Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
а значит, не стоит
ему и кланяться... На Бородинском поле средь местных крестьян нашлись ветхие
старцы и старухи, свидетели Бородинской битвы. В торжестве принимали участие
и французы - внуки наполеоновских гвардейцев; в суровом молчании, под мирные
возгласы рокочущих барабанов французы возложили венки как на французские,
так и на русские могилы.
Время стерло следы прежней вражды!
В это же время германский рейхстаг, под бурные овации кайзеру, вотировал
новый закон об увеличении рейхсвера.
- Мы тоже... допингируем, - говорил Сухомлинов.
****
Николай II был достаточно воспитан, чтобы не выражать свою кровожадность
открыто. Зато в охоте проявил себя настоящим убийцей Кажется, он вступил в
негласное соревнование с другим фанатиком уничтожения природы - эрцгерцогом
Фердинандом, наследником австрийским... Бывали дни (только дни!), когда царь
успевал набить тысячу четыреста штук дичи; в особом примечании Николай II
записывал в дневнике - с садизмом: "Убил еще и кошку". Сколько уничтожено им
редких животных - не поддается учету. Для него охота не была охотой, если
число жертв не округлялось двумя нулями. А после кровопролития очень любил
взгромоздиться с ружьем на еще теплые трупы животных, и тогда его
фотографировали... После Бородинских торжеств царь со всем семейством
отъехал в Польшу - в заповедное имение Спалу. Его сопровождал богатый
арсенал орудий убийства и целый штат придворных палачей, готовых помочь царю
в уничтожении природы. Был чудесный теплый октябрь, и Крулев ляс затрещал от
выстрелов, быстро росла гора окровавленных трупов. В промежутке отдыха
царская семья забавлялась, наблюдая за матросом Деревенько, который,
обвешавшись шевронами "за безупречную службу", носился бегом с наследником
престола на сытом своем загривке...
Гемофилия сделала из ребенка калеку. Однажды в Спале катались по озеру,
и, когда подгребли к берегу, мальчик не вытерпел - решил первым спрыгнуть на
землю. При этом нечаянно ударился о борт лодки. Две недели спустя в паху у
ребенка образовалась кровяная опухоль - гематома; в Спалу спешно вызвали
лучших врачей - Федорова, Раухфуса, Боткина. В таких случаях необходимо
вмешательство хирургии, но гемофилия не допускала применения скальпеля:
резать его - значило тут же убить! 21 октября температура у Алексея
подскочила до 39,8Вё. Федоров сказал царю, чтобы он с женою были готовы к
самому худшему исходу.
Сразу возник вопрос о судьбах престола. "Условный регент" великий князь
Михаил под именем графа Брасова околачивался за границей. Породить второго
сына царица, в силу женских немощей, была уже не способна. А великие князья
Владимировичи, Борис и Кирилл, уже таскались к Щегловитову, спрашивая, какие
у них есть юридические права на престол. Ванька Каин ответил им, что прав у
них нету, но права сразу появятся, если их мать из лютеранства перейдет в
православие. Чтобы добыть права на престол забулдыгам-сыновьям, старая
потаскуха Мария Павловна (из дома Мекленбург-Шверинского) разделась и
полезла в купель, дабы восприять веру византийскую. Говорят, что дядя
Николаша сказал ей: "А чего ты раньше думала, дура старая?.." Об этом
Щегловитов моментально сообщил в Спалу. В спальской церкви днем и ночью
текли клубы ладана; царь телеграфировал Саблеру, чтобы перед Иверской иконой
отслужили торжественную литургию; в столичном Казанском соборе круглосуточно
совершали молебны о выздоровлении наследника...
- Можете ли спасти мне сына? - спросил царь врачей.
- Мы не боги, - ответил за всех старый Раухфус.
23 октября в Спалу приехал министр иностранных дел Сазонов; было очень
раннее утро, в охотничьем шале все еще спали, министр пристроился возле
камина, наслаждаясь теплом. Он привез царю доклад о положении на Балканах, о
том, что схватка с германским милитаризмом близится... По лестнице, убранной
рогами оленей, спустилась умиротворенная сияющая императрица.
- Вы улыбаетесь? Значит, наследнику лучше?
