Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
тупила. Вот
придем к роднику, значит, началась долина Серета. Там напоим коней и сами
утолим жажду. Тогда-то петух Иле отсчитает время в первый раз. Долго не
будем отдыхать на травке. Попасутся кони, и опять сядем в седло.
Беседуя так, они все ехали и ехали, а тучи все мчались друг за другом
на север, к месту своего сходбища у высокой горы.
- Гора та называется Делелеу, - пояснил Лиса. - А под облаками,
которые там собираются, живет пустынник и молится. Только в зимние вьюги
входит он в свою пещеру и дождями, молится за грешников всей земли.
- Хорошо делает, что молится за нас, - заметил дед Петря. - Да
молился бы поусерднее за тех, на чьи головы дождем сыплются заботы и
невзгоды, кто задыхается от барщины и всяких поборов. Пусть молился бы,
чтоб сразили громы небесные не гору Делелеу, а Ясский дворец, где почивает
теперь Петру Водэ Хромой. И прежде чем гром сразит Хромого, пусть молнии
стрелами своими указывают неправедному владыке то место, где погиб его
светлость Ион.
- Когда тучи доплывают до той горы, - продолжал объяснять Алекса
Лиса, - они свиваются клубами, а ветер поворачивает вспять. Сперва он
неторопко идет в одну сторону, а как натолкнется на преграду, сразу задует
крепче, повернув по своему следу.
- Так поспешим, други, - приказал Никоарэ. - Ступай опять вперед,
брат Алекса, с дьяком и указывай путь.
- Недолго осталось, государь. Спустимся в долину, а тут и монастырь
на краю леса.
Ветер несся теперь с севера; уже доносился глухой шум приближающейся
грозы; вдруг настало затишье, и как раз в это мгновенье они заметили в
глубине серетской долины купола монастырского храма. Обитель была окружена
высокой стеной, точно крепость.
Путники остановились у запертых ворот. Не сходя с коня, Алекса
постучал в ворота рукоятью сабли. Дьяк закричал:
- Брат привратник, эй, брат привратник! Подойди, ваше преподобие, к
бойнице.
Никто не отвечал. Алекса снова застучал, дьяк принялся неистово
кричать. Можно было подумать, что монастырь вымер, если бы не светились
огоньки свечей в оконцах башни.
- Кто там, люди добрые? - закричал у бойницы сердитый голос.
- Братья во Христе, приюта просящие, - так же сердито отвечал дед
Петря. - Пусти нас, в долгу не останемся.
- А сколько вас? Слышу множество голосов и топот коней.
- Десятеро нас, не более, отец привратник, - мягче ответил старик.
- Господь с вами! Ступайте отсюда и поищите приюта в другом месте. Мы
ратников не пускаем!
Алекса внимательно выслушал грозные слова. Движением руки он
остановил деда, собиравшегося ответить, и крикнул:
- Послушай, что я скажу тебе, отец привратник.
- Это кто говорит? Уже другой?
- Другой, отец привратник. И спрашиваю я тебя, окаянный монах: как ты
смеешь осквернять христову обитель? Господь заповедал призревать
скитальцев. Так-то ты соблюдаешь заповеди господни! Ладно, пойдем искать
приюта у мирян. Здесь вертеп сатанинский, вельзевулова берлога!
Монах, стоявший у бойницы, помолчал с минуту, охваченный, очевидно,
великим изумлением. Дьяк в это время успел высечь огонь и зажечь жгут из
сена. Но когда монах просунул в бойницу бородатую голову, чтобы посмотреть
да ответить, огонь потух.
- Кто такой говорил? - спросил привратник совсем другим тоном. - Мне
как будто знаком сей голос.
- Узнай его и устыдись, Агафангел! Это я, твой дэвиденский побратим.
Мы с тобой лет десять тому назад бежали оттуда. А по каким причинам - сам
знаешь. Ты тут в монастыре укрылся, и навестил я тебя однажды в Петров
день.
- Это ты, Алекса? То-то сладко звучало мне твое проклятие. Как же мне
поступить?
- Как подобает, отопри ворота и пусти на отдых его светлость Никоарэ.
А мы поспим во дворе.
