Лапы больного волка кусают шакалы,
                    А раньше они извивались на спине,
                    Когда видели тень его хвоста...
                    На черном камне наточите ножи!

                    Склоняйте головы только перед стариками
                    И воинами - товарищами, павшими в битве!
                    Длиннобородые персы хотят набросить на нас петлю,
                    Но они помнят змеиный свист нашей стрелы.
                    На черном камне наточите ножи!

                    Великий Куруш был царь царей,
                    Он хотел надеть цепи на скифов.
                    Но что осталось от тысячи его дружин?
                    Мы сделали их падалью, растаскиваемой шакалами!
                    На черном камне наточите ножи!

                    Мы отрезанную голову великого Куруша
                    Напоили кровью в кожаном бурдюке.
                    А черепами его бесчисленных воинов
                    Играли дети во всех скифских шатрах...
                    На черном камне наточите ножи!

                    Великий Кир был царь царей.
                    Но лучше бы он сидел на ковре в своем саду,
                    Слушал пенье своих четырехсот жен,
                    Но не беспокоил осиное скифское гнездо...
                    На черном камне наточите ножи!


                           П я т а я  п е с н я

               Пусть жеребят наших боевых коней
               Воспитывают и холят нежные женские руки,
               Чтобы наши кони имели такую же легкую походку,
               Как наши звенящие бусами, длиннокосые девушки...
               Такую же гордую свободную осанку,
               Как наши женщины, идущие с кувшинами к колодцу.

                    Женщины передадут жеребят старикам,
                    Научившимся сдерживать свой гнев,
                    И мы будем радоваться, видя, как двухгодовики
                    Обгоняют испытанных в беге старых скакунов.

                    Пусть наших коней холят женские руки!

               Наши кони не знают, что такое далеко.
               Да будут прокляты те скифы,
               Которые жмурят глаза, слыша звон золотых монет,
               И уступают купцам своих вспотевших коней,
               Проскакавших соленые степи.

                    Наши мохнатые пегие кони
                    Издали внушают ужас врагам,
                    Налетают, как песчаный смерч,
                    И исчезают, как дым разметанного костра.
                    С нашими конями мы не знаем, что такое далеко!

                    Пусть наших коней холят нежные женские руки!


                          Ш е с т а я  п е с н я

               Скифы! Наше одеяло - синее небо с светящимися жуками.
               Пускай персидские храбрецы, запершись в башнях.
               Слушают журчанье прохладных канав
               И расценивают урожай своих тучных земель.
               Политых потом рабов, купленных у нас.
               Пускай лежат на коврах в тутовых рощах,
               Ловя ртом осыпающиеся сладкие ягоды.

               Пускай хвалятся перед запыленными путниками
               Высокими стенами, окружающими их дома,
               Набитые пуховыми подушками
               И мешками с шафраном, мускатом и финиками.

               Вы, скифы, бойтесь спать в каменных ящиках,
               Где бесшумно сквозь цветные занавески
               Проскальзывает отточенный тонкий нож
               И навсегда опускается темное покрывало
               На глаза, видящие во сне наши голубые степи...

               Мы, скифы, живем, как степные колючки,
               Любим порывы пахнущего полынью ветра,
               Ночной вой шакала, соленую воду колодца,
               Дымок костра, карабкающийся к небу,
               И наше одеяло - синее небо с светляками-жуками.

     Скифы   внимательно  слушали  старинные  песни   Саксафара.   Женщины
вздыхали,   бессильные  старики  плакали,   могучие  воины  вскрикивали  и
потрясали волосатыми руками.  Когда Саксафар пел известный любимый припев:
<Улала! Скифы! Вы слышите призыв?> или <Точите ваши ножи на черном камне!>
- все подхватывали припев и громко пели грубыми сильными голосами.
     Кто-то закричал:
     - Саксафар! Спой песню Афрасиаба!*
     _______________
          * А ф р а с и а б  - мифический  вождь  и герой  среднеазиатских
     сказаний.  Его именем до сих пор  называются  некоторые  исторические
     памятники возле Самарканда.