- Нет, - отвечала Алиса, - моему сыну хуже. Но я получила телеграмму от
Распутина, который написал мне, что господь увидел мои слезы и теперь
наследник останется жить.
Что тут можно сказать? Сазонов промолчал.
Днем температура пошла на убыль, а гематома медленно рассосалась. Если
это чудо, то Распутин и в самом деле святой! Кровотечение наследника и
прекращение его давно меня занимали (Здесь же позволю себе выразить
благодарность полковнику медицинской службы Виталию Сергеевичу Чернобурову,
который, будучи учеником С.П.Федорова (1869-1936), многое поведал мне из его
рассказов о лечении наследника и влиянии Распутина на дела придворной
медицины.) Тропинка исторических подозрений заводит нас в клинику доктора
Бадмаева... Шарлатан снабжал Вырубову странным китайским снадобьем, которое
увеличивало любое кровотечение, не только гемофилическое. Вырубова незаметно
подсыпала эту отраву в пищу ребенка, а потом, когда болезнь обострялась, в
интригу активно вторгался и сам Распутин, действуя "заговорами" или
"божественной силой". Вырубова прекращала давать наследнику бадмаевские
травки - наследник выздоравливал. В любом случае все трое имели выгоду:
Распутин усиливал свою власть в царской семье, Вырубова держала в руках
Распутина, а Бадмаев обретал право шантажировать обоих, что он очень тонко и
делал!
Как бы то ни было, но Дума при известии о выздоровлении наследника дружно
встала и пропела "Боже, царя храни...".
****
А когда петь закончили, Родзянко решил малость поправить свои отношения с
Царским Селом - он сказал с трибуны:
- Государственная Дума четвертого созыва продолжает свои занятия с
неизменным чувством незыблемой преданности своему венценосному вождю...
Поручите мне передать государю императору чувство огромной
верноподданнической радости по случаю чудесного выздоровления
наследника-цесаревича!
С линзой в руках я обшарил всю громадную фотографию, на которой - в
развороте амфитеатра Таврического дворца - открывается панорама четвертой
Думы; я нашел того, кого искал. Вот он, заложив руки назад, с напряженным
вниманием выслушивает речь председателя, а на лице застыла почтительная
внимательность... Это Хвостов! "Избранники народа" домогались у Фредерикса
"о счастии представиться государю императору", на что Фредерике, переговорив
с царем, дал благосклонное согласие. Естественно, что в эту депутацию вошел
и лидер правых. Поверх камергерского мундира он укрепил пышный бант из трех
национальных цветов имперского флага, а поверх банта нацепил... значок!
Николай II, обходя шеренгу "умеренных", спросил Хвостова:
- Что это у вас за значок?
- Значок "Союза русского народа".
Согласно чиновному положению ношение значков при форменной одежде
возбранялось, и царя покоробило это афиширование патриотизма. Неожиданно он
повернул обратно, указал пальцем:
- Снимите... вот это!
Но, запомнив дерзость Хвостова, государь, конечно, теперь будет и помнить
о самом Хвостове. В тамбуре дачного поезда, возвращаясь из Царского Села,
Хвостов жадно курил, мрачно размышляя: "Черт! Неужели не стану министром
внутренних дел?.."
****
Министр внутренних дел Макаров, загруженный ювелирными деталями
тончайшего политического сыска, закончил свой очередной доклад императору...
Был декабрь 1912 года.
- Благодарю за службу, - сказал царь, выслушав его, - а теперь, Александр
Александрыч, вы можете подавать в отставку.
- Простите, государь, я не ослышался? Царь повторил. Макаров зарыдал.
- Голубчик мой, - говорил царь, утешая опричника, - да что вы так
переживаете? Я ведь к вам зла не имею... Люблю вас!
- За что же... за что меня гоните?
- Ах, боже мой, да успокойтесь...
- Чем я не угодил вашему величеству?
- Всем! Всем угодили. Не надо плакать.
Непонятно, каковы же причины, по которым убрали Макарова. Субъективно
рассуждая, этот старый полицейский волк был "на своем месте". Коковцев - за
него! Царь тоже стоял за Макарова!
Тогда... почему же его бессовестно вышибали?