- Где ж это видано? Для друзей у нас место найдется, побратим Алекса.
Мы ваши братья во Христе и следуем учению небесного нашего учителя.
- Оно и видно.
- Прошу у всех прощения, - возопил отец привратник, - и налагаю на
себя епитимию: сорок раз прочитать "Отче наш", утром и вечером, и по сорок
поклонов отбивать сорок дней.
- Полно тебе каяться, отопри-ка лучше ворота.
- Сей же час.
Только успел преподобный Агафангел отпереть ворота и обнять побратима
своего Алексу, закрыв все его лицо своей растрепанной бородой, как
загрохотал над лесом гром. Подняв над головой зажженный фонарь, отец
привратник сразу приметил, где глава отряда. В эту минуту Никоарэ
спешился, и преподобный Агафангел смиренно поклонился ему.
- Пожалуйста, православные, на крыльцо к отцу настоятелю. Сейчас же
кликну нашего благочестивого игумена Паисия, чтобы принял вас. Во храме
он, у гроба княгини. По воскресеньям мы служим молебны, читаем поминания.
Поторопитесь, братья. А я созову иноков - пусть пристроят коней к месту.
Добрый христианин, что в телеге сидит, побудет с ними, а потом и он
уляжется в келье. Простите меня, ради бога, грешного и недостойного инока
Агафангела, да не сказывайте обо мне, ваша светлость отцу настоятелю.
Вскоре вышел архимандрит Паисий и пригласил гостей в свою большую и
ярко освещенную приемную.
То был еще молодой монах, бровастый, с проницательными глазами,
глядевшими, казалось, из лесной гайдуцкой чащи.
Понравилось Никоарэ, что настоятель начал не с жалоб, а только
пытался понять, кто таков сей высокий воин с проседью в черных кудрях:
муж, облеченный духом доблести, или же наследник не заслуженного им
богатства и славы?
- Добро пожаловать, гости дорогие, - обратился он к Никоарэ. -
Желаете отдохнуть или закусить? Прикажите.
- Нет, сперва мы выполним не терпящий отлагательства долг свой, -
сказал Никоарэ.
Паисий поклонился ему, как избранному мужу, - он хорошо разбирался в
людях - и повел его в освещенный храм, откуда доносилось пение церковного
хора.
Никоарэ остановился под паникадилом и перекрестился, поворачиваясь во
все четыре стороны - явное доказательство, что он не язычник. Поминальная
служба прекратилась лишь на мгновенье - клирошане отвечали на поклон
гостя.
Кто бы это мог быть? Кто он? - раздумывал отец Паисий. Тут Агафангел,
пробравшись слева к креслу настоятеля, шепнул ему имя путника. Паисий
тотчас шагнул к человеку с царственным обличьем, согнулся перед ним в
долгом и низком поклоне, правой рукой касаясь каменной плиты, и пригласил
его сесть в "великое кресло". Но на этом месте, отведенном князьям,
Никоарэ остановился недолго.
Догадавшись, что гостя одолевает нетерпение либо усталость, отец
Паисий предложил ему отдохнуть, но, прежде чем покинуть храм, повел его к
каменной гробнице той самой княгини, по которой совершалась панихида.
Никоарэ склонился над плитой и прочел высеченную на камне надпись.
- Кто она, эта благочестивая инокиня Мария? - спросил он настоятеля
позднее, когда они уже сидели в его горнице.
- Благочестивая Мария значится у нас по господарскому поминальнику, -
отвечал Паисий, - но в лето тысяча пятьсот сороковое от Рождества Христова
наши старики монахи узнали, что это мать старого Штефана Водэ.
Никоарэ склонил голову. Ветер, мятущийся, как и мысли его, вихрем
кружил за окном струи дождя.
- Так ее светлость Олтя [мать Штефана III] почила здесь?
- Нет, - отвечал игумен. - Перевез ее останки в нашу священную
обитель Штефан Водэ Саранча, внук ее, сын старого Штефана. В последний год
жизни и княжения своего привез он останки ее сюда в сопровождении двора и
бояр. Шла в ту пору великая смута среди бояр - больно лютовал, казнил их
Штефан Саранча. Был он, как рассказывают, уже седобородым стариком и
походил на отца... Отстоял тут всенощную в честь своей бабки, и весь двор
молился округ, по нерушимому установленному князем порядку. Старые
монахи-очевидцы сказывают, будто приметили они кое-какие козни боярские.