     - Спой, Саксафар, про гнев Афрасиаба!
     Тогда Саксафар поднял тусклые глаза к  небу,  покачал седой головой и
запел любимую боевую песню скифов:

              Афрасиаб воскликнул: <Я иду в поход!
              Выкрасьте хною хвост моего коня!
              Персы продают наших девушек на базарах.
              Эта мысль переворачивает мое сердце!>

     И все слушавшие скифы хором подхватили припев:

              Афрасиаб воскликнул: <Я иду в поход!>

     Старый певец продолжал:

              Все старые воины окружили разгневанного Афрасиаба
              И заплескали в ладоши, услыхав про поход.
              Женщины развели огни и опустили в котлы мясо,
              А юноши бросились в табуны выбирать себе коней.

              Афрасиаб в первый же день отправил вперед разноцветный шатер
              И приказал его ждать на перекрестке у Горьких колодцев.
              На третий день Афрасиаб сел на коня с красным хвостом
              И сказал женщинам: <Заботьтесь сами о стадах>.

              Афрасиаб двинулся в поход. Вся равнина дрожала от страха.
              На пограничных персидских башнях зажглись трепетные огни.
              Афрасиаб вторгся, как разлив реки.
              Двести тысяч черных башлыков следовали за ним.

              Горы не могли удержать натиска Афрасиаба.
              Не расседлывая коней, воины его переплывали реки.
              Персы, бросая дома, бежали на вершины скал.
              Крепости стояли пустые, с раскрытыми воротами.

              Семь дней кровавым облаком было затянуто небо,
              На восьмой день снова запылало солнце.
              Тогда Афрасиаб воскликнул: <Поворачивайте коней,
              Вытирайте мечи волосами персиянок!>

              Афрасиаб со славой вернулся в степи.
              Тысячи груженых верблюдов следовали за ним.
              Скифы пили из вражеских черепов кумыс, сидя перед шатрами,
              И пели песни про поход разгневанного Афрасиаба.


                                  * * *

     Тем временем князья,  не  обращая внимания на  песни,  близко склонив
головы друг к  другу,  шепотом обсуждали,  что предпринять ввиду тревожных
странных слухов из Согдианы.
     Гелон сказал:
     - Надо всем разъехаться по  своим кочевьям и  дать знать другим родам
кочевников,  чтобы  все  готовились отогнать стада дальше,  за  Оксианское
море.
     Будакен зацокал в знак несогласия.
     - Зачем торопиться? В Сугуде я имею друзей. Сам сатрап Бесс принял от
меня  в  прошлом году  в  подарок пару жеребцов и  звал приехать к  нему в
гости. Уже несколько лет мы с согдами пили из чаши мира, обещая прекратить
набеги.  Я  завтра сам выеду в  Сугуду с двадцатью воинами и узнаю,  какие
последние известия получены от царя царей и кто такой Двурогий-победитель,
о котором рассказывают сказки.
     Старый князь Тамир потряс одобрительно своей высохшей головой и  стал
тихо говорить, обращаясь к Будакену:
     - Ты  постарайся проехать всю  Сугуду насквозь,  до  самой границы на
Оксе,  где переправа в Бактру. Внимательно смотри и слушай, не затевают ли
чего-нибудь вредного для  нас  эти  хитрые изготовители сладкого вина,  от
которого мы  теряем рассудок.  Через  каждые три  дня  ты  будешь посылать
одного воина с  новостями.  Если же обнаружится большая опасность для нас,
пошли гонца с  приказом,  чтобы на  курганах зажгли двойные огни.  А  этот
князь Оксиарт,  пугающий женщин своими рассказами о Двурогом -  сыне змеи,
пусть останется здесь,  в  кочевье,  до  твоего возвращения.  С  ним  надо
обращаться как с  почетным заложником,  но зорко присматривать,  и если он
попытается убежать, то сейчас же надеть на него цепи и посадить в глубокую
яму.
     Под  звуки  песен Саксафара князья утвердительно поддакивали,  слушая
мудрые наставления старого Тамира.
     А когда Саксафар снова запел боевую песню, скифы хором подхватили:

                    Слышите братьев призыв?
                    Кличет нас голос битвы!
                    Чувствует наш язык
                    Сладкую кровь убитых...*

                         Славьте отвагу и силу,
                         Жадное славьте копье!
                         Давно оно крови не пило.
                         Пусть пьет!

