х, что ты имеешь в виду под беспорядком?

Д: Ну, когда я не могу найти вещи, когда все кажется в беспорядке. Когда нет никакого порядка.

О: Но ты уверена, что под беспорядком ты имеешь в виду то же, что и любой другой?

Д: Да, папа, я уверена. Я не слишком аккуратный человек, и, если я говорю, что вещи в беспорядке, я уверена, что со мной согласится любой.

О: Хорошо. Но думаешь ли ты, что ты имеешь в виду под "аккуратностью" то же, что и другие люди? Если твоя мама приводит твои вещи в порядок, знаешь ли ты, где их найти?

* Bateson G. Metalogue: Why Do Things Get in a Muddle? Написано в 1948 году. Публикуется впервые.


Д: Хм... иногда - поскольку я знаю, куда она кладет вещи, когда убирается...

О: Да. Я тоже стараюсь не подпускать ее к моему столу. Я уверен, что она и я не имеем в виду под "аккуратностью" одно и то же.

Д: Папа, а мы с тобой имеем в виду под "аккуратностью" одно и то же?

О: Я сомневаюсь в этом, дорогая, сомневаюсь.

Д: Но, папа, не смешно ли это? Все имеют в виду одно, когда говорят про "беспорядок", но каждый имеет в виду что-то другое под "аккуратностью". Но ведь "аккуратность" - это противоположность "беспорядка"?

О: Мы подходим к трудным вопросам. Давай начнем сначала. Ты сказала: "Почему вещи всегда приходят в беспорядок?" Мы сделали шаг или два, и теперь нам лучше изменить вопрос на такой: "Почему вещи приходят в состояние, которое Кэт называет "неаккуратным"?" Ты понимаешь, почему я хочу сделать такое изменение?

Д: Да, думаю, да. Если у меня есть особый смысл для "аккуратности", тогда "аккуратность" некоторых других людей будет мне казаться беспорядком - даже если мы согласились, что такое беспорядок.

О: Это верно. Теперь давай посмотрим, что ты называешь аккуратностью: когда твоя коробка с красками лежит аккуратно, то где она?

Д: Здесь на краю полки.

О: Хорошо, а если где-нибудь еще?

Д: Нет, это будет неаккуратно.

О: А если на другом конце полки? Вот так?

Д: Нет, ее место не здесь, и вообще она должна стоять ровно, а не так криво, как ты ее поставил.

О: Ага! На своем месте и ровно.

Д: Да.

О: Хорошо, но это значит, что есть только очень немного мест, которые "аккуратны" для твоей коробки красок.

Д: Только одно место.

О: Нет, очень мало мест, потому что если я сдвину ее чуть-чуть, вот так, все будет по-прежнему аккуратно.

Д: Хорошо, но только очень, очень мало мест.

О: Хорошо, очень, очень мало мест. А что с медведем, с твоей куклой, с "Волшебником Страны Оз", твоим свитером и твоими туфлями? Это касается всех вещей, не так ли? У каждой вещи есть только очень, очень мало мест, которые "аккуратны" для этой вещи.

Почему вещи приходят в беспорядок?

Д: Да, папа, но "Волшебник Страны Оз" может стоять на полке где угодно. И знаешь что еще, папа? Я ненавижу, ненавижу, когда мои книги перемешиваются с твоими книгами и книгами мамы.

О: Да, я это знаю... (Пауза.)

Д: Папа, ты не закончил. Почему мои вещи приходят в состояние, которое я называю неаккуратным?

О: Но я закончил. Просто потому, что есть больше состояний, которые ты называешь "неаккуратными", чем состояний, которые ты называешь "аккуратными".

Д: Но это не причина...

О: Нет, это и есть причина. Реальная, единственная и очень важная причина.

Д: Папа! Прекрати.

О: Я не обманываю. Это и есть причина, и вся наука тесно связана с этой причиной. Возьмем другой пример. Если я насыплю в эту чашку немного песка, а сверху насыплю сахара и помешаю ложкой, то песок и сахар перемешаются, верно?

Д: Да, папа, но разве честно начинать говорить про "перемешивание", когда мы начали с "беспорядка"?

О: Хм... дай подумать... Я думаю, да. Потому что мы можем найти кого-то, кто думает, что аккуратнее, когда весь песок лежит под сахаром. Если хочешь, это могу быть я.

Д: Хм...

