явление своих чувств и желаний и, наконец, подчинять все произвольные движения своего тела, а также то, что называют его душой, самое его мышление, его слова и его действия преобладающей благой или дурной цели.
   Развитая таким образом и натренированная воля человека есть, очевидно, снова не что иное, как продукт внешних по отношению к ней и воздействующих на нее влияний, которые определяют и формируют ее независимо от ее собственных решений. Можно ли человека представить ответственным за хорошее или плохое, достаточное или недостаточное воспитание, которое ему дали?
   Правда, когда в юноше или молодом человеке выработается привычка думать или желать, выработается благодаря воспитанию, которое он получил извне, благодаря определенной степени развития, благодаря тому, что до некоторой степени оформилась внутренняя сила, тождественная отныне его существу, он может сам продолжить свое образование и даже нравственное воспитание посредством, если можно так выразиться, спонтанной гимнастики своего мышления и даже своей воли, равно как и своей мускульной силы - спонтанной в том смысле, что она уже больше не направляется и не определяется только внешними желаниями и действиями, но направляется и определяется также внутренней силой мысли и воли, которая, сформировавшись и упрочившись в нем посредством прошлого действия этих внешних причин, в свою очередь становится более или менее активной и мощной движущей силой, в некоторой степени творцом, независимым от вещей, идей, желаний и действий, которые непосредственно его окружают.
   Человек может таким образом стать до определенной степени своим собственным воспитателем, своим собственным инструктором и как бы творцом самого себя. Но очевидно, что тем самым он завоевывает лишь совершенно относительную независимость, которая ни в коей мере не избавляет его от фатальной зависимости, или, если хотите, безусловной мировой взаимосвязи, посредством которой он, как существующее и живое существо, бесповоротно включен в цепь естественного и социального мира, продуктом которого он есть и в котором он, как и все, что существует, раз став следствием и всегда им оставаясь, в свою очередь становится относительной причиной относительно новых продуктов.
   Позднее у меня будет случай доказать, что самый развитый в отношении разума и воли человек оказывается по отношению ко всем своим чувствам, своим идеям и своим желаниям в квазибезусловной зависимости от естественного и социального мира, который его окружает и который в любой момент его существования определяет условия его жизни. Но даже сейчас, в момент, в котором мы оказались, ясно, что нет места для человеческой ответственности в том виде, как ее понимают теологи, метафизики и юристы.
   Мы видели, что человек ни в коей мере не ответствен ни за степень умственных способностей, которые он приносит с собой при рождении, ни за уровень хорошего или плохого воспитания, который эти способности приобрели до возраста возмужания или по крайней мере до брачного возраста. Но вот теперь мы оказались в момент, когда человек, сознающий самого себя и оснащенный благодаря воспитанию, полученному им совне, уже обстрелянными умственными и нравственными способностями, становится некоторым образом дворцом самого себя, могущим, очевидно, развивать, распространять и упрочивать свой разум и свою волю. Виноват ли тот, кто, находя эту возможность в самом себе, не воспользовался ею?
   И как он мог бы сделать это? Очевидно, что в момент, когда он должен и может принять решение работать над собой, он не начал еще эту спонтанную внутреннюю работу, которая сделает из него в некоторой степени творца самого себя и продукт своего собственного воздействия на себя, в этот момент он есть еще не что иное, как лишь продукт действий другого или внешних влияний, которые подвели его к этому моменту; следовательно, решение, которое он примет, будет зависеть не от силы мысли и воли, которая придается ему самому, так как его собственная работа еще не началась, но от силы мысли и воли, которая ему будет придана как посредством его природы, так и посредством воспитания, независимо от его собственных решений; и какое бы решение он ни принял, хорошее или плохое, оно будет еще лишь следствием или непосредственным продуктом этого воспитания и этой природы, за которые он ни в коей мере не несет ответственности; отсюда следует, что это решение совершенно не может подразумевать ответственности индивида, который его принимает*.