Макаров удалился, так и не осознав, что нельзя быть министром внутренних
дел, не выказав основательного решпекта Гришке Распутину. На место Макарова
царь вызвал из Чернигова клоуна и имитатора Николая Алексеевича Маклакова,
вошедшего в историю МВД под кличкою Влюбленная Пантера. В это же время
Степан Белецкий лелеял в душе ту мысль, которая уязвляла и душу Хвостова:
"Как посмотришь вокруг, так нет ничего слаще эмвэдэ с его рептильными
фондами... Неужели я недостоин?"
4. В КАНУН ТОРЖЕСТВА
Петербург пробуждался, весь в приятном снегу, тонкие дымы, будто
сиреневые ветки, тянулись к ледяному солнцу, заглянувшему в спальню
директора департамента полиции. Белецкий еще спал, и жена дожидалась, когда
он откроет свои бесстыжие глаза...
- Степан, я давно хочу с тобою поговорить. Оставь все это. Ты уже достиг
поднебесья. Просись обратно в губернию. Поняв причину ее вечных страхов, он
сказал:
- Губернаторы тоже причислены в эмвэдэ.
- Пусть! Но перестань копаться в этом навозе.
- С чего бы мы жили, если бы я не копался?
- Лучше сидеть на одной каше, но спать спокойно. Я же вижу, как
полицейщина засасывает тебя, словно поганое болото... Белецкий натянул
штаны, пощелкал подтяжками.
- С чего ты завела это нытье с утра пораньше?
- Я завела... Да ведь мне жалко тебя, дурака! Погибнешь сам, и я погибну
вместе с тобою... Пожалей хоть наших детей.
- Можно подумать, - фыркнул Белецкий, - что все служащие полиции обязаны
кончить на эшафоте. Оставь заупокойню! Жена заплакала.
- Об одном прошу, поклянись мне, что никогда не полезешь в дружбу с
этим... Ну, ты знаешь, кого я имею в виду.
- Распутина? Так он мне не нужен...
Жена в одной нижней рубашке соскочила с кровати.
- Не так! - закричала она. - Встань к иконе! Пред богом, на коленях
клянись мне, Степан, что Распутин тебе не нужен.
Он любил жену и встал на колени. Директор департамента полиции, широко
крестясь, принес клятву перед богом и перед любимой женой, что никогда не
станет искать выгод по службе через Гришку Распутина... Жена подняла с пола
уроненную шпильку, воткнула в крепкий жгут волос на затылке.
- Смотри, Степан! Ты поклялся. Бог накажет тебя... В прихожей он напялил
пальтишко с вытертым барашковым воротником, надел немудреную шапчонку, сунул
ноги в расхлябанные фетровые боты. У подъезда его поджидал казенный "мотор".
- В департамент, - сказал, захлопывая дверцу...
"Ольга, как и все бабы, дура, - размышлял директор в дороге. - Где ей
понять, что в таком деле, какое я задумал, без Гришки не обойтись, но я ей
ничего не скажу... Господи, жить-то ведь надо! Или мало я киселя хлебал?
О боже, великий и насущный, пойми раба своего Степана..." Шофер,
распугивая зевак гудением рожка, гнал машину по заснеженным улицам столицы -
прямо в чистилище сатаны! На Фонтанку - в департамент.
****
Ротмистр Франц Галле в шесть утра уже был в полицейском участке. "Много
насобирали?" - спросил, зевая. Дежурный пристав доложил о задержанных с
вечера: нищие, воры, налетчики, взломщики, наркоманы, барахольщики,
хинесницы, проститутки... По опыту жизни Галле знал, что рабочий день
следует начинать с легкой разминки на нищенствующих (это вроде физзарядки).
- Давайте в кабинет первого по списку, - указал он; вбросили к нему
нищего, сгорбленного, в драной шинельке.
- Ах ты, сучий сын... Где побирался, мать твою так размать!
- На Знаменской... какое сейчас побирание!
- Почему не желаешь честно трудиться?
- Дык я б пошел. Да кому я нужен?
- Семья есть? - спросил Галле, еще раз зевая.
- А как же... чай, без бабы не протянешь.
- Дети?
- Ууу... Мал мала меньше.