                    Близко шакалы двуногие!..
                    Седлайте коней ретивых!
                    Силу им влейте в ноги,
                    Ветер вплетайте в гривы!

                         Пойте боя жестокость,
                         Пойте храбрость орла!
                         В вражье кровавое око
                         Отточенная стрела!
                              Улала!..**
     _______________
          * Скифы  пили  кровь  убитого  ими  врага,  думая,  что с кровью
     победителю передается сила убитого или раненого.
          ** Стихотворная обработка песни А. Шапиро.


                             НЕВОЛЬНИКИ В ЯМЕ

     Поздно ночью,  когда все  кочевье уже  спало,  Будакен сам  разостлал
снаружи  шатра  войлочную  попону  и   лег,   подложив  под   голову  свою
мерлушковую, обшитую соболем шубу. Ему не спалось, он поворачивался с боку
на бок и не мог успокоить взбудораженные мысли.
     К нему бесшумно подошел его старый слуга Хош,  опустился на колени и,
сев на пятки,  стал рассказывать - как делал это каждую ночь - все, что за
день произошло в кочевье: сколько ячменя съели лошади гостей, в какую беду
попал Кидрей,  который,  опившись кумысом, по ошибке зашел в шатер Чепана,
уехавшего на  охоту,  и  в  темноте  наткнулся на  лежавшую старуху,  мать
Чепана,  которая сорвала с  него  башлык.  Теперь  он  боится  возвращения
Чепана, который по башлыку узнает, кто ночью заходил в его шатер.
     Будакен слушал равнодушно и отпустил Хоша, приказав:
     - Скажи Кидрею, чтобы утром он был готов в дорогу, с оружием и конем.
Он поедет со мной в Сугуду.
     Луна  тихо  поднималась по  небу,  иногда  заворачиваясь в  покрывало
дымчатого облака.  Одна из  жен  Будакена проскользнула к  нему,  посидела
безмолвно в его ногах на попоне,  но,  не получив ни одного слова привета,
исчезла среди ночных теней.
     Слова  бродяги,  охотника с  красной  повязкой на  голове,  сказанные
шепотом,  казалось,  беспрерывно повторялись около  уха  Будакена  разными
кричащими,  резкими голосами: <Я говорил с человеком, который видел твоего
сына. Твой сын Сколот жив, но он стал рабом...>
     И Будакен не находил успокоения.  Он смотрел вдаль на залитые голубым
светом  луны  равнины,  где  уже  погасли  все  мерцавшие вечером огни,  и
вспоминал сына -  высокого,  стройного, затянутого в хорошо сидящий на нем
темный  чекмень,  искусно расшитый руками мастериц-рабынь.  Прощаясь,  сын
смеялся,  показывая ровные белые зубы. Он забрал с собой двух рослых коней
- сыновей Буревестника...  И вот теперь этот веселый,  смелый юноша,  быть
может,   прикован  к  мельничному  колесу,   которое  он  должен  вертеть,
погоняемый бичом надсмотрщика.  Ведь скифов за  их  силу всегда ставили на
самую  тяжелую работу.  Или  ему  выкололи глаза,  как  невольникам самого
Будакена,  взбивающим кумыс,  и его Сколот дробит большим пестом пшеницу в
ступе.
     Ярость  и  отчаяние охватывали Будакена.  Тяжелые  вздохи,  точно  из
кузнечного меха,  вырывались из  его  широкой  груди.  <Нельзя  тратить ни
одного лишнего дня -  надо ехать вместе с  бродягой охотником и  разыскать
того  человека,  который видел  Сколота.  Через  него  нужно будет послать
известие сыну  и  обещать выкуп,  хотя  бы  он  равнялся половине всех его
стад>.
     Вой,  звериный, протяжный, отчетливо пронесся над заснувшим кочевьем.