Во храме бояре были при оружии; и задумали они прямо на панихиде убить
государя у праха его бабки. Но тогда не убили, а порешили его немного
позже, в конце года, на Рождество Христово.
И остался в Побрате обычай в день поминания монахини Марии предавать
анафеме убийц Штефана Саранчи.
14. ПУСТЫНЬ
Когда отец привратник Агафангел явился потолковать с побратимом,
воины Подковы еще бодрствовали в просторном помещении с закрытыми
деревянными ставнями. Сидели на трехногих скамеечках у печки, в которой
жарко полыхал огонь; порою ветер кружил в ней огненные вихри. Иле отгреб
горящие угли к краю шестка и поджаривал на вертеле куски сала. Когда ему
казалось, что кусок достаточно подрумянился, он снимал его с вертела и
бросал в миску. Самые голодные хватали двумя пальцами сало и клали на
толстый ломоть хлеба, выпеченного Марией, женой дэвиденского управителя.
Размахивали обожженными пальцами, чтобы остудить их, и неторопливо
принимались за еду, откусывая поочередно то сало, то хлеб.
- Добрым делом занялись ваши милости, - заговорил монах, усаживаясь
на корточки рядом с Алексой Лисой. - Не забуду помянуть вас в своих
молитвах, коли уделите и мне кусочек.
- Проголодался, отче? - осведомился, смеясь, Иле Карайман.
- Грех соврать, не голоден я, - отвечал монах. - Да не сидится в
стороне, ежели люди добрые пир затеяли. Приятно в товариществе, когда
беседуют други и сказки сказывают. На дворе потоп, разверзлись хляби
небесные, хоть ноев ковчег по водам пускай, а нам и горя мало: не боимся
недругов за крепкими нашими стенами. Поначалу я было струхнул: что, мол,
за гости пожаловали в час ночной? Кричат, кистенем в ворота стучат, да как
услышал голос брата Алексы, возрадовался. А кто первым голос подавал?
- Я, - отвечал дьяк.
- Вот трубный глас! И зубры, почитай, услышали его в лесных дебрях.
Да не из страха перед твоей милостью решился я открыть ворота, а только по
сердцу пришлись мне слова побратима Алексы. Желаете, расскажу вам быль?
Только сперва принесу из каморы преподобного нашего отца Паисия кувшин
вина - с добрым винцом жаркое вкуснее покажется. А еще хочу спросить
Алексу, не отважился ли он заглянуть в родную нашу деревню, не узнал ли
каких новостей?
- В селе нашем, отец Агафангел, людей убавилось, зато горестей
прибавилось, - отвечал Алекса Лиса. - Много народу в могилу ушло, и
понятно, не от хорошего житья. А те, кого мы знали младенцами, подросли на
земную муку.
- Ах, брат Алекса, хорошо было в оны дни у нас в Филипенах, как
сказывали дед да бабка. Тогда с улыбкой отдавали люди Богу душу, благодаря
за доброе житие. А в наши дни преставляются во гневе, кляня господа бога.
Потому-то мы с тобой родную колыбель и оставили. Так ты, значит, побывал
там?
- Побывал.
- А, может, слышал ненароком, жива ли дева по имени Иринуца Грекулуй?
- Не дожила та дева до старости, давно уж нет ее, отец Агафангел.
- И старшая ее сестра Сафта померла?
- Нет, та жива, ученичествует у матушки Олимпиады. Только не пожелал
бы тебе заночевать с нею в одной келье, отец Агафангел. Зело страховидна!
- А другие из сверстников наших?
- Никого я в живых не застал, - скорбно промолвил Алекса. - Пока мы с
его светлостью Никоарэ стояли там, мне, можно сказать, не с кем было
словом перемолвиться; бродил, как неприкаянный, с места на место. Одного
Гицэ Ботгроса нашел, которого некогда убил.
- Жив еще батяня Гицэ?
- Жив, говорю тебе. Не печалься, не мы будем справлять по нем
поминки.