О: Хорошо, возьмем другой пример. Иногда в кино ты видишь, как множество букв разбросано по всему экрану как попало, некоторые даже вверх ногами. Затем кто-то трясет стол, буквы начинают двигаться, и по мере тряски буквы складываются в название...

Д: Да, я это видела: буквы складываются в DONALD.

О: Неважно, во что они складываются. Важно то, что ты видишь, как что-то трясут и перемешивают, и, вместо того чтобы перемешаться еще больше, буквы соединяются по порядку, правильно и составляют нечто, что, как многие люди согласятся, имеет смысл.

Д: Да, папа, но знаешь...

О: Нет, я не знаю. Я пытаюсь сказать, что в реальном мире такого никогда не бывает. Только в кино.

Д: Но папа...

О: Я тебе говорю, что только в кино ты можешь трясти вещи и в них становится больше порядка и смысла, чем было раньше.

Д: Но папа...

Почему вещи приходят в беспорядок?

О: Подожди, дай мне закончить. И чтобы в кино это выглядело таким образом, они делают это в обратную сторону. Они складывают буквы по порядку, чтобы читалось DONALD, затем запускают камеру и начинают трясти стол.

Д: Ох, папа, я это знаю, и я так хотела сказать это тебе. Потом, когда они пускают фильм, они пускают его назад, и все выглядит, как будто все шло вперед. Но на самом деле тряска идет назад. И они должны снимать это вверх ногами. Почему, папа?

О: О, Боже.

Д: Почему они должны закреплять камеру вверх ногами, папа?

О: Нет, сейчас я не буду отвечать на этот вопрос, потому что мы еще не ответили на вопрос про беспорядок.

Д: Ну ладно, но не забудь, папа, что тебе нужно ответить на вопрос о камере. Не забудь! Ведь ты не забудешь? Потому что я могу забыть. Пожалуйста, папа.

О: Хорошо, но в другой раз. На чем мы остановились? Да, что вещи никогда не идут назад. И я пытался объяснить тебе, что можно выяснить причину, по которой вещи случаются определенным способом, если можно показать, что этот способ осуществляется большим количеством способов, чем другой способ.

Д: Папа, не начинай говорить чепуху.

О: Я не говорю чепуху. Давай начнем с начала. Есть только один способ сложить DONALD. Согласна?

Д: Да.

О: Хорошо. И есть миллионы и миллионы и миллионы способов разбросать по столу шесть букв. Согласна?

Д: Да, думаю, да. И некоторые могут быть вверх ногами?

О: Да, именно такая мешанина, как это было в фильме. Могут быть миллионы и миллионы и миллионы таких мешанин, верно? И только один DONALD.

Д: Хорошо, да. Но папа, те же буквы могут сложиться в OLD DAN.

О: Не имеет значения. Киношникам не нужен OLD DAN. Им нужен только DONALD.

Д: Почему не нужен?

О: К черту киношников.

Д: Но ты первый про них заговорил.

О: Да, но только для того, чтобы объяснить тебе, почему вещи происходят таким способом, который может осуществиться наибольшим числом способов. А теперь тебе пора в постель.

Д: Но папа, ты не закончил объяснять мне, почему вещи происходят таким способом - способом, для которого есть наибольшее число способов.

О: Хорошо. Но не гонись за новыми зайцами. Вполне достаточно одного. Кроме того, мне надоел DONALD, давай возьмем другой пример. Давай возьмем бросание монеты.

Д: Папа, ты по-прежнему говоришь про тот вопрос, с которого мы начали? Почему вещи приходят в беспорядок?

О: Да.

Д: И то, что ты пытаешься сказать, верно для монеты, для DONALDa, для сахара и песка и для моей коробки с красками?

О: Да, это верно.

Д: Ага, я просто спросила.

О: Теперь давай посмотрим, удастся ли мне сформулировать это сейчас. Давай вернемся к песку и сахару и предположим, что кто-то говорит, что, когда песок на дне, это более "аккуратно" или "упорядочено".

Д: Папа, должен ли кто-то сказать что-то в этом роде раньше, чем ты станешь дальше говорить, что вещи перемешиваются, когда мы их перемешиваем?

О: Да, в этом все дело. Они говорят, что они надеются, что нечто случится, и тогда я говорю им, что этого не случится, поскольку есть так много других вещей, которые могут случиться. И я знаю, что скорее случится одна из многих вещей, а не одна из немногих.

