ерман открылось мне,
     Подобно солнцу и весне,
     Так нежно, мягко, идеально,
     Цитронно-ярко и овально,
     Так мило, скромно, смущено
     И гнева гордого полно.
     Цветок любви моей, не скрою,
     Навеки я пленен тобою!
     Стал мальчик юношей, а там --
     Мужчиною по всем правам.
     И -- чудо! -- золотые сны
     Ребенка в явь воплощены.
     То, чем я бредил в тьме ночной,
     Живое ходит предо мной.
     Ко мне доносится сквозь платье
     Прелестный запах, но -- проклятье!
     На что глядел бы я веками,
     То скрыто от меня шелками,
     Завесой тоньше паутины!
     Лишен я сладостной картины,--
     Закрыла ткань волшебный край,
     Цитронию, мой светлый рай!

     Стою, как царь Тантал: дразня,
     Фантом уходит от меня.
     Как будто волей злого мага --
     Бежит от губ сожженных влага,
     Мой плод желанный так жесток,--
     Он близок, но, увы, далек!
     Кляну злодея-червяка,
     Что на ветвях прядет шелка,
     Кляну ткача, что из шелков,
     Из этой пряжи ткет покров,
     Тафту для пакостных завес,
     Закрывших чудо из чудес --
     Мой солнечный, мой светлый рай,
     Цитронию -- волшебный край!

     Порой, забывшись, как в чаду,
     В безумье бешенства, в бреду
     Готов я дерзостной рукой
     Сорвать тот полог роковой,
     Покров, дразнящий сладострастье,
     Схватить мое нагое счастье!
     Но, ах! Есть ряд соображений
     Не в пользу таковых движений,
     Нам запретил морали кодекс
     Посягновение на podex.

        "ПОСЛЕСЛОВИЕ"

     Без прикрас в укромном месте
     Расскажу я вам по чести
     Очень точно и правдиво,
     Что Цитрония за диво.
     А пока -- кто понял нас --
     Чур молчать! -- заверю вас,
     Что искусство есть обман,
     Некий голубой туман.

     Что ж являл собой подснежный
     Голубой цветок, чей нежный
     Романтический расцвет
     Офтердингеном воспет?
     Синий нос крикливой тетки,
     Что скончалась от чахотки
     В заведенье для дворян?
     Чей-то голубой кафтан?
     Иль, быть может, цвет подвязки,
     Что с бедра прелестной маски
     Соскользнула в контрдансе? --
     Honni spit qui mal y pense1.

     -------------------
     1 Пусть будет стыдно тому, кто подумает об этом дурно (фр.).




        "О ТЕЛЕОЛОГИИ"

     Для движенья -- труд нелишний! --
     Две ноги нам дал всевышний,
     Чтоб не стали мы все вместе,
     Как грибы, торчать на месте.
     Жить в застое род людской
     Мог бы и с одной ногой.

     Дал господь два глаза нам,
     Чтоб мы верили глазам.
     Верить книгам да рассказам
     Можно и с единым глазом,--
     Дал два глаза нам всесильный,
     Чтоб могли мы видеть ясно,
     Как, на радость нам, прекрасно
     Он устроил мир обильный.
     А средь уличного ада
     Смотришь в оба поневоле:
     Чтоб не стать, куда не надо,
     Чтоб не отдавить мозоли,--
     Мы ведь горькие страдальцы,
     Если жмет ботинок пальцы.

     Две руки даны нам были,
     Чтоб вдвойне добро творили,--
     Но не с тем, чтоб грабить вдвое,
     Прикарманивать чужое,
     Набивать свои ларцы,
     Как иные молодцы.
     (Четко их назвать и ясно
     Очень страшно и опасно.
     Удавить бы! Да беда:
     Все большие господа --
     Меценаты, филантропы,
     Люди чести, цвет Европы!
     А у немцев нет сноровки
     Для богатых вить веревки.)

     Нос один лишь дал нам бог,
     Два нам были бы невпрок:
     Сунув их в стакан, едва ли
     Мы б вина не разливали.

     Бог нам дал один лишь рот,
     Ибо два -- большой расход.
     И с одним сыны земли
     Наболтали, что могли,--
     А двуротый человек
     Жрал и лгал бы целый век.
     Так -- пока во рту жратва,
     Не бубнит людское племя,
     А имея сразу два --
     Жри и лги в любое время.

