилизацию саму по себе и говорим, что если провести параллель между преимуществами и ущербом, который она произвела, то результат будет очень негативный. Изобретения, которые умножаются со все возрастающей скоростью, являются тем более опасными, что они включают в игру такие силы, истинная природа которых полностью неизвестна даже для тех, кто их использует; и это невежество есть лучшее доказательство ничтожности современной науки в отношении ее объясняющей ценности, а значит и как познания, пусть даже ограниченного одной только областью физики; в то же время, тот факт, что из-за этого вовсе никоим образом не тормозятся практические приложения, говорит о том, что наука эта ориентирована исключительно лишь в корыстном направлении, что единственной целью всех ее исследований является промышленность. Поскольку опасность от изобретений, даже тех, которые не предназначены специально играть гибельную роль для человечества, но которые от этого не менее причиняют катастроф, не говоря уже о тех неподозреваемых потрясениях, которые они провоцируют в земном окружении, поскольку эта опасность, повторяем, еще будет увеличиваться в трудно определимых размерах, постольку позволительно думать, без излишнего преувеличения, что, как мы уже отмечали, именно через это и придет современный мир к разрушению самого себя, если он неспособен, пока еще есть время, остановиться на этом пути.
Но было бы недостаточно, относительно того что касается современных изобретений, ввести ограничения из-за их опасной стороны, надо пойти дальше: то, что принято называть "прогрессом" и что действительно можно было бы согласиться так называть, если постараться уточнить, что речь идет только лишь о материальном прогрессе, не являются ли столь прославляемые "блага" этого прогресса по большей части иллюзорными? Люди нашего времени намереваются через них увеличить свое "благосостояние"; мы думаем со своей стороны, что цель, которую они себе таким образом предлагают, даже если бы она и была реально достижима, не стоит того, чтобы ей отдавали столько усилий; кроме того, нам кажется очень сомнительным, чтобы она была достижимой. Прежде всего надо учитывать, что все люди имеют разные вкусы и разные потребности, и что несмотря ни на что есть еще и такие, кто хотел бы избежать современной суеты, безумия скорости и кто уже не может этого сделать; осмелятся ли утверждать, что навязать им то, что в наибольшей степени противоположно их природе, для них будет "благом"? Нам скажут, что такие люди сегодня малочисленны и поэтому сочтут позволительным полагать число их ничтожным; здесь, как и в области политики, большинство присваивает себе право раздавить меньш