- Детей наделать ума хватило, а работать - так нет тебя? - Сорвав трубку
телефона, Галле стал названивать в Общество трудолюбия на Обводном канале,
чтобы прислали стражников. - Да, тут одного охламона надо пристроить...
Шмыгнув красным носом, нищий швырнул на стол ротмистру открытый спичечный
коробок, из которого вдруг побежали в разные стороны клопы, клопищи и
клопики - еще детеныши.
- Я тебя в "Крестах" сгною! - орал Франц Галле, давя клопов громадным
пресспапье, и с кончиною каждого клопа кабинет его наполнялся особым,
неповторимым ароматом...
- Честь имею! - сказал "нищий", распахивая на себе шинельку, под которой
скрывался мундир. - Я министр внутренних дел Маклаков, а клопов сих набрался
в твоем клоповнике... Ну, что? Не дать ли вам, ротмистр, несколько капель
валерьянки?
Началась потеха: всех арестованных за ночь погнали из камер на "разбор" к
самому министру... Одна бесстыжая краля, понимая, что в жизни еще не все
потеряно, мигнула Маклакову.
- Слышь! - сказала. - Ты со мной покороче. Я ведь тебе не Зизька, которая
по пятерке берет, а у самой такой триппер, что ахнуть можно... Я ведь
честная, здоровая женщина!
- Ах, здоровая? Тогда проваливай...
Взломщики сочли Маклакова за своего парня. Он угостил их папиросами,
душевно побеседовал о трудностях воровского мастерства. Несколько дней
полиция Петербурга находилась в состоянии отупляющего шока. Боялись взять
вора-домушника. Страшились поднять с панели пьяного... "Поднимешь, в зубы
накостыляешь, а потом окажется, что это сам министр". Маклаков, подлинный
мистификатор, являлся в участки то под видом адъютанта градоначальника, то
бабой-просительницей, то тренькал шпорами гусарского поручика. Гримировался
- не узнаешь! Голос менял - артистически! Петербург хохотал над полицией, а
сам автор этого фарса веселился больше всех. Озорная клоунада закончилась
тем, что царь сказал Маклакову:
- Николай Алексеич, пошутили, и хватит... Я прошу вас (лично я прошу!),
окажите влияние на газеты, чтобы впредь они больше не трепали имени Григория
Ефимовича..
Обывателю не возбранялось подразумевать, что Распутин где-то существует,
но он, как вышний промысел, всеобщему обсуждению не подлежит.
Натянув на прессу намордник, Маклаков вызвал к себе Манасевича-Мануйлова,
которого отлично и давно уже знал по общению с ним в подполье столичных
гомосексуалистов.
- Ванечка, ты больше о Распутине не трепись, золотко.
- Коленька, ты за меня не волнуйся...
Влюбленная Пантера совершала немыслимые прыжки и, покорная, ложилась
возле ног императрицы, облизывая ей туфли. Царь отверг резолюцию Коковцева,
который о Маклакове писал: "Недостаточно образован, малоопытен и не сумеет
сыскать доверие в законодательных учреждениях и авторитет своего ведомства".
Но что значит в этом мире резолюция? Бумажка...
****
Ванечка зашел на Невском, дом ј 24/9, в парикмахерскую "Молле", владелица
которой Клара Жюли сама делала ему маникюр. Между прочим, болтая с неглупой
француженкой, Манасевич-Мануйлов краем уха внимательно слушал разговоры
столичных дам:
- Теперь чулки прошивают золотыми пальетками, так что ноги кажутся
пронизанными лучами утреннего солнца.
- Слава богу, наконец-то и до ног добрались! А то ведь раньше только и
слышишь: глаза да глаза... Как будто, кроме глаз, у женщины больше ничего и
нету.
- А Париж уже помешался на реверах из черного соболя.
- Ужас! Следует быть очень осторожной.
- Неужели опять обман?
- Да! От белой кошки берут шкуру, а от черной кошки берут хвост.
Продается под видом egalite "под нутрию"!
- С ума можно сойти, как подумаешь... За какого-то зайца под белку я
недавно отдала двадцать рублей.
- Вам еще повезло! А я за собаку под кошку - пятнадцать и была еще
счастлива, что достала...
- Главное сейчас в жизни - это муфта.
- Да. В нашем жестоком веке без муфты засмеют!
