л реванша.
   Не успели войска Воронцова устроиться  на  зимних  квартирах,  как  стали
поступать тревожные сведения о готовящихся походах Шамиля.
   Произведя несколько отвлекающих маневров и окончательно запугав штабистов
Воронцова, отряды имама вторглись в Самурский округ - вотчину  Аргутинского,
более всего досаждавшего Шамилю последние годы.
   Отдав  предпочтение  стратегии  стремительных  походов   перед   тактикой
обороны, Шамиль решил проучить генерала, [197] разорвать смыкавшееся  вокруг
Имамата кольцо с юга и поднять на борьбу население  Самурской  и  Алазанской
долин.
   У Шамиля были все основания ожидать успеха операции. Местное население, с
тех пор как Шварц изгнал Даниял-бека, не  переставало  сопротивляться  новым
властям. Методы правления Шварца делали невыносимой жизнь не только  горцев,
но и его собственных  подчиненных.  Население  тайно  и  явно  сочувствовало
Шамилю, снабжало его  сведениями,  провиантом  и  отправляло  к  нему  своих
воинов. Засады, стычки, набеги, порча дорог и прочие партизанские приемы  не
давали Аргутинскому  покоя.  В  ответ  он  регулярно  устраивал  карательные
экспедиции, приводившие к еще  более  ожесточенному  сопротивлению.  Местные
общества обращались к Шамилю с  просьбой  явиться  к  ним,  обещая  всеобщее
восстание.
   Со своей стороны и Даниял-бек убеждал Шамиля  в  необходимости  подобного
похода, надеясь  вернуть  утраченное  султанство  и  отомстить  ненавистному
Шварцу.
   13 сентября 12-тысячный отряд горцев, предводительствуемый  Даниял-беком,
осадил одно из главных укреплений Лезгинской линии - большое село Ахты.
   Такого оборота дела никто не ожидал, и потому гарнизон укрепления был  не
очень многочисленным - около 500  человек  во  главе  с  полковником  Ротом.
Надежда на местную милицию растаяла, как только перед укреплением  появилась
конница Хаджи-Мурада. Большинство с криками: "Хаджи-Мурад! Хаджи-Мурад!" или
переходило на сторону мюридов, или исчезало в лесах.
   На следующий день к Ахтам прибыл сам Шамиль.  Как  бы  демонстрируя  свое
прилежание в изучении тактики Аргутинского, Шамиль начал планомерную  осаду.
Были подготовлены позиции, энергично  велись  всевозможные  осадные  работы,
укрепление было  лишено  воды  и  полностью  блокировано.  Затем,  установив
артиллерию на соседнем берегу  Самура,  Шамиль  подверг  укрепление  мощному
обстрелу.
   После первых же залпов взлетел  на  воздух  пороховой  погреб  Рота.  Сам
полковник был ранен и передал командование капитану Новоселову.
   Осада продолжалась по всем правилам: в ход  пошли  туры  и  фашины,  были
пробиты минные галереи, заложены  заряды  под  башни  и  произведены  мощные
взрывы. Только пробив внушительную брешь в бастионах, Шамиль начал штурм.
   В ожесточенной рукопашной схватке силы  гарнизона  таяли  на  глазах.  Но
Новоселов решил  защищаться  до  последнего,  тем  более  что  в  укреплении
находились и семьи офицеров. Когда и этот штурм был  отбит,  оказалось,  что
жен[198] щин и детей в укреплении осталось больше, чем солдат,  и  выдержать
новый натиск уже не было никакой надежды.
   Призывы гарнизона о помощи, казалось, таяли в ущельях,  как  горное  эхо.
Аргутинский, считая Ахты потерянными, опасался теперь, что  потеряет  и  все
остальное. Это заставило его собрать имевшиеся  силы  и  двинуться  в  район
боевых действий. На дальних подступах к Ахтам Аргутинского встретили  отряды
Шамиля. После  непродолжительного  боя  генерал  отступил,  делая  вид,  что
уходит. Но вместо этого решил обойти Ахты с другой стороны.
   У аула Мискенджи на берегу Самура он наткнулся на  отряды  Даниял-бека  и
Хаджи-Мурада.  Аргутинский  по  привычке   остановился,   выжидая   действий
противника. Но когда узнал, что укрепление в Ахты еще держится, бросил  свой
отряд в атаку.
   Первым не выдержал Даниял-бек. Его беспорядочное отступление  увлекло  за
собой и Хаджи-Мурада, который оставил Аргутинскому добытые перед тем трофеи.