   * Представим себе двух молодых людей, обладающих разными натурами, получивших разное воспитание, или только две разные натуры, получившие одинаковое воспитание. Один принимает мужественное решение, если воспользоваться любимым выражением г. Гамбетты; другой не принимает никакого решения или принимает плохое решение. Есть ли в этом, в юридическом смысле этих слов, заслуга со стороны первого и ошибка со стороны второго? Да, если вы согласитесь со мной, что эта заслуга и эта ошибка в равной степени непроизвольны, в равной степени суть продукты комбинированного и фатального действия природы и воспитания и что они, следовательно, составляют: одно - не заслугу в собственном смысле слова, а другое - не ошибку в том же смысле, но два факта, два различных результата, один из которых соответствует тому, что в данный момент истории мы называем истинным, справедливым и добрым, а другой соответствует тому, что в данный исторический момент считается ложью, несправедливостью и злом. Продолжим этот анализ дальше. Возьмем двух молодых людей, одаренных примерно равными природами и получивших одно и то же воспитание. Предположим, что, находясь также в примерно равном общественном положении, они оба приняли хорошее решение. Один удерживается и развивается все более и более в направлении, которое он сам себе наметил. Другой отворачивается от него и терпит неудачу. Почему? Каков смысл этого различия в исходе дела? Его нужно искать либо в различии их природы и их темпераментов, каким бы неуловимым это различие ни могло сначала показаться; либо в неравенстве, которое уже существовало между степенью умственной и нравственной силы, приобретенной каждым из них в момент, когда оба они начали свое свободное существование; либо, наконец, в различии их социальных условий и обстоятельств, которые повлияли позднее на существование и на развитие каждого из них; так как у всякого следствия есть причина, отсюда ясно следует, что в любой момент своей жизни, что в каждой из своих мыслей, в каждом из своих поступков человек со своим сознанием, своим разумом и своей волей всегда определен множеством как внешних, так и внутренних, но в равной мере независимых от него действий и причин, которые приобретают над ним фатальное, неумолимое господство. Где же тогда его ответственность?
   У человека нет воли; от этого ему становится стыдно и ему говорят, что он должен иметь ее, что он должен дать себе волю. Но как он даст ее? Актом своей воли? Это значит, что у него должна быть воля иметь волю; это образует несомненно порочный круг, абсурд.
   Но, скажут, отрицая принцип ответственности человека или же устанавливая факт человеческой безответственности, не разрушаете ли вы основы всякой нравственности? Это опасение и этот упрек совершенно справедливы, если речь идет о теологической и метафизической нравственности, о той божественной нравственности, которая служит если не основой, то по крайней мере освящением и объяснением юридического права. (Позднее мы увидим, что экономические факты составляют единственные действительные основы этого права.) Эти опасения и упреки несправедливы, если речь идет о чисто человеческой и общественной нравственности. Эти две нравственности, как мы увидим позднее, исключают друг друга; первая в идеале есть не что иное, как фикция, а в действительности - отрицание второй, а последняя может восторжествовать лишь посредством радикального разрушения первой. Следовательно, будучи далеким от страха разрушить теологическую и метафизическую нравственность, которую я рассматриваю как исторически естественную, а равно и фатальную ложь, я, напротив, призываю к этому разрушению всеми своими желаниями, и у меня есть глубокое убеждение в необходимости всячески содействовать этому по мере своих сил.
   Скажут еще, что, нападая на принцип человеческой ответственности, я подрываю первооснову человеческого достоинства. Это было бы совершенно справедливо, если бы это достоинство состояло в исполнении невозможных, сверхчеловеческих ловких штучек, а не в полном теоретическом и практическом развитии всех наших способностей, а также в полном и возможном осуществлении назначения, которое нам намечено и, если можно так выразиться, нам навязано нашей природой. Человеческое достоинство и личная свобода, как их понимают теологи, метафизики и юристы, достоинство и свобода, основанные на внешне столь надменном отрицании природы и всякой естественной зависимости, приводят нас логически и прямо к установлению божественного деспотизма, отца всех человеческих деспотизмов; теологическая, метафизическая и юридическая фикция человеческого достоинства и человеческой свободы имеет своим фатальным следствием действительное рабство и действительное падение людей на земле. Наоборот, материалисты, принимая за отправной пункт фатальную зависимость людей от природы и ее законов и, следовательно, естественную безответственность, непременно приходят к ниспровержению всякого божественного авторитета, всякой человеческой опеки и, следовательно, к установлению действительной и полной свободы для каждого и для всех. В этом состоит причина, почему все реакционеры, начиная с самых деспотических суверенов и кончая по видимости самыми революционными буржуазными республиканцами, оказываются ныне столь горячими сторонниками теологического, метафизического и юридического идеализма и почему сознательные и искренние социалисты-революционеры подняли знамя материализма.
   Но ваша теория, скажут нам, объясняет, оправдывает, узаконивает и поощряет все пороки, все преступления. Да, она их объясняет; она их узаконивает в том смысле, что она показывает, как преступления и пороки выступают естественными следствиями естественных причин. Но она их совершенно не поощряет; напротив, только самым широким приложением этой теории к организации человеческого общества можно будет их побороть и искоренить, нападая не столько на затронутых ими индивидов, сколько на естественные причины, естественными и фатальными продуктами которых являются эти пороки и преступления.