Д: Папа, ты просто как бывалый букмейкер, который ставит на всех других лошадей против одной лошади, на которую я хочу поставить.

О: Это верно, моя дорогая. Я заставляю их ставить на то, что они называют "аккуратность", а сам я знаю, что есть бесконечно много путаницы и что вещи всегда идут в направлении перепутывания и перемешивания.

Д: Но папа, почему ты не сказал этого с самого начала? Это я смогла бы понять сразу.

О: Да, полагаю, это так. В любом случае, пора в постель.





* * *

Д: Папа, зачем взрослым нужны войны, почему они не могут просто подраться, как делают дети?

О: Нет, в постель. Ступай. Поговорим о войнах в другой раз.



МЕТАЛОГ: ПОЧЕМУ ФРАНЦУЗЫ?*

Дочь: Папа, почему французы размахивают руками?

Отец: Что ты имеешь в виду?

Д: Я имею в виду, когда они говорят. Почему они размахивают руками, и все такое прочее?

О: Ну, а почему ты улыбаешься? Или почему ты иногда топаешь ногой?

Д: Но, папа, это не то же самое. Я не размахиваю руками, как французы. Я не думаю, что они могут перестать это делать. Они могут, папа?

О: Я не знаю, им может быть трудно перестать... Ты можешь перестать улыбаться?

Д: Но, папа, я не улыбаюсь все время. Трудно остановиться, когда хочется улыбаться. Но мне не хочется этого всегда. Тогда я перестаю.

О: Это верно, но тогда и француз не всегда размахивает руками одинаково. Иногда он размахивает одним способом, иногда другим, а иногда, я думаю, он перестает ими размахивать.






* * *

О: А ты что думаешь? Я имею в виду, о чем ты думаешь, когда француз размахивает своими руками?

Д: Я думаю, что это выглядит глупо, папа. Но я не думаю, что так кажется и другому французу. Они не могут все казаться друг другу глупыми. Если бы они казались, они бы перестали. Разве нет?

О: Возможно, но это не очень простой вопрос. О чем еще они заставляют тебя думать?

Д: Ну, они все выглядят возбужденными...

* Bateson G. Metalogue: Why Do Frenchmen? // A Review of General Semantics. 1953. Vol. X.


О: Хорошо... "глупыми" и "возбужденными".

Д: Но действительно ли они так возбуждены, как выглядят? Если бы я была так возбуждена, я бы хотела танцевать, или петь, или дать кому-то по носу... Но они только продолжают размахивать своими руками. Они не могут быть возбуждены по-настоящему.

О: Хорошо, действительно ли они так глупы, как тебе кажется? И вообще, почему ты иногда хочешь танцевать, петь или дать кому-то по носу?

Д: Ох. Иногда мне просто этого хочется.

О: Возможно, когда француз размахивает своими руками, ему просто "этого хочется".

Д: Но он не может так себя чувствовать все время, папа, он просто не может.

О: Ты хочешь сказать, что когда француз размахивает своими руками, он определенно не чувствует себя так, как чувствовала бы себя ты, если бы размахивала своими. Несомненно, ты права.

Д: Но как же он себя все-таки чувствует?

О: Ну, предположим, ты говоришь с французом, и он размахивает своими руками. Затем в середине беседы, после того как ты что-то сказала, он внезапно перестает размахивать руками и просто говорит. Что ты тогда подумаешь? Что он перестал быть глупым и возбужденным?

Д: Нет... я бы испугалась. Я бы подумала, что я сказала что-то такое, что задело его чувства, и он, вероятно, сильно разозлился.

О: Да, и ты можешь быть права.

Д: Хорошо, значит они перестают размахивать своими руками, когда начинают злиться.

О: Подожди минуту. Вопрос в конечном счете состоит в том, что один француз говорит другому французу своим размахиванием руками. У нас есть часть ответа: он говорит ему кое-что о том, что он чувствует в отношении другого парня. Он говорит ему, что он не чувствует сильной злости и что он желает и способен быть "глупым", как ты это называешь.

Д: Но это неразумно. Он не может делать всю эту работу, чтобы позднее иметь возможность сказать другому парню, что он злится, просто опустив руки. Откуда он знает, что позднее он разозлится?

О: Он не знает. Просто на всякий случай.

Д: Но, папа, в этом нет смысла. Я не улыбаюсь для того, чтобы позднее сказать тебе, что я злюсь, перестав улыбаться.