   Блокада  была  прервана.  Аргутинский  успел  спасти  остатки  Ахтынского
гарнизона, а сверх того у него были пленные из отряда Даниял-бека.
   Шамиль отступил, уводя с собой стада овец и новобранцев.  Аргутинский  не
стал его преследовать. Вместо этого он огнем и мечом прошелся  по  окрестным
аулам,  карая  население  за  помощь  имаму.   А   затем   устроил   суровую
переаттестацию своим подчиненным, не сумевшим отразить  вторжение  Шамиля  и
валившим вину друг на друга. Последовали разжалования и  военные  трибуналы,
первой жертвой которых пал обидчик Даниял-бека - генерал Шварц. На самих  же
защитников Ахтов посыпались георгиевские кресты и другие награды. Наведя  на
подчиненных  страх  и  водворив  порядок  в  управлении,  Аргутинский  решил
перенести Лезгинскую линию еще  глубже  в  Дагестан,  устроив  ее  на  южных
отрогах Кавказского хребта.
   Воронцов полагал, что Шамиль теперь не скоро решится на новые  походы,  и
занялся укреплением своих позиций в Чечне.
   Тесня непокорные общества, он  продвигал  Чеченскую  линию  все  ближе  к
горам. К уже имевшимся укреплениям он добавил новое - в центре  Малой  Чечни
на  реке  Урус-Мартан,  надеясь  окончательно  отрезать   от   гор   хлебную
низменность. Вместе  с  тем  продолжалась  масштабная  вырубка  леса.  Горцы
всячески  этому  противодействовали,  но  войска  Воронцова   медленно,   но
неотступно выдавливали их в горы.
   Укреплялись  и  другие  линии,  чтобы  окончательно  обхватить  Имамат  с
нескольких сторон. [199]



   "ВТОРОЙ ШАМИЛЬ"

   В 1848 году произошло еще одно событие, значительно повлиявшее на историю
Кавказа и общий ход войны.
   К Шамилю  прибыли  послы  от  абадзехов  -  одного  из  адыгских  народов
Северо-Западного Кавказа. Они просили дать им наиба для введения  шариата  и
сплочения народов под знаменем Имамата.
   Шамиль поначалу отказывался. И на то были веские причины. Уже  много  лет
он получал от тех народов письма с приглашением явиться к ним  или  прислать
своего наиба. Первый посланец Шамиля Хаджи-Магомед энергично взялся за дело,
совершил ряд  походов  против  царских  укреплений,  но  вскоре  умер.  А  с
прибывшим  вместо  него  Сулейманом-Эффенди  произошла  и  вовсе  загадочная
история. Сначала  он  твердой  рукой  повел  племена  адыгов  на  борьбу  за
независимость, стараясь направить ее в единое русло с действиями Шамиля,  но
затем неожиданно исчез.
   Был ли он убит или изменил  имаму,  так  и  осталось  тайной.  Но  вскоре
появились подписанные его именем прокламации, в которых Шамиль обвинялся  во
всевозможных злоупотреблениях, насилии и произволе  своих  наибов.  Агентура
Воронцова предала эти пасквили самой  широкой  огласке  и  даже  печатала  в
газетах.
   Шамиль колебался. За  племенами,  живущими  ближе  к  Черному  морю,  ему
виделась тень турецкого султана, полагаться  на  которого  он  считал  делом
ненадежным.
   Однако абадзехи просили наиба у него, а не у султана. Тот  сам  навязывал
им вождей, надеясь  завладеть  их  страной  с  помощью  туманных  посулов  и
красивых фирманов с высокопарными  выражениями.  Турция  вела  свою  большую
игру, и ей не  было  дела  до  горцев  Кавказа,  пока  не  случалась  в  них
надобность для отвлечения сил русской армии.
   Гости были настойчивы, не желали возвращаться без наиба и даже пригрозили
Шамилю: "Когда на том свете Пророк примет тебя в свои объятия  и  поведет  в
рай, то все мы, абадзехи, ухватимся за полы твоей черкески, не  пустим  тебя
туда и скажем Пророку, что ты не достоин блаженства, потому что отверг  наши
просьбы и оставил нас при жизни в такой крайней нужде".
   Абадзехов поддержал  и  шейх  Джамалуддин  Казикумухский,  но  достойного
кандидата не находилось. Когда отказались и те, кого Шамиль  считал  хоть  в
какой-то мере годными для такой важной миссии, подал голос секретарь [200] г
   Шамиля  -  молодой  Магомед  Асиялав-Гонодинский,  выразивший  осторожное
желание отправиться к абадзехам.