- Ой, Алекса, - воскликнул отец Агафангел, выпрямляясь в черном своем
одеянии и помахивая крыльями, подобно ворону. - Горьки твои слова и тяжело
мне слушать их. Побегу за кувшином - угостить дорогих гостей. И обещанной
были постараюсь не забыть.
В скором времени отец Агафангел воротился, показал всем пузатый
кувшин и, попросив заезжих гостей заглянуть в тот сосуд, приступил без
промедления к своему рассказу.
- Знайте же, православные, что в крепости нашей бывают напасти.
Собрались мы тут не постов ради, не во славу святости - уж не обессудьте
на правдивом слове, - а искали мы легкой жизни. В нашей родной стране -
изобилие плодов земных, как в Священном Писании говорится, текут в ней
реки млеком и медом, да нам-то, беднякам, нет в ней места за пиршеским
столом. Одни только бояре большеротые да зубастые обрели обетованную
землю, а нас все отталкивают да сабелькой на нас помахивают. Были мы
рэзешами - остались ни с чем, за краюху хлеба пошли в кабалу. А ставши
крепостными, спасаемся от бояр-лиходеев по монастырям либо под поповской
рясой. Оттого и живем мы тут в добром согласии и братстве: от адских мук
спаслись и стоим у врат рая. Ни в еде, ни в отдыхе недостатка не ведаем.
Научились плыть по волнам бурного моря житейского. Молимся и поминаем
усопших княжеской крови, однако помним, что многие из тех, за коих
молимся, притесняли отцов и братьев наших. Потому не любы нам слуги
властителей, угнетателей народа нашего. Зная, что вы едете с братом Иона
Водэ, говорю с вами без страха, как на духу.
А вот что приключилось со мной с той поры, как сторожу я ворота
Побратской обители. Однажды, в такую же ночь грозовую с громами и
молниями, постучались в ворота путники, прося приюта. Я не остерегся их,
да и показалось мне, что нет у них сабель. Отпер ворота и впустил усталых
проезжих.
Отец ключник снарядил им стол; отец настоятель велел подать вина;
приготовили им двенадцать постелей. А в полночь встали путники и,
подобравшись к дверям храма, заперли там молящихся монахов. Потом схватили
за горло отца настоятеля и повелели ему принести ключи от казны и открыть
кованую шкатулку в тайнике. Говори, мол, не мешкая, где ключи и где
тайник... Били его преподобие и рукоятью сабли, и клинком плашмя, и кололи
его - веди их в тайник.
Сетовал горько наш настоятель: "Какие же вы служители власти? Не
губите души свои, господь все видит. Не смейте грабить святую обитель!" -
"А вот посмеем", - смеялся начальник служилых. - "Убейте меня, все равно
не поведу вас и не дам ничего. Уж лучше мученической венец принять, нежели
проклятие на главу свою навлечь. Ни один из святых отцов, приставленных к
должностям монастырским, не выдаст, у кого ключи и где казна. Допросите
их, а потом отец Агафангел приведет вам по очереди остальных. Бейте нас
железными прутьями, пронзайте копьем раскаленным - не покоримся вам,
язычники окаянные".
Пока двенадцать служилых ходили из угла в угол, чертыхаясь,
размахивая и коля тесаками, я, смиренный Агафангел, призадумался над
словом "копье": заметил я, что настоятель слово сие выговорил, пристально
глядя на меня. "Копьем" прозывался один наш друг, свивший себе гнездо в
безлюдном месте - в пещерах каменоломни. Был он разбойником и приходил
туда с товарищами делить добычу. Мы, монахи, жили с ним в дружбе.
Разбойники хватали за бороды одних богачей и вспарывали только туго
набитые золотом пояса.
Услышав слово "копье", подумал я: наш отец настоятель - мудрый
человек. Дело-то было в ночь под воскресенье, други наши, должно, уже
прибыли в пещеру каменоломни. Ведь в праздник-то и им трудиться заказано.