- Мне один знакомый молодой человек (так, знаете, иногда встречаемся...
как друзья!) рассказывал, что скоро в Сибири перестреляют всего соболя, и
тогда мы будем ходить голыми.
- Уже ходят! Недавно княгиня Орлова, урожденная Белосельская-Белозерская
(та самая, которую Валентин Серов писал на диване, где она на себя пальчиком
показывает), вернулась из Парижа... Вы не поверите - ну, чуть-чуть!
- Как это, Софочка, "чуть-чуть"?
- Атак. Прикрыта. Но... просвечивает.
- Конечно, ей можно! У нее заводы на Урале, у нее золотые прииски в
Сибири. А если у меня муж в отставке без пенсии, а любовник под судом, так
тут при всем желании... не разденешься.
- Ну, я пошла. Всего хорошего. Человек!
- Чего изволите?
- Подними мою муфту. Еще раз - до свиданья.
- Счастливая! Вы заметили, какой у нее "пароди"?
- Это старо. Сейчас Париж помешался на "русских блузках".
Конечно, в одной блузке на улицу не выйдешь. К скромной блузочке
необходимо приложение. Хотя бы кулон от Фаберже!
- В моде сейчас крохотная голова и длинные ноги.
- Об этом давно говорят. А к очень маленькой голове нужен очень большой
"панаш" из перьев райских птиц... Человек!
- Чего изволите?
- Вынеси шляпу... не урони. Ремонт очень дорог...
Ванечка небрежным жестом оставил Кларе Жюли пять рублей за маникюр и
помог одной даме надеть шубу (из кошки или из собаки - этого он определить
не мог), прочтя ей четверостишие:
Последний звук последней речи
Я от нее поймать успел,
Ея сверкающие плечи
Я черным соболем одел.
Дама оказалась знающей и мгновенно парировала:
Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем. И она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха...
Действуя по наитию, Ванечка подошел к телефону.
- Здравствуй, Григорий Ефимыч, - сказал приглушенно. - Не узнал? Это я -
Маска... враг твой! Я прямо от Маклакова, он к тебе хорошо относится.
За что? Не знаю. Он сказал: "Ванюшка, только не обижай моего друга
Распутина..." Встретимся?
- Да я в баню собрался, - отвечал Распутин, явно обрадованный тем, что
Маклаков к нему хорошо относится.
- Ну, пойдем в баню. Я тебе спину потру.
- Соображай, парень... Я же с бабами!
- Соображай сам: я уже столько раз бывал женщиной, что меня твое бабье
нисколько не волнует. К тому же я еще и женат.
- Ладно. Приходи. Я моюсь в Ермаковских.
- Это где? Бывшие Егоровские?
- Они самые. В Казачьем переулке... у вокзала.
Распутина сопровождали семь женщин (четыре замужние, две овдовевшие и
одна разведенная). Гришка тащил под локтем здоровущий веник, так что подвоха
с его стороны не было. Пошли в баню с приятными легкими разговорами.
Ванечка семенил сбоку, слушая. Неожиданно Распутин спихнул его с панели,
сказав:
- А меня, брат, скоро укокошат... это уж так!
- Кто? - спросил Ванечка, испытав зуд журналиста.
- Да есть тут один такой... Ой и рожа у него! Не приведи бог... Я вчера с
ним мадеру лакал. Человек острый...
Интересно было другое. На углу Казачьего переулка стояла грязная
баба-нищенка, и Распутин окликнул ее дружески:
- Сестра Марефа, а я мыться иду... Не хошь ли?
- Руль дашь, соколик, тогда уступлю - помоюсь.
- Трешку дам. Пива выпьем. Чего уж там! Причаливай...
Из соображений нравственного порядка я дальнейшие подробности опускаю,
как не могущие заинтересовать нашего читателя. Но хочу сказать, что после
бани Распутин платье баронессы Икскульфон-Гильденбрандт, пошитое в Париже на
заказ, отдал нищенке, а знатную аристократку обрядил в отрепья сестры
Марефы.
- Горда ты! - сказал ей. - Теперича смиришься...
При выходе из бани заранее был расставлен на треноге громадный ящик
фотоаппарата, и Оцуп-Снарский (тогдашний фот