   Шамиль был крайне удивлен. Магомед был храбр, но не блистал воинскими или
административными талантами  и  больше  был  известен  как  ученый  хафиз  -
человек, знающий Коран наизусть.
   В конце концов имам согласился, рассудив, что способности человека  ничто
в сравнении с волей Всевышнего, и если Аллах  захочет,  то  хафиз  сделается
достойным правителем "не умом, так молитвою".
   Как показали дальнейшие события, талантов  у  Магомеда  было  в  избытке,
просто они не находили пока должного применения.


   Адыги - родственные народы черкесов,  абадзехов,  адыгейцев,  натухайцев,
убыхов, шапсугов  и  других  племен  получили  в-литературе  общее  название
черкесов. Этот красивый, отважный народ  населял  прекрасный  и  плодородный
край от Тамани до верховьев реки Кубань. Теперь же их земли  были  рассечены
кордонными  линиями  вдоль  притоков  Кубани  -  Урупа,  Лабы  и  Белой,   и
Черноморской береговой линией от Анапы до Сухума. Главная Кубанская линия, в
свою очередь, переходила на Северном Кавказе  в  Моздокскую  и  тянулась  до
Кизляра и побережья Каспийского моря.
   Общественное  устройство  адыгов  являло  чрезвычайно  пеструю   картину,
напоминавшую   состояние   Дагестана   до   начала   деятельности    имамов.
Разобщенность племен усугублялась отсутствием" единой веры и государственных
образований. В быту же каждое  общество  руководствовалось  своими  древними
традициями. Общим для всех признавался  лишь  древний  кодекс  чести  "Адыгэ
Хабзэ".
   Простой люд, на который рассчитывал опереться  молодой  наиб  по  примеру
своего имама, имел об исламе весьма приблизительные представления.  Духовные
лица не имели достаточного влияния.
   Мусульманами считалась некоторая часть знати, видевшая в исламской Турции
своего покровителя и связанная с верхушкой  Османской  империи  родственными
узами.
   Султаны и высокие  турецкие  сановники  часто  женились  на  черкешенках,
которые считались на Востоке эталоном красоты. Бытовала даже поговорка,  что
капля крови черкешенки облагораживает  целое  поколение.  Не  избежал  этого
искушения и сам Магомед-Амин,  женившийся  позже  на  сестре  темиргоевского
князя. [201]
   Выходило, что наибу Шамиля нужно было  объединить  и  поднять  на  борьбу
далеких от шариата крестьян, а противилась этому феодальная знать, формально
считавшаяся мусульманской, но не желавшая лишаться  привилегий  и  делить  с
кем-либо власть.
   Эту дилемму Магомед разрешил радикальным и весьма благочестивым  образом.
Так, как сделал бы это сам Шамиль.
   Объявив абадзехам, что мусульмане не могут быть рабами  или  крепостными,
он  указал  им  простой  путь  к  освобождению  от  феодальной  зависимости.
Распространение ислама и введение шариата повлекли за собой единение племен,
к которому адыги были давно готовы. Создав  таким  образом  подобие  Имамата
Шамиля, Магомед провел и необходимые реформы управления краем,  опираясь  на
демократические традиции общин и уравнивая  в  правах  богатого  и  бедного.
Черкесию он разделил на  округа  с  административными  центрами  -  мехкеме.
Обычно это были укрепленные аулы с  мечетью,  шариатским  судом,  тюрьмой  и
небольшим гарнизоном. Начальников мехкеме Магомед-Амин  назначал  сам,  а  в
совет, наделенный  административной  и  судебной  властью,  входили  муфтий,
ученые кадии и старшины местных племен.
   Во главе своих ближайших  сподвижников  Магомед  объездил  всю  Черкесию,
освобождая народ, отдавая рабам землю их прежних господ и по  справедливости
наказывая виноватых.
   Став тенью имама в Черкесии, он не уставал повторять,  что  действует  от
имени Шамиля, за что и получил от имама дополнение к  своему  имени  -  Амин
(Верный).
   Через несколько лет Магомед-Амин сделался всеобщим любимцем,  обладателем
неограниченной  власти,  законодателем  и  предводителем  сильного   войска,
организованного по примеру армии Имамата.
   Воздерживаясь до поры от больших битв, он предпринимал  небольшие  походы
против царских укреплений и отступников и на первых порах имел полный успех.
   Растерявшаяся знать ничего не сумела противопоставить  мощному  народному
движению.  Часть  князей  приняла  сторону  Магомед-Амина,  другая  пыталась
противопоставить ему князя Зан-оглы  Сефер-бея,  опиравшегося  на  поддержку
Порты.