О: Знаешь, я думаю, что это отчасти и есть причина улыбаться. И есть множество людей, которые улыбаются, чтобы сказать тебе, что они не злятся, когда в действительности злятся.

Д: Но это другая вещь, папа. Это один из способов лгать лицом. Как при игре в покер.

О: Да.






* * *

О: На чем мы остановились? Ты думаешь, что французам нет смысла так сильно стараться, чтобы говорить друг другу, что они не злятся или не обижаются. Но о чем, в конце концов, бывает большинство разговоров? Я имею в виду, среди американцев?

Д: Но, папа, о самых разных вещах - о бейсболе, о мороженом, о садах и играх. Люди говорят о других людях, о себе и о том, что они получили на Рождество.

О: Да-да... Только кто слушает? Хорошо, пусть они говорят о бейсболе и садах. Но обмениваются ли они информацией? И если да, то какой информацией?

Д: Конечно. Когда ты приходишь с рыбалки и я спрашиваю тебя: "Ты что-нибудь поймал?", а ты говоришь: "Ничего", то я не знаю, что ты ничего не поймал, пока ты мне не скажешь.

О: Хм...





* * *

О: Хорошо. Ты упоминаешь мою рыбалку - вопрос, который меня задевает, - и возникает пробел, молчание в разговоре. И это молчание говорит тебе, что мне не нравятся шуточки о том, сколько рыб я не поймал. Это точно как француз, который перестает размахивать руками, когда обижается.

Д: Прости, папа, но ты сказал...

О: Нет, подожди минуту... не надо напускать тумана извинениями. Ведь завтра я опять пойду на рыбалку... и я знаю, что вряд ли я поймаю рыбу.

Д: Но, папа, ты сказал, что все разговоры говорят другим людям только то, что ты на них не злишься...

О: Разве? Нет, не все разговоры, но многие. Иногда, если оба человека готовы внимательно слушать, есть возможность сделать больше, чем обменяться приветствиями и добрыми пожеланиями. Даже сделать больше, чем обменяться информацией. Два человека могут даже обнаружить что-то, чего никто из них до этого не знал.

О: Тем не менее, большинство бесед бывает только о том, злятся ли люди или о чем-то вроде этого. Они заняты, рассказывая друг другу о своем дружелюбии, что иногда является ложью. В конце концов, что происходит, когда они не могут придумать, что сказать? Они все испытывают неловкость.

Д: Но разве это не информация, папа? Я имею в виду, информация о том, что они не подшучивают?

О: Несомненно, да. Но это другой вид информации, нежели сообщение "Кот лежит на подстилке".






* * *

Д: Папа, почему люди не могут просто сказать: "Я над тобой не подшучиваю" и на этом успокоиться?

О: Ага, теперь мы подходим к настоящей проблеме. Суть дела в том, что сообщения, которыми мы обмениваемся при жестикуляции, в действительности не есть то же самое, что любой перевод этих жестов в слова.

Д: Я не понимаю.

О: Я имею в виду, что никакое количество чисто словесных уверений, что кто-то злится или не злится, не есть то же, что можно сказать жестом или тоном голоса.

Д: Но, папа, не может быть слов без какого-то тона голоса, ведь так? Даже если кто-то старается свести тон к минимуму, другие люди услышат, что он себя сдерживает. И это будет разновидность тона, разве нет?

О: Да, полагаю, это так. Кроме того, это то же, что я только что сказал о жестах: прекратив жестикуляцию, француз может сказать что-то особое.

О: Но что тогда я имею в виду, когда говорю, что "просто слова" никогда на могут передать то же сообщение, что и жесты, если "просто слов" не существует?

Д: Ну, слова можно написать.

О: Нет, это не разрешит затруднения. Поскольку написанные слова по-прежнему имеют некий вид ритма и по-прежнему имеют обертоны. Дело в том, что просто слов не существует. Слова бывают только вместе с жестом, или тоном голоса, или чем-то в этом роде. Однако жесты без слов вполне обычны.







МЕТАЛОГ: ПРО ИГРЫ И СЕРЬЕЗНОСТЬ*

Д: Папа, почему когда в школе нас учат французскому, нас не учат размахивать руками?

О: Я не знаю. Я уверен, что не знаю. Вероятно, это одна из причин, по которой изучение языков кажется людям таким трудным.