   А вот, скажут, два человека: у одного полно достоинств, у другого полно недостатков; первый - честный, умный, справедливый, очень внимательный наблюдатель всех человеческих дел, уважающий все права; второй - вор, бандит, наглый лжец, циничный нарушитель всего, что свято для людей; и в политической жизни один - республиканец, а другой - Наполеон III, Муравьев или Бисмарк. Можете ли высказать, что между ними нет никакой разницы?
   Нет, я этого не скажу. Но эту разницу я вижу уже в своих обыденных отношениях с животным миром. Есть животные исключительно отвратительные, вредные, другие - очень полезные и очень благородные. У меня антипатия и явное отвращение к одним и большая симпатия к другим. И однако, я хорошо знаю, что не вина жабы, если она - жаба; не вина ядовитой змеи, что она - ядовитая змея; не вина свиньи, если она находит огромное удовольствие в том, чтобы валяться в грязи; но также не собственная заслуга лошади в произвольном значении этого слова, если это - хорошая лошадь; не заслуга собаки, если это умное и преданное животное; но это совершенно не мешает мне раздавить пресмыкающегося и загонять свинью в грязь, ни любить, ни очень ценить лошадь и собаку.
   Скажут, что я не прав? Отнюдь нет. Я признаю, что одни, если их рассматривать с точки зрения природы или мировой причинности также невиновны в том, что я называю их недостатками, равно как другие неответственны за их достоинства. В естественном мире нет ни достоинств, ни недостатков в нравственном смысле этого слова, но есть лишь более или менее хорошо или плохо развитые естественные свойства у различных животных видов и разновидностей, а также у каждого индивида в отдельности. Заслуга животного индивида состоит единственно в том, что он - вполне удачный экземпляр, полностью развитый в своем виде и в своей разновидности; и единственная заслуга двух последних состоит в принадлежности к относительно высокому порядку организации. У животного индивида недостаток тогда, когда оно есть малоудачный, не полностью развитый экземпляр; а для разновидности и вида это значит принадлежать к низшему порядку. Если змея, относящаяся к исключительно ядовитому классу, была бы малоядовитой - это был бы, следовательно, недостаток; если бы она была более ядовитой - это было бы достоинство.
   Устанавливая между животными различных видов своего рода юридическое различие, объявляя одних отвратительными, антипатичными и злыми, а других - хорошими, симпатичными и полезными, а я не сужу о них, следовательно, с безусловной естественной точки зрения, с точки зрения относительной, сугубо человеческой, с точки зрения их отношений со мной. Я признаю, что одни мне неприятны, вредны и что, напротив, другие мне приятны, полезны. Но не делают ли все в действительности то же самое в суждениях, которые каждый высказывает о людях? Человек, относящийся к социальной разновидности, которую называют бандитами, ворами, провозгласит себя Мандарином и Троппманнсом как первым человеком мира; дипломаты и защитники палаша вне себя от радости, говоря о Наполеоне III или о Бисмарке; священники обожают Лайолу; идеалом буржуа выступает либо Ротшильд, либо Тьер. Потом есть еще смешанные разновидности, которые своих героев ищут в людях сомнительных с менее резко очерченным характером: Оливье, Жюль Фавр. Одним словом, каждая социальная разновидность обладает нравственной меркой, которая ей присуща и которую она прилагает ко всем людям, когда судит о них. Что касается мировой человеческой мерки, то она пока существует для всех лишь как банальная фраза, и притом никто не думает ее применять действительным и серьезным образом.
   Но существует ли в действительности этот общий закон человеческой нравственности? Да, он несомненно существует. Он основывается на самой природе человека, но не как исключительно индивидуального существа, а как существа общественного; он составляет в сущности природу и, следовательно, также истинную цель всего развития человеческого общества, и он существенно отличается от теологической, метафизической и юридической нравственности тем, что он ни в коей мере не есть мораль личная, но мораль общественная. Я вернусь еще к этому, когда буду говорить об обществе.