Выскользнул я потихоньку во двор, кинулся бежать, вскочил на
лохматого конька, знал - поведет он меня, куда надо. Погонял я его одними
поводьями, шпорами не колол, а через час уже был в каменоломне; стал я
молить Копье с разбойниками спасти нас. Разбойники наши - люди
благочестивые, вскочили они на коней, захватили пики, кистени и поскакали
к святой обители; впустил я их в потайную калитку, в которую сам вышел. И
случилось так, что лишь только мы проникли в покои настоятеля, ударила
молния, загремел гром. Бросились мы на гостей, уложили всех по очереди.
Отец настоятель был распростерт на полу; жгли они ему пятки свечами и уже
приготовили шипы, чтоб вогнать под ногти. Трое благочестивых монахов
сгибли в тяжких муках. Копье с товарищами прикончил всех грабителей,
осталось нам только вымолить у Господа Бога прощение их грешным душам.
А теперь сами подумайте, православные братья, - продолжал монах, -
можно ли было нам молиться о прощении грешных душ этаких злодеев, лишивших
жизни монахов и истязавших настоятеля, - девять недель был он под черным
крылом смерти? Посоветовались наши старики и решили поступить так: сняли
мы одежду с тех грешников, собрали сабли и прочие орудия их злобы и
передали заслуженную военную добычу в руки Копья. Потом уложили грешников
в чем мать родила в яму лицом книзу, пусть глядят на отца своего
Вельзевула. А мне было велено оседлать коня и немедля отправиться к
владыке Евстатию, нашему преосвященному, испросить совета и грамотки
насчет прощения.
Вскочил я на лохматого своего конька, в котором был уверен, и поехал;
в Романскую епархию прибыл я в понедельник вечером. Преклонив колена перед
владыкой в его молельне, где принимает он покаяния, и все рассказал
преосвященству: так, мол, и так.
Встрепенулся его преосвященство и в удивлении придвинулся ко мне:
может, сказки плету.
Повернулся я к иконам, перекрестился и земной поклон положил.
"Истинная правда, преосвященный владыка Евстатий. Вот-те крест.
Побеспокойся, съезди сам в Побрату, своими глазами увидишь".
"Пытали благочестивых монахов и шипы загоняли им под ногти?"
"Хуже, преосвященный. Отняли у них то, чего не воротишь: жизни
лишили".
"И настоятеля Паисия мучили?"
"Разделали преподобного нашего Паисия, как в мясной лавке,
преосвященный владыка; только Божья милость может исцелить его".
"Так как же вымаливать у Господа Бога прощения за подобные дела? Ведь
сии свирепые служители боярские совершили черное злодеяние хуже
турок-басурман. Отринуты они людьми и уподобились диким зверям. Уж лучше
бы в час рождения распознали в них повитухи дьяволово отродье, свернули бы
им головы и кинули в отхожее место. Знай, благочестивый Агафангел:
разбойники, пособившие вам в беде, будут по заслугам приняты у престола
всевышнего. Погоди, благочестивый Агафангел, - добавил владыка, - мы
выдадим тебе грамоту с печатью епархии. Надлежит вам поступить в точности,
как будет в ней сказано. А пока что закуси, подкрепись, восстанови силы и
коня и поезжай с миром. И поступить вам, как велено!"
Поцеловал я руку его преосвященства и дождался грамоты, а про себя
решил, что мы, побратские иноки, правильно со злодеями поступили, хоть и
не владыки и не снизошел на нас святой дух. И теперь над могилой тех
грешников устроена в нашей святой обители мусорная свалка.
Дьяк Раду жадно внимал рассказу о черном разбойничьем деле. Ужель
возможно злодейство?
- А что же Копье с разбойниками? - спросил он.
Алекса, смеясь, отвечал:
- Копье, поди, на том свете со святым Дмитрием пирует.
- А ты, брат Алекса, не шути со святыми, - укорил воина монах. -
Копье не пирует, а мается в сем подлом и несправедливом мире. Переменил
только место: через дальних людей нам известно, что вышел он в
окрестностях нового стольного города Яссы - ютится в Бырнове и Кэпотештах,
где леса дремучей нашего. Есть в малой крепости Галате, что около Ясс,
недостроенный храм; а измаильтянские бешлеги [бешли-ага - начальник
бешлиев - турецких конников, телохранителей князя] обратили его в свое
жилье и сидят там в смрадн