* * *

О: Тем не менее, все это чепуха. То есть идея, что язык состоит из слов, есть полная чепуха. Когда я сказал, что жесты не могут быть переведены в "просто слова", я говорил чепуху, поскольку такой вещи, как "просто слова", нет. И весь синтаксис, и грамматика, и все прочее есть чепуха. Все это основано на идее, что существуют "просто" слова... А их нет.

Д: Но, папа...

О: Послушай меня, мы должны начать все с начала и предположить, что язык изначально и главным образом является системой жестов. В конце концов у животных есть только жесты и тоны голоса, а слова были изобретены позднее. Намного позднее. А еще позднее были изобретены школьные учителя.

Д: Папа?

О: Да?

Д: Хорошо было бы, если бы люди отбросили слова и вернулись к использованию одних жестов?

О: Хм... я не знаю. Конечно, мы не могли бы вести такие разговоры, как этот. Мы могли бы только лаять или мяукать, размахивать руками, смеяться, ворчать и плакать. Но это, вероятно, было бы весело. Это превратило бы жизнь в вид балета, когда танцоры придумывают собственную музыку.

Дочь: Папа, эти беседы серьезны?

Отец: Конечно.

Д: А это не игра, в которую ты со мной играешь?

О: Боже упаси! Это игра, в которую мы играем вместе.

Д: Тогда они не серьезны!






* * *

О: Давай ты расскажешь мне, что ты понимаешь под словами "серьезный" и "игра".

Д: Ну... это когда ты... я не знаю.

О: Когда я что?

Д: Я имею в виду... для меня эти беседы серьезны, но если ты только играешь в игру...

О: Давай помедленнее. Давай посмотрим, что хорошего и что плохого в "игре" и "играх". Во-первых, я не забочусь (не слишком забочусь) о выигрыше или проигрыше. Когда твой вопрос ставит меня в трудное положение, я, конечно, стараюсь несколько сильнее, чтобы думать точнее и говорить яснее. Но я не блефую и не ставлю ловушек. Также нет искушения обмануть.

Д: Вот именно. Для тебя это не серьезно. Это игра. Люди, которые обманывают, просто не знают, как играть. Они относятся к игре, как к чему-то серьезному.

О: Но это серьезно.

Д: Нет, не серьезно... Не для тебя.

О: Это потому, что я не хочу обманывать?

Д: Да, частично поэтому.

О: А ты все время хочешь обманывать и блефовать?

Д: Нет. Конечно, нет.

* Bateson G. Metalogue: About Games and Being Serious // A Review of General Semantics. 1953. Vol. X.


О: И что тогда?

Д: Папа, ты никогда не поймешь.

О: Думаю, никогда.





* * *

О: Смотри, я только что выиграл нечто вроде очка в споре, заставив тебя признать, что ты не хочешь обманывать. Затем я привязал к этому признанию вывод, что следовательно и для тебя беседы "не серьезны". Есть ли это вид обмана?

Д: Да, что-то вроде.

О: Я согласен, это обман. Извини.

Д: Видишь, папа, если я обманываю или хочу обмануть, это означает, что я не отношусь всерьез к тем вещам, о которых мы говорим. Это означает, что я только играю с тобой в игру.

О: Да, в этом есть смысл.

Д: Но, папа, в этом нет смысла. Это ужасная путаница.

О: Да, путаница, но смысл все равно есть.

Д: Как это, папа?

О: Подожди. Это трудно сформулировать. Во-первых, я думаю, что эти беседы имеют какой-то результат. Мне они очень нравятся, и тебе, я думаю, тоже. Но помимо этого, я думаю, мы вносим ясность в некоторые идеи, и путаница этому помогает. Я хочу сказать, что, если бы мы оба все время говорили логически, мы никогда ни к чему бы не пришли. Мы только повторяли бы как попугаи старые клише, которые все повторяли столетиями.

Д: Папа, что такое клише?

О: Клише? Это французское слово, я думаю, исходно оно было словом типографов. Когда они печатают предложение, они должны взять отдельные буквы и вложить их одну за другой в планку с канавкой по порядку, как в предложении. Но для слов и предложений, которые люди часто используют, типограф имеет готовые планки с буквами. Эти готовые предложения называются клише.

Д: Папа, я уже забыла, что ты говорил о клише.

О: Да, это касалось путаниц, в которые мы попадаем в наших беседах, и как получается, что п