   Некоторая  известность  и  хорошие  связи  при  дворе  султана  позволили
Сефер-бею получить от Порты пост генерал-губернатора Черкесии.  Впрочем,  ни
Порте, ни Черкесии это [202] пользы не  принесло.  Напротив,  водворение  на
мифический престол представителя старой аристократии вызвало в народе гнев и
привело к опасности раскола там, где  впервые  за  все  времена  был  создан
единый союз равноправных народов с явными признаками государственности.
   Сефер-бей  обещал  Порте  грандиозные  победы  и  захват  Тифлиса,  но  в
реальности оказался не способным ни на какие серьезные действия.
   Власть по-прежнему принадлежала Магомед-Амину, который энергично расширял
свое влияние среди адыгов и стремился объединить Черкесию с Имаматом Шамиля.
   В письме к имаму Магомед-Амин сообщал:  "...Когда  я  прибыл  управляющим
этих  вилайатов,  то  все  подчинились  мне,  принесли  клятву  повиновения.
...Затем те, которые  подчинились  по  принуждению,  образовали  независимую
группу, нарушив свою клятву, и когда мы  однажды  приблизились  к  одной  из
новых русских крепостей, ополчились против меня.  Рассеялись  мои  спутники.
Они намеревались  меня  отстранить  от  дел;  они  хотели  посадить  меня  в
каком-нибудь местечке вилайата без дела. ...Я потерял  уверенность  в  себе!
Они сожгли мою усадьбу, но я им ни в чем не уступил. Я повторял  настойчиво:
"Мне достаточен Аллах и Его благоденствие". ...И люди вернулись ко мне после
того как они  были  против  меня.  ...Мы  спалили  дома  отступников,  убили
некоторых, некоторых заключили в тюрьму, а некоторых избили.  Собрав  отряд,
мы поднимались даже четырежды в горы, где однажды мы истребили 60  ренегатов
"магов", мы их захватили в плен, предали огню их "обнаженных"  идолов.  ...С
помощью огромной благодати вашей и  благодати  наших  накшбандийских  шейхов
число наших сторонников - их число Аллах лучше знает - достигло 200 тысяч, а
размер их территории -  территория,  заключенная  между  Анапой,  Сухумом  и
Карачаем.
   Мы  обновили  их  суды,  создали  около   14   комендатур,   восстановили
разрушенные мечети.
   ...Чтобы охватить все то, что произошло  здесь,  нужно  написать  толстые
тома, однако пусть это не покажется самовосхвалением.
   ...Затем  я  отправил  посланцев  в  Стамбул  в  прошлом  году,   и   они
возвратились ко мне с доброй вестью. С  одним  из  них  пришли  три  больших
парохода, наполненные порохом и свинцом. Пришли также письма от  Высочайшего
с пожеланиями и симпатией, но без  новых  указаний.  Затем  проклятый  начал
захватывать крепости, и до дня написания этого письма  взятых  им  крепостей
уже насчитывается двадцать. [203]
   Среди них Сухум, одна большая в центре шапсугов,  две  крепости  в  Лабе.
Остальные все на берегу моря. Их названия не находят  соответствия  в  нашем
языке, поэтому я не стал их упоминать здесь".
   Письмо было скреплено печатью с  надписью  "Кто  потерпит,  победит.  Раб
возвещающий Мухаммадамин".


   Скоро уже и Порта сочла необходимым  вести  дела  с  Магомед-Амином.  Тем
более что к этому ее подталкивала  Англия,  откликаясь  на  горячие  просьбы
польского правительства в изгнании.
   Чарторыйский сумел организовать несколько десантов в  Черкесию.  Когда  к
Магомед-Амину прибыли польские военные специалисты с партией оружия, их  уже
ждал здесь целый отряд беглых поляков.
   Дело шло к тому, что Магомед-Амин мог  вскоре  открыть  на  северо-западе
Кавказа второй фронт.



   НАБЕГ ХАДЖИ-МУРАДА НА ТЕМИР-ХАН-ШУРУ

   В конце марта 1849 года Аргутинский вернулся в свою главную резиденцию  -
Темир-Хан-Шуру, чтобы отдохнуть и залечить рану, полученную  под  Салта.  Он
был человек немногословный, но среди веселья по случаю успешного  завершения
военной кампании несколько расслабился и дал волю чувствам. Награждая  своих
героев, он  позволил  себе  нелестно  отозваться  о  шамилевских  наибах,  а
Хаджи-Мурада и вовсе выставил трусом.
   Мнение  Аргутинского  очень  скоро  сделалось  известным  гордому  наибу.
Хаджи-Мурад подозревал, что мнение генерала разделяют и многие горцы, считая
его виновным за ахтынский неуспех, и решил на деле показать кто есть кто.
   В ночь на  14  апреля  Хаджи-Мурад  с  пятью  сотнями  отборных  удальцов
появился у стен Темир-Хан-Шуры.
   Крепость быстро обрастала поселениями и уже превратилась в большой город,
который был  обнесен  рвами  и  валами  с  орудийными  редутами  и  считался
совершенно неприступным. Вокруг города стояли кавалерийские полки, дозоры  и
сторожевые башни, между которыми сновали многочисленные патрули.
   В Шуре был дом самого Аргутинского, здесь же располагалась  штаб-квартира
Апшеронского полка и жил его командир князь Г. Орбелиани, который как раз  в
тот вечер да[204] вал в своем доме бал. Постоянный гарнизон Шуры  насчитывал
больше четырех тысяч человек.
   Следуя своей излюбленной тактике, Хаджи-Мурад оставил половину  отряда  в
засаде, а остальные начали осторожно подбираться  к  крепости.  Их  заметили
дозорные, но  успели  сделать  лишь  несколько  выстрелов,  как  были  смяты
нахлынувшей волной горцев.
   Оказавшись в городе, мюриды  обнаружили,  что  их  проводник  из  местных
исчез. Они не знали  Шуру  и  действовали  наугад.  Завидев  большой  дом  с
освещенными окнами, они бросились  туда,  полагая,  что  это  дворец  самого
Аргутинского, и рассчитывая  захватить  если  не  его  самого,  то  хотя  бы
генерала Орбелиани с полковой казной и знаменами. Они ворвались в  здание  и
тогда только поняли, что ошиблись -  это  был  полковой  госпиталь.  Больные
солдаты заперлись в столовой и подняли тревогу, стуча кастрюлями и  разбивая
окна.
   Шура  была  разбужена  криками  и  загрохотавшими  в   ночи   сигнальными
барабанами. В суматохе солдаты принимали за горцев своих же кавалеристов, те
бросались на солдат, началась беспорядочная пальба, и никто не мог  отыскать
самих налетчиков.
   Не найдя заносчивого генерала, Хаджи-Мурад исчез так же внезапно,  как  и
появился, успев лишь разорить по пути армянские лавки.
   Дерзкий набег Хаджи-Мурада внушил всем, что  на  Кавказе  нет  безопасных
мест и что каждое необдуманное слово по-прежнему отражается в блеске кинжала
и имеет вес пули.
   Но еще больше" шуму смелое предприятие Хаджи-Мурада наделало  в  столице.
Император, увидевший дела в Дагестане  в  совершенно  ином  свете,  чем  это
следовало из рапортов наместника, был  весьма  обеспокоен  за  судьбу  своих
завоеваний на Кавказе.
   Воронцов  оправдывался,  как  мог,  ссылался  на  неизбежные   в   войнах
неожиданности,  обещал  отбить  у  горцев  охоту  к  подобным  вылазкам,  но
совершенно успокоить императора так и не сумел.



   БОИ ЗА ЧОХ

   Шамиль начал возведение новых крепостей. Одну из самых сильных  он  решил
возвести в Чохе  -  большом  селе  неподалеку  от  Кази-Кумуха  и  почти  по
соседству с царским фортом в Цудахаре. [205]
   Узнав об этом, Воронцов решил помешать имаму.
   Взятие Чоха было поручено Аргутинскому. Генерал,  получивший  выговор  от
императора за визит Хаджи-Мурада в  Шуру,  горел  желанием  сурово  проучить
беспардонных горцев.
   Опыт прежних экспедиций, ничего не прибавлявших в плане ослабления власти
Шамиля, был забыт. Жажда мщения гнала Аргутинского в  горы.  Тем  более  что
лазутчики донесли о пребывании в Чохе и самого Хаджи-Мурада.
   Войска Аргутинского, включавшие 14 батальонов, 4 роты стрелков и саперов,
4 эскадрона и несколько  сотен  кавалерии,  38  орудий  и  всю  дагестанскую
милицию, двинулись к Чоху.
   18  июня  Аргутинский  подошел  к  аулу,  который  возвышался  на   горе,
окруженной глубокими оврагами. Генерал опоздал. Гигантская цитаде