     Нам господь два уха дал.
     В смысле формы -- идеал!
     Симметричны, и равны,
     И чуть-чуть не столь длинны,
     Как у серых, не злонравных
     Наших родственников славных.
     Дал господь два уха людям,
     Зная, что любить мы будем
     То, что пели Моцарт, Глюк...
     Будь на свете только стук,
     Грохот рези звуковой,
     Геморроидальный вой
     Мейербера -- для него
     Нам хватило б одного.

     Тевтолинде в поученье
     Врал я так на всех парах.
     Но она сказала: "Ах!
     Божье обсуждать решенье,
     Сомневаться, прав ли бог,--
     Ах, преступник! Ах, безбожник!
     Видно, захотел сапог
     Быть умнее, чем сапожник!
     Но таков уж нрав людской,--
     Чуть заметим грех какой:
     Почему да почему?..
     Друг, я верила б всему!
     Мне понятно то, что бог
     Мудро дал нам пару ног,
     Глаз, ушей и рук по паре,
     Что в одном лишь экземпляре
     Подарил нам рот и нос.
     Но ответь мне на вопрос:
     Почему творец светил
     Столь небрежно упростил
     Ту срамную вещь, какой
     Наделен весь пол мужской,
     Чтоб давать продленье роду
     И сливать вдобавок воду?
     Друг ты мой, иметь бы вам
     Дубликаты -- для раздела
     Сих важнейших функций тела,--
     Ведь они, по всем правам,
     Сколь для личности важны,
     Столь, разно, и для страны.
     Девушку терзает стыд
     От сознанья, что разбит
     Идеал ее, что он
     Так банально осквернен.
     И тоска берет Психею:
     Ведь какой свершила тур,
     А под лампой стал пред нею
     Меннкен-Писсом бог Амур!"

     Но на сей резок простой
     Я ответил ей: "Постой,

     Скуден женский ум и туг!
     Ты не видишь, милый друг,
     Смысла функций, в чьем зазорном,
     Отвратительном, позорном,
     Ужасающем контрасте --
     Вечный срам двуногой касте.
     Пользу бог возвел в систему:
     В смене функции машин
     Для потребностей мужчин
     Экономии проблему
     Разрешил наш властелин.
     Нужд вульгарных и священных,
     Нужд пикантных и презренных
     Существо упрощено,
     Воедино сведено.
     Та же вещь мочу выводит
     И потомков производит,
     В ту же дудку жарит всяк --
     И профессор и босяк.
     Грубый перст и пальчик гибкий --
     Оба рвутся к той же скрипке.

     Каждый пьет, и жрет, и дрыхнет,
     И все тот же фаэтон
     Смертных мчит за Флегетон".

     Друг, что слышу! Распростился
     Со своей ты толстой Ганной
     И как будто соблазнился
     Длинной, тощей Марианной!

     В жизни все бывает с нами,--
     Плотью всякий рад прельститься,-
     Но заигрывать с мощами...
     Этот грех нам не простится.

     Что за наважденье ада!
     Это действует лукавый,--
     Шепчет: толстых нам не надо,--
     И мы тешимся с костлявой.




        "ПОДСЛУШАННОЕ"

     "О мудрый Екеф, во сколько монет
     Тебе обошелся баварец --
     Муж твоей дочери? Ведь она
     Весьма лежалый товарец.

     Скажи, ты отдал ему шестьдесят
     Или семьдесят тысяч марок?
     За гоя совсем небольшая цена.
     Ведь дочка твоя -- не подарок.

     А я вот -- Шлемиль! Подумай: с меня
     Взяли вдвое дороже.
     И что я имею? Какую-то дрянь!
     Ну, в общем, ни кожи ни рожи".

     И, хмыкнув умно, как Натан Мудрец,
     Сказал мудрый Екеф степенно:
     "Ты слишком дорого платишь, мой друг,
     Ты им набиваешь цену.

     Ты, видно, совсем заморочен своей
     Постройкой железной дороги.
     А я вот гуляю. Подумать люблю,
     Пока разминаю ноги.

     Мы переоцениваем христиан.
     Цена на них резко упала.
     Поверь, за сто тысяч марок вполне
     Ты можешь иметь кардинала.

     Недавно я подыскал жениха
     Для младшей дочурки in petto: 1
     Шесть футов ростом, сенатор. И нет
     У малого родичей в гетто.

     Лишь сорок тысяч марок я дал
     За этого христианина.
     Двадцать -- наличными. Через банк
     Другая пойдет половина.

     --------------------
     1 Про себя, никому не сообщая (ит.).


     Посмотришь, сенатором станет мой сын,
     Несмотря на сутулые плечи.
     Я это устрою! Весь Вандрам
     Поклонится нам при встрече.

     Мой шурин -- очень большой шутник --
     Сказал мне вчера за стаканом:
     "О мудрый Екеф! Тебя господь
     Родил самим Талейраном!.." :

     ...Такой, приблизительно, разговор,
     Однажды подслушанный мною,
     На улице Гамбурга -- Юнгфернштиг --
     Гуляя, вели эти двое.

     Жил черт, и черт из важных,
     А не какой-нибудь.
     Но раз мартышка стала
     Его за хвост тянуть.

     Тянула и тащила,
     Мой черт был сам не свой,
     Он выл -- и от восторга
     Ей бросил золотой.





        "РАЦИОНАЛИСТИЧЕСКОЕ ТОЛКОВАНИЕ"

     Не питали, а служили
     Пищей для Ильи вороны --
     Так без чуда разъяснили
     Мы себе сей факт мудреный.

     Да! Пророк вкусил в пустыне
     Не голубку, а ворону --
     Как, намедни, мы в Берлине --
     По библейскому закону.



        "КРИК СЕРДЦА"

     Нет, в безверье толку мало:
     Если бога вдруг не стало,
     Где ж проклятья мы возьмем,-
     Разрази вас божий гром!

     Без молитвы жить несложно,
     Без проклятий -- невозможно!
     Как тогда нам быть с врагом,-
     Разрази вас божий гром!

     Не любви, а злобе, братья,
     Нужен бог, нужны проклятья,
     Или все пойдет вверх дном,--
     Разрази вас божий гром!




        "ЭДУАРД"

     Гробовая колесница,
     В траурных попонах клячи.
     Он, кто в мир не возвратится,
     На земле не знал удачи.

     Был он юноша. На свете
     Все бы радости изведал,
     Но на жизненном банкете
     Рок ему остаться не дал.

     Пусть шампанское, играя,
     Пенилось в его бокале --
     Тяжко голову склоняя,
     Он сидел в немой печали.

     И слеза его блестела,
     Падая в бокал порою,
     А толпа друзей шумела,
     Тешась песней круговою.

     Спи теперь! Тебя разбудит
     В залах на небе веселье
     И томить вовек не будет
     Жизни горькое похмелье.

        "ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ"

     Остерегись холодных слов,
     Когда о помощи в борьбе
     Взывает юноша к тебе;
     Быть может, -- это сын богов.

     Его ты встретишь на пути
     В его триумфа гордый час,
     И осужденья строгих глаз
     Не сможешь ты перенести.




        "ИЗБАВИТЕЛЬ"

     Ликуешь! -- Ты думаешь, Плантагенет,
     У нас ни малейшей надежды нет!
     А все потому, что нашлась могила,
     Где имя "Артур" написано было!

     Артур не умер, не скрыла земля
     Холодным саваном труп короля.
     Вчера следил я, глазам не веря,
     Как он, живехонек, поднял зверя.

     На нем зеленый парчовый наряд;
     Смеются губы, глаза горят;
     На гордых конях по тропам дубровы
     За ним летели друзья-зверолозы.

     Его рога заглушают гром:
     Трара! Трара! --рокочет кругом.
     Чудесные гулы, волшебные громы
     Сынам Корнуолла милы и знакомы.

     Они говорят: "Не пришла пора,
     Но она придет -- трара! трара!
     И король Артур своему народу,
     Прогнав норманнов, вернет свободу"-




        "МОЕМУ БРАТУ МАКСУ"

     Макс! Так ты опять, проказник,
     Едешь к русским! То-то праздник!
     Ведь тебе любой трактир --
     Наслаждений целый мир!

     С первой встречною девчонкой
     Ты под гром валторны звонкой,
     Под литавры -- тра-ра-ра! --
     Пьешь и пляшешь до утра.

     И, бутылок пять осиля,--
     Ты и тут не простофиля,--
     Полон Вакхом, как качнешь,
     Феба песнями забьешь!

     Мудрый Лютер так и рубит:
     Пейте! Лишь дурак не любит
     Женщин, песен и вина,--
     Это знал ты, старина.

     Пусть судьба тебя ласкает,
     Пусть бокал твой наполняет,--
     И сквозь жизнь, справляя пир.
     Ты пройдешь, как сквозь трактир.




        "ЭДУАРДУ Г."

     Тебе даны и сан, и орден алый,
     Наследный герб, чины и много прав,
     Ко для меня ты просто бедный малый,
     Хотя бы стал ты герцог или граф.

     Меня не взять приобретенным в свете
     Дешевым лоском, благородством фраз,--
     Не так ли на филистерском жилете
     Блестит в булавке дорогой алмаз?

     Я знаю, в этом пышном одеянье
     Бессмысленно влачит свой грустный век
     Больная тварь, несчастное созданье,
     Разбитый хворью, жалкий человек.

     Как все, ты раб врачебного искусства,
     Кладешь примочки, бегаешь в клозет,
     Так не болтай про выспренние чувства,-
     Не верю в твой высокопарный бред.






     Ламентации


        "ГДЕ?"

     Где скиталец беспокойный
     Мир последний обретет?
     В сени пальм долины знойной
     Иль средь лип у рейнских вод?

     Буду ль я один в пустыне
     Погребен чужой рукой?
     Иль в морском песке отныне
     Я найду себе покой?

     Все равно! Везде, я знаю,
     Будет небо в вышине,
     И лампады звезд, сверкая,
     Обратят свой взор ко мне.




     В их поцелуях крылся путь к изменам,
     От них я пьян был виноградным соком,
     Но смертный яд с ним выпил ненароком,
     Благодаря кузинам и кузенам.

     Спасенья нет моим гниющим членам,
     Прирос к одру я неподвижным боком,
     Погибла жизнь в объятье их жестоком,
     Благодаря кузинам и кузенам.

     Пусть я крещен, -- есть след в церковной книге,--
     И надо бы мне, прежде чем остынуть,
     Дать отпущенье им в моих несчастьях,--

     Но легче мне, в мечтах о смертном миге,
     Их не простить -- безжалостно проклясть их:
     Дай, боже, им измучиться и сгинуть!





        "ОРФЕИСТИЧЕСКОЕ"

     Недобрый дух в недобрый день
     Тебе вручил убийцы нож кровавый.
     Не знаю, кто был этот дух,
     Но рану жгло мучительной отравой.

     Во мраке ночи, мнится мне,
     Ты явишься, жилец иного света,
     Раскрыть мне тайну, клятву дать,
     Что был не ты убийцею поэта.

     Я жду тебя, приди, приди!
     Иль сам сойду в геенну за тобою
     И вырву правду у тебя
     Пред сонмами чертей, пред сатаною.

     Пройду, как древле шел Орфей,
     Пройду средь воплей, скрежета и
     И верь мне, я найду тебя,
     Хоть скройся в безднах глубочайших

     Туда, туда, где царство мук,
     Где вторит воплю хохот беспощадный!
     С тебя личину я сорву,
     Великодушья пурпур маскарадный.

     Я знаю все, что знать хотел,
     Ты мной прощен, моей виновник
     Но мне ли охранять того,
     Кому в лицо плюют с презреньем

        "x x x"

     "Да не будет он помянут!"
     Это сказано когда-то
     Эстер Вольф, старухой нищей,
     И слова я помню свято.

     Пусть его забудут люди,
     И следы земные канут,
     Это высшее проклятье:
     Да не будет он помянут!

     Сердце, сердце, эти пени
     Кровью течь не перестанут;
     Но о нем -- о нем ни слова:
     Да не будет он помянут!

     Да не будет он помянут,
     Да в стихе исчезнет имя --
     Темный пес, в могтгле темной
     Тлей с проклятьями моими!

     Даже в утро воскресенья,
     Когда звук фанфар разбудит
     Мертвецов, и поплетутся
     На судилище, где судят,

     И когда прокличет ангел
     Оглашенных, что предстанут
     Пред небесными властями,
     Да не будет он помянут!


     В диком бешенстве ночами
     Потрясаю кулаками
     Я с угрозой, но без сил
     Никнут руки -- так я хил!

     Плотью, духом изможденный,
     Гибну я, неотомщенный.
     Даже кровная родня
     Мстить не станет за меня.

     Кровники мои, не вы ли
     Сами же меня сгубили?
     Ах! Измены черный дар --
     Тот предательский удар.

     Словно Зигфрида-героя,
     Ранили меня стрелою --
     Ведь узнать легко своим,
     Где их ближний уязвим.

        "x x x"

     Тот, в ком сердце есть, кто в серд
     Скрыл любовь, наполовину
     Побежден, и оттого я,
     Скованный, лежу и стыну.

     А едва умру, язык мой
     Тотчас вырежут, от страха,
     Что поэт и мертвый может
     Проклинать, восстав из праха.

     Молча я сгнию в могиле
     И на суд людской не выдам
     Тех, кто подвергал живого
     Унизительным обидам.


        "x x x"

     Мой день был ясен, ночь моя светла.
     Всегда венчал народ мой похвалами
     Мои стихи. В сердцах рождая пламя,
     Огнем веселья песнь моя текла.

     Цветет мой август, осень не пришла,
     Но жатву снял я: хлеб лежит скирдами.
     И что ж? Покинуть мир с его дарами,
     Покинуть все, чем эта жизнь мила!

     Рука дрожит. Ей лира изменила.
     Ей не поднять бокала золотого,
     Откуда прежде пил я своевольно.

     О, как страшна, как мерзостна могила!
     Как сладостен уют гнезда земного!
     И как расстаться горестно и больно!

        "x x x"

     Вечность, ох, как ты долга!
     Потерял векам я счет.
     Долго жарюсь я, но ад
     До сих пор жаркого ждет.

     Вечность, ох, как ты долга!
     Потерял векам я счет.
     Но однажды и меня
     Черт с костями уплетет.

     Грубости средневековья
     Вытеснил расцвет искусства,
     Просвещенью служит ныне
     Главным образом рояль.

     А железные дороги
     Укрепляют наши семьи --
     Ведь они нам помогают
     Жить подальше от родных.

     Жалко только, что сухотка
     Моего спинного мозга
     Скоро вынудит покинуть
     Этот прогрессивный мир.

     Час за часом, дни и годы,
     Как улитки-тихоходы,
     Те, чьи рожки вдаль простерты,
     Груз влачат свой полумертвый.

     Лишь порой, в пустотах дали,
     Лишь порой, сквозь мглу печали,
     Свет блеснет неповторимый,
     Как глаза моей любимой.

     Но в одно мгновенье ока --
     Нет виденья, и глубоко
     Погружаюсь я в сознанье
     Всей бездонности страданья.

        "x x x"

     Я жалил стихом и ночью и днем
     Мужчин и девиц степенных --
     Дурачеств много творил я притом,
     С умом же пропал совершенно.

     Зачав, служанка родила,--
     К чему хулить природу?
     Чья жизнь без глупостей прошла,
     Тот мудрым не был сроду.

     В мозгу моем пляшут, бегут и шумят
     Леса, холмы и долины.
     Сквозь дикий сумбур я вдруг узнаю
     Обрывок знакомой картины.

     В воображенье встает городок,
     Как видно, наш Годесберг древний.
     Я вновь на скамье под липой густой
     Сижу перед старой харчевней.

     Так сухо во рту, будто солнце я
     Я жаждой смертельной измаян!
     Вина мне! Из лучшей бочки вина!
     Скорей наливай, хозяин!

     Течет, течет в мою душу вино,
     Кипит, растекаясь по жилам,
     И тушит попутно в гортани моей
     Пожар, зажженный светилом.

     Еще мне кружку! Я первую пил
     Без должного восхищенья,
     В какой-то рассеянности тупой.
     Вино, я прошу прощенья!

     Смотрел я на Драхенфельс, в блеске зари
     Высокой романтики полный,
     На отраженье руин крепостных,
     Глядящихся в рейнские волны.

     Я слушал, как пел виноградарь в саду,
     И зяблик -- в кустах молочая.
     Я пил без чувства и о вине
     Не думал, вино поглощая.

     Теперь же я, сунув нос в стакан,
     Вино озираю сначала
     И после уж пью. А могу и теперь,
     Не глядя, хлебнуть как попало.

     Но что за черт! Пока я пью,
     Мне кажется, стал я двоиться.
     Мне кажется, точно такой же, как я,
     Пьянчуга напротив садится.

     Он бледен и худ, ни кровинки в лице,
     Он выглядит слабым и хворым
     И так раздражающе смотрит в глаза,
     С насмешкой и горьким укором.

     Чудак утверждает, что он -- это я,
     Что мы с ним одно и то же --
     Один несчастный, больной человек
     В бреду, на горячечном ложе,

     Что здесь не харчевня, не Годесберг,
     А дальний Париж и больница...
     Ты лжешь мне, бледная немочь, ты лжешь!
     Не смей надо мною глумиться!




     Смотри, я здоров и как роза румян,
     Я так силен -- просто чудо!
     И если рассердишь меня, берегись!
     Тебе придется худо!

     "Дурак!" -- вздохнул он, плечами пожав,
     И это меня взорвало.
     Откуда ты взял