Будакен внимательно прислушался.  Раньше он никогда не обращал внимания на
такие крики,  но сейчас приподнялся,  сунув свои толстые ступни в  меховые
полусапожки, и грузно пошел в направлении воя.
     Будакен обходил спящие в разных положениях фигуры,  спугнул несколько
собак,  миновал  последние  шатры  и  подошел  к  яме,  из  которой  несся
прерывающийся вой. Какой-то человек сидел на краю ямы на корточках.
     - Кто ты и что здесь делаешь? - окликнул Будакен.
     - Я наблюдаю человеческую судьбу! - ответил знакомый свистящий голос.
- Вот что может статься с каждым из нас.
     Луна вынырнула из дымчатого покрывала,  и Будакен узнал Спитамена. Он
держал длинный прут,  на конец которого надевал куски лепешки и  опускал в
яму, откуда неслись вой и крики.
     Лунный луч,  падавший в глубину ямы, освещал пять человеческих фигур.
Все  они  были скованы за  ноги одной цепью.  Четверо,  толкая друг друга,
вытягивали руки,  стараясь схватить лепешку на пруте.  Пятый лежал на дне,
прикованный к одному из прыгавших, и выл диким, звериным голосом. Четверо,
не обращая внимания на лежавшего,  наступали на него, стараясь подпрыгнуть
выше. Все находившиеся в яме были рабы Будакена, не желавшие исполнять его
приказания.  Они были бестолковы,  не понимали скифского языка и постоянно
пытались убежать на родину.
     Будакен присел на  краю  ямы.  Посмотрел вниз,  на  обросших волосами
длиннобородых людей,  протягивавших к  нему  руки  и  кричавших непонятные
слова.  Из ямы несло ужасным зловонием.  В нее скифы кидали отбросы еды, и
там же скованные рабы отправляли все свои естественные надобности.
     <Может быть,  и  мой сын тоже хочет убежать на  родину,  тоже сидит в
зловонной яме, вырывая у других обглоданные кости>.
     - На  каком языке говорят они?  Где  находится их  родина?  Они,  как
одержимые демонами тьмы,  кричат такие слова,  которых не понимает никто в
кочевье,  даже жрец Курсук,  который разговаривает в  грозу с  самим богом
Папаем.
     Спитамен стал задавать невольникам вопросы на разных языках,  которые
он изучил во время своих скитаний.  Они все замолкли, стали прислушиваться
и затем наперебой начали отвечать хриплыми, простуженными голосами.
     Спитамен переводил их ответы внимательно слушавшему Будакену:
     - Вот  этот,  с  волосами,  закрученными  вокруг  головы,  из  страны
тохаров.  Он  сопровождал караван,  везший в  Вавилон шелка и  драгоценные
камни.  Массагеты напали на караван,  разграбили его, а всех взятых в плен
купцов и проводников продали в рабство соседнему племени.  Вот эти два,  с
длинными бородами и тонкими,  как палки,  руками, родом из Гиркании. Те же
массагеты,  пробравшись горными  тропами,  внезапно  ночью  напали  на  их
селение,  подожгли его и увели с собой людей, лошадей и верблюдов. Они оба
сделались рабами,  но хозяева не хотели их держать, так как у них нет сил,
чтоб работать.  На  родине они были магами,  молились богам и  изгоняли из
больных злых демонов;  поэтому они лучше хотят сидеть в  яме,  чем вертеть
мельничный жернов.
     Четвертый говорил на  языке,  из  которого Спитамен не  мог понять ни
одного слова.  Среди длинной речи иногда слышались названия городов:  Тир,
Сидон, Иерушалаим*, но что он хотел сказать, оставалось тайной.
     _______________
          * И е р у ш а л а и м.  -  Так евреи в древности называли город
     Иерусалим.