   Очевидно, что идея человеческой ответственности, идея совершенно относительная, неприложима к человеку, взятому отдельно и рассматриваемому в качестве естественного индивида вне коллективного развития общества. Рассматриваемый как таковой перед лицом мировой причинности, в лоне которой все, что существует, есть одновременно следствие и причина, творец и продукт, каждый человек в любой момент своей жизни представляется нам как существо безусловно определенное, неспособное разорвать или только прервать мировое течение жизни, и, следовательно, как существо, стоящее вне всякой юридической ответственности. Человек со всем этим самосознанием, которое порождает в нем мираж мнимой спонтанности, несмотря на разум и волю, которые суть необходимые условия его свободы по отношению к внешнему миру, включая окружающих его людей, этот человек, как и все животные на земле, остается тем не менее безусловно подчиненным мировой фатальности, царящей в природе.
   Как я уже сказал, способность мыслить и способность желать суть совершенно формальные способности, которые не подразумевают непременно и всегда одна - истину, а другая - благо. История дает нам пример многих очень сильных мыслителей, которые говорили вздор. В их число и сегодня еще входят все теологи, метафизики, юристы, экономисты, спиритуалисты и идеалисты всех мастей прошлого и настоящего. Всякий раз, когда какой-нибудь мыслитель, каким бы сильным он ни был, будет рассуждать, опираясь на ложные основания, он обязательно придет к ложным выводам, и эти выводы станут тем более чудовищными, чем больше у него будет силы для того, чтобы развивать их.
   Что такое истина? Это правильное определение вещей и фактов, их развития или их естественной логики, которая проявляется в них. Это по возможности более строгое соответствие движения мысли движению действительного мира, который есть единственный предмет мысли. Следовательно, всякий раз, когда человек будет рассуждать о вещах и фактах, не интересуясь их действительными отношениями или действительными условиями их развития и их существования, или когда он будет строить свои теоретические спекуляции относительно вещей, которые никогда не существовали, о фактах, которые никогда не могли случиться и которые имеют совершенно вымышленное, совершенно фиктивное существование в невежестве и в исторической тупости прошлых поколений, он непременно будет молоть вздор, каким бы сильным мыслителем он ни был.
   Так же обстоит дело с волей. Опыт доказывает нам, что сила воли далеко не всегда бывает силой блага: самые преступные, в высшей степени зловредные люди иногда бывают одарены наивысшей силой воли; но, с другой стороны, мы, увы, достаточно часто видим людей превосходных, хороших, справедливых, полных доброжелательных чувств, но лишенных этой способности. А это доказывает, что способность желать есть совершенно формальная способность, которая сама по себе не подразумевает ни блага, ни зла. - Что такое Добро? и что такое Зло?
   В момент, в котором мы оказались, продолжая рассматривать человека вне общества, как животное, целиком естественное, но более совершенно организованное, чем животные других разновидностей, и способное господствовать над ними благодаря неоспоримому превосходству своего разума и своей воли, наиболее общим и в то же время наиболее распространенным определением Добра и Зла мне представляется следующее:
   Для человека, но только для человека, а не для пожираемого им животного, все, что соответствует потребностям человека, а также условиям его развития и его полного существования, - это Добро. Все, что ему противно, - это Зло*.
   * Позднее мы увидим, но уже и сейчас мы знаем, что это определение добра и зла еще и ныне рассматривается всеми привилегированными классами перед лицом эксплуатируемого ими пролетариата как единственно действительное, как единственно серьезное и приемлемое определение.
   Если считать доказанным, что воля животного, включая волю человека, - это целиком формальная способность, которая, как мы увидим позже, может посредством знания, приобретаемого человеком из законов природы и только строго подчиняясь им в своих действиях, изменять до известной степени как отношения человека с окружающими его вещами, так и отношения этих вещей между собой, но не порождать их и не творить самую суть животной жизни; если считать доказанным, что как только совершенно относительная сила воли окажется перед лицом единственно существующей безусловной силы, силы мировой причинности, она тотчас представится как безусловное бессилие или как относительная причина относительно новых определенных и порожденных той же самой причинностью относительных действий, то, очевидно, не в этой силе и не в воле животного, но в мировой и фатальной взаимосвязи вещей и существ мы должны искать мощную движущую силу, которая творит животный и человеческий мир.
   Эту движущую силу мы не называем ни разумом, ни волей, так как в действительности у нее не было и не могло быть никакого самосознания, никакой детерминации, ни собственного решения и сама она не есть даже единственное в своем роде, невидимое, субстанциональное сущее, как его представляют себе метафизики, но сам продукт и, как я уже говорил, вечно воспроизводимая Равнодействующая всех превращений существ и вещей в Мироздании. Одним словом, это - не идея, но мировой факт, по ту сторону которого мы ничего не можем постичь; этот факт ни в коем случа