     - У него кудрявые волосы и черные глаза, - объяснял Спитамен. - Может
быть,  он  из  той провинции,  где главный город Иерушалаим.  Он  похож на
жителя той страны,  лежащей на берегу моря. Пятый же болен, покрыт язвами,
в  которых завелись черви.  Он  говорит на  языке явана,  того народа,  из
которого вышел Двурогий царь; но он безумен, его речи бессвязны, целые дни
он писал острым камнем на стене ямы слова и рисовал людей и лошадей, мешая
спать другим. Товарищи избили его, чтобы он лежал тихо.
     Будакен  встал  и  пошел  обратно  к  своему  шатру.  Зловонный запах
преследовал его.  Около шатра он увидел скифа, крепко спавшего на спине, с
раскрытым ртом.  Будакен закрыл  ему  своей  широкой ладонью рот  и  зажал
ноздри. Через несколько мгновений задыхающийся скиф вскочил и уставился на
Будакена бессмысленным взглядом.
     - Уже светает, пора собираться в дорогу! Подымай молодцов.
     Когда скиф пришел в себя, Будакен добавил:
     - Ты  сейчас же  вытащишь из ямы всех пятерых рабов и  снимешь с  них
цепи.  Я им прощаю их упрямство.  Они могут уходить на все четыре стороны.
От  них  нет  никакого толку:  работать они  не  могут.  Зря приходится их
кормить.  Среди них есть два мага из Гиркании с  длинными бородами.  Пусть
помолятся своим богам,  чтобы моя  поездка была удачна.  Все это им  может
растолковать тот  бродяга  -  охотник в  красном согдском платке,  который
укрощал Буревестника.  Там еще есть один больной в  язвах.  С него цепи не
снимать,  а пусть жрец Курсук совершает над ним молитвы и пляшет с бубном,
чтобы из больного вылетел злой демон. Раны ему надо вымыть коровьей мочой*
и  смазать бараньим салом.  Но  ни в  коем случае не дать ему убежать.  Он
может пригодиться для  обмена пленных.  Потом...  Как  только старый князь
Тамир проснется и  поест,  мы  отправимся в  путь.  Смотри,  чтобы к  тому
времени и кони и запасы для дороги были готовы.
     _______________
          * Коровья моча у  огнепоклонников  согдов  считалась  священной,
     очищающей от грехов и исцеляющей болезни.


                       БУДАКЕН ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПУТЬ

     По   жемчужной,   ослепительно  светящейся  степи   двигалась  группа
всадников.  Трое ехали рядом.  Будакен, в темной дорожной одежде, сидел на
гнедом крепком жеребце.  Расшитые пестрыми узорами штаны были заправлены в
желтые сапоги без каблуков,  с  остроконечными,  загнутыми кверху носками.
Переметные сумы за седлом были туго подтянуты сыромятными ремнями.  Все на
Будакене и его коне было прилажено удобно ввиду далекой поездки.
     Рядом  на  высоком сером  в  коричневых крапинках жеребце сидел князь
Тамир,  согнувшийся,  высохший,  с белой редкой бородкой,  торчащей из-под
красного  обшитого  жемчугами  башлыка.  Его  ястребиные глаза  пристально
оглядывали далекий горизонт,  а впавший рот беспрерывно шевелился.  Третий
всадник был  молод,  красив,  в  новой шелковой куртке с  вышитыми на  ней
птицами и  цветами.  Широкие полосатые штаны были  подхвачены у  щиколотки
серебряными цепочками.  Он  уверенно  сидел  на  высоком  золотисто-желтом
жеребце с белым хвостом.  Круп коня был покрыт малиновым чепраком, обшитым
золотым позументом. Конь, согнув крутую шею, грыз удила, порывался вперед,
но твердая рука князя Гелона сдерживала его.
     Впереди,  в ста шагах,  ехали четыре дозорных воина.  Сзади следовала
густая  толпа  всадников -  большая  часть  их  была  с  тонкими  копьями,
украшенными у острия пучком красных волос. Один держал древко с поперечной
перекладиной,  на  которой сидели  три  медных  сокола с  колокольчиками в
клювах, под ними свешивались три белых конских хвоста.
     Это  был боевой знак старого князя Тамира,  желавшего лично проводить
Будакена до границы подчиненных ему кочевий.
     Вьючный караван Будакена был отправлен заблаговременно,  за несколько
часов, и должен был сделать в условленном месте привал при заходе солнца.
     Когда всадники поравнялись с небольшим кочевьем, около десяти шатров,
к   Будакену  подскакал  Кидрей  и   указал  на  темно-серого  верблюда  с
подвязанными коленями,  лежавшего около рваного и почерневшего от копоти и
времени шатра.
     Будакен,  как кочевник,  помнящий наружность каждого животного из его
